Южная Африка. Прогулки на краю света - Мортон Генри Воллам - Страница 23

Подобно всем людям, не имеющим отношения к литературному творчеству, Родс наивно полагал, что стоит только поместить писателя или поэта в удобное и живописное место, и тот немедленно начнет творить свои шедевры. Глубочайшее заблуждение! Опыт показывает, что лучшие образцы литературы возникали как раз-таки в качестве протеста против невыносимого существования. Привезите какого-нибудь поэта на Кап, и он, скорее всего, не напишет ни строчки. Будет просто сидеть и наслаждаться жизнью. И успокаивать свою совесть тем, что все уже и так написано людьми, более талантливыми, нежели он.

Бедняга Родс об этом не догадывался. А посему снова пригласил сэра Герберта Бейкера, чтобы тот перестроил небольшой коттедж под названием Вулсак, который стоял рядом с Хрут-Скер — от усадьбы его отделяла лишь голубая река цветущих гортензий. Предполагалось, что в доме оборудуют комфортабельное убежище, где заезжие художники и писатели могли бы наслаждаться великолепными пейзажами и — по собственным словам Родса — «вдохновляться, дабы средствами своего искусства лучше отражать красоту и величие нашей земли». В скором времени убежище было готово — очаровательный белый дом с маленьким крытым двориком, так называемым атрием. И первым его постояльцем стал Редьярд Киплинг, который имел привычку ежегодно выезжать с семьей в Южную Африку.

Хотя в книге писателя «Кое-что о себе для моих друзей, знакомых и незнакомых» и сохранились воспоминания о приятных каникулах в Вулсаке, но, думается, Киплинг разочаровал своего гостеприимного хозяина. Кроме кратких строк:

Да еще вот этих:

ничто не свидетельствует о каком-то особом вдохновении, посетившем поэта на Капе. Похоже, что окружавшая его красота (а Киплинг, естественно, не мог ее не видеть и не ощущать) подействовала на него как седативное средство. Бедный Родс! Он, должно быть, посматривал на Киплинга точно так же, как заглядывал в рудник Большая Дыра, вырытый старателями в районе Кимберли. Точно известно, что алмазы там есть, но непонятно, когда же они покажутся на белый свет. Увы, киплинговские алмазы так никогда и не засияли для Родса. И лично меня это нисколько не удивляет. Я прекрасно понимаю Киплинга. По крайней мере у меня не возникало желания работать на Капе. Хочется просто смотреть по сторонам и впитывать в себя эту красоту. А пером вашим может воспользоваться любой желающий — пусть пишет, если охота.

Крутая тропинка вела меня по склону горы, расположенной сразу за Хрут-Скер. Я карабкался наверх, чтоб взглянуть на мемориал Сесила Родса. Наконец взору моему предстало гранитное сооружение с массивной лестницей и колоннадой. По виду оно напоминает древнегреческий храм. Внутри установлен бюст Родса: отмеченное печалью лицо, взгляд задумчиво устремлен вдаль. Я прочитал строки Киплинга, высеченные на пьедестале:

По словам сэра Герберта Бейкера, храм сей возведен на площадке, где сам Родс любил сиживать на скамейке и любоваться «своим любимейшим пейзажем». А мне как-то не верится, чтобы расстилавшаяся внизу долина была «любимейшим пейзажем» Родса. Наверняка его «волевое, задумчивое лицо» обращено на далекий север, туда, где скрывалась страна, названная его именем, та, которую он действительно любил больше всего на свете.

О Сесиле Родсе уже написано множество книг, а в будущем к ним, несомненно, прибавятся новые. И надеюсь, они помогут отделить катастрофическую неудачу Родса — так называемый рейд Джеймсона — от великих достижений этого человека. Мне больно, что одна прискорбная ошибка заслоняет все предыдущие заслуги Сесила Родса. Напомню, что родился он в Бишопс-Стортфорде (Англия) в большой и дружной семье приходского священника. В юности у Родса обнаружили чахотку, и для поправки здоровья он уехал в Южную Африку, где у его брата была небольшая ферма. Благодаря своей кипучей энергии и проницательному уму Родс стал миллионером и все свое значительное состояние употребил на реализацию заветной мечты о Pax Britannica.

