Южная Африка. Прогулки на краю света - Мортон Генри Воллам - Страница 19

Гордон оказал неоценимую помощь Ле Вайяну в написании двух книг. Он также составил компанию Уильяму Патерсону в его путешествиях, впоследствии описанных в путевых дневниках.

Современные австралийцы, возможно, не знают, что вся их шерстяная промышленность зародилась на Капе, и благодарить за это следует именно Роберта Гордона. Дело в том, что в конце восемнадцатого века Джон Макартур, основоположник Нового Южного Уэльса, задумал разводить тонкорунных овец. Он обратился к двум знакомым капитанам с просьбой присмотреть для него подходящую породу. Те оказались на Капе вскоре после самоубийства Гордона — как раз в тот момент, когда его вдова распродавала часть оставшегося имущества, в том числе и стадо мериносов с замечательной родословной. Овцы эти принадлежали знаменитому эскориальскому стаду и в свое время стали подарком испанского короля голландскому правительству.

Имея намерение разводить овец в Африке, правительство отправило их на Кап. Однако местные фермеры отнеслись к затее без всякого энтузиазма. Их волновала исключительно баранина, а никак не шерсть — таковы уж были капские традиции на тот момент. А поскольку прибывшие животные никого не заинтересовали, они перешли в собственность Гордона. Увы, но потребовалось немало лет, чтобы овец в Южной Африке стали рассматривать с точки зрения шерсти, а не мяса.

Так или иначе, а в Австралии элитных мериносов встретили с распростертыми объятиями. Макартур окружил овец заботой, а сам поспешил в Лондон с образцами великолепной тонкорунной шерсти. Собственно говоря, это и стало началом шерстяной промышленности в Австралии.

Роберт Гордон был умелым картографом и талантливым художником. Среди его личных бумаг обнаружилось четыре сотни великолепных акварельных пейзажей Южной Африки (особенно много рисунков береговой линии Капа). Все работы датированы и подписаны рукой Гордона. В настоящее время коллекция, сведенная в шесть толстенных томов, хранится в амстердамском Рийкс-музее. Пожалуй, наибольший интерес представляют зарисовки Оранжевой реки — хотя бы потому, что это вообще первое изображение великой африканской реки. Привлекает также внимание прелестный вид Свеллендама: на лужайке перед Дростдимагистратом, гордо реет голландский флаг, а вокруг разбросаны маленькие белые фермы. В заключение стоит сказать, что некоторые из панорам (в особенности Оранжевой реки) имеют значительные размеры — свыше тридцати футов в длину, и их лучше рассматривать, разложив на полу.

Южная Африка все еще оставалась неизведанной землей в 1797 году, когда леди Энн Барнард сошла на Капский берег в составе первой британской администрации. Учитывая тот факт, что мыс располагался на пересечении важнейших торговых путей, просто удивительно, как мало к тому времени было о нем известно. Если разобраться, то письменных свидетельств было, что называется, раз-два и обчелся. В 1683 году Кап посетил отец Тэтчард, направлявшийся в Сиам с иезуитской миссией. Он оставил небольшое, но весьма интересное описание Кейптауна, из которого следует, что среди служащих Голландской Ост-Индской компании практически не было тайных католиков. Затем в 1719 году некий немец по имени Петер Кольбен написал не слишком достоверную книжку. И, наконец, в 1789 году еще одну весьма скучную книгу выпустил шотландец Уильям Патерсон. Вот, собственно, и все. Долгое время писатели обходили вниманием Южную Африку, и лишь в девятнадцатом веке литература хлынула обильным потоком. Таким образом, когда леди Энн в 1797 году ступила на Капскую землю, это поистине был шаг навстречу волнующему и опасному приключению. И наша дама сделала такой шаг — вооруженная лишь острым глазом, пытливым умом и сострадательным сердцем.

Эта шотландская женщина взяла на себя великую миссию примирить два народа — капских голландцев и англичан. Она решила доказать, что ее соотечественники вовсе не такие грубые и высокомерные люди, как казалось местным бурам. И ей вполне это удалось простым, чисто женским способом: собрав (и сплотив) смешанное общество в Кейптаунском замке. Всего-то и требовалось, что радушная атмосфера, скрипичная музыка, мерцающий свет свечей, немного вина и холодный цыпленок. Свои воспоминания о том периоде жизни леди Энн оставила в виде писем к английским друзьям.

Энн… Какое прелестное имя! Мне кажется, в нем ощущается нечто юношеское, какая-то непреходящая бодрость и задор. Посему я изрядно удивился, узнав, что наша героиня была уже весьма зрелой 47-летней женщиной, когда впервые приехала на Кап и обосновалась у подножья Столовой горы. По свидетельствам современников, в ней не было ничего девичьего. Напротив, леди Энн выглядела успешной светской дамой, шотландской аристократкой, чья жизнь протекала в среде эдинбургской и лондонской знати. Через всю жизнь леди Энн пронесла любовь к одному мужчине. Она вышла замуж за Эндрю Барнарда, человека на двенадцать лет ее моложе. Однако брак этот оказался вполне удачным, даже счастливым. Леди Энн обладала изрядным запасом практичности и здравого смысла. Лучшим доказательством служит тот факт, что, отправляясь в Африку, она захватила с собой «схему разделки овцы и быка» — на случай, если местные мясники окажутся недостаточно умелыми.

Сохранилась чудесная миниатюра Ричарда Козуэя, на которой мы видим леди Энн в юности. Тогда она носила фамилию Линдси и покоряла высший свет в качестве любимой дочери старого графа Балкарреса. Причем делала это с блеском и элегантностью, присущими эпохе конца восемнадцатого века. В возрасте двадцати одного года она сочинила свою знаменитую балладу «Старина Робин Грэй» и потом до конца жизни испытывала неловкость по сему поводу. В балладе описываются терзания замужней женщины, которая по истечении лет нежданно-негаданно снова встречается со своей первой (истинной) любовью. Драма эта была навеяна подлинной историей, которая приключилась с сестрой леди Энн. Не желая компрометировать любимую сестру, леди Энн сочла за благо вообще откреститься от своего творения. Долгие годы она упрямо отрицала авторство и лишь на склоне лет (в 73-летнем возрасте) наконец призналась Вальтеру Скотту, что написала «Робина Грэя». Однако источник своего