Современная литература рисует нам противоречивый портрет этого человека — сильная и яркая личность, одновременно реалист и мечтатель, жесткий делец и щедрый благодетель, искушенный политик и вечно юный энтузиаст, поэтический фантазер и прожженный циник (утверждавший, что «всякий человек имеет свою цену»). Не удивляйтесь: все это действительно присутствовало в Родсе, да вдобавок еще сочеталось с непостоянством характера и причудами, которые со времен Наполеона считаются неотъемлемой частью сильных натур, самодеятельных Цезарей. Подобно своему великому предшественнику Родс имел верный глаз на помощников и с первого взгляда умел распознать гения в толпе бездарей. Он находил какого-нибудь безвестного молодого человека и говорил ему: «Делай так-то». И все складывалось блестяще, и молодой человек становился знаменитостью. Именно такая легенда культивируется на страницах биографической прозы. Слов нет, великим покойникам принято петь дифирамбы. Но я бы с большим интересом почитал о жизненных неудачах Родса, о тех людях, которые его обманули или разочаровали, о тех гадких утятах, которые на поверку не стали даже гусями.

Я не знаю человека, который бы за столь недолгую жизнь (напомню, что Сесил Родс прожил всего сорок девять лет) сделал больше для реализации Великой Имперской Идеи. Эта идея была религией и смыслом жизни Родса. Мало найдется людей, которые бы так беззаветно и бескорыстно служили своей мечте. И еще одно замечание: мне кажется вполне закономерным, что человек, чьими усилиями появилось столько выпускников университета, сам так и остался недоучившимся студентом.

На обеде присутствовали: профессор А, профессор Б, доктор и еще некто, чье имя я то ли не расслышал, то ли не запомнил. Мы все сидели в клубе и вели беседу о Кейптауне.

— Кстати, а много ли существует названий, где бы присутствовало слово «Кап»? — спросил я. — Сколько вы можете вспомнить?

— Ну прежде всего, конечно, «Капский доктор», — сразу же откликнулся профессор Б.

— И «кап-карт», капская повозка, — добавил доктор.

— Ага, а также «капский крыжовник» или физалис, — внес я свою лепту.

— А про «кап-датч», капский голландский язык, вы забыли? — вмешался незнакомец.

— Да-да, и еще «кап-пиджин», он же капский голубок, — припомнил профессор А.

— А как насчет гардении садовой или капского жасмина? — не сдавался профессор Б.

— И капской курочки, как у нас здесь называют альбатроса, — напомнил доктор.

— Ну, тогда уж надо вспомнить и капских цветных, — пожал плечами я.

В разговоре возникла долгая пауза.

— Капский купец! — воскликнул наконец незнакомец с торжествующим видом.

— Капские облака, — спокойно парировал доктор.

— Точно, — поддержал его профессор Б, — их еще называли Магеллановыми облаками.

Мы посидели еще немного и разошлись по домам. Уже в дверях профессор А (который последние полчаса пребывал в странной задумчивости) вдруг остановился и провозгласил с победным блеском в глазах:

— Капский морок!

После чего, не оглядываясь, удалился.

— Он прав, — сказал доктор. — Это такой мираж на море.

В моей памяти осталось воспоминание о вечере, который я провел в кейптаунских трущобах под названием «дистрикт номер шесть». Справедливости ради следует сообщить, что был я там не один, а в компании вооруженного сержанта полиции. В тот вечер в районе царило относительное спокойствие. А все потому, что накануне шайка местных головорезов, обкурившись конопли, вырвалась на улицы и наделала много шума со своими бритвами и велосипедными цепями. Туда незамедлительно послали полицейских, последовала целая серия арестов. Так что на следующий день и буянить-то было некому. Каковы мои впечатления от посещения «дистрикта»? Ну, что сказать… Я увидел то же самое, что ранее наблюдал в различных иностранных трущобах. Та же смесь хорошего и дурного, чистого и испорченного — как везде в мире. Никаких особых признаков порока или деградации я не заметил. Если уж говорить о потрясениях, то самым большим шоком для меня оказалось возвращение обратно. Только что я находился посреди грязи и беспорядка и вот вновь стою на фешенебельной улице Кейптауна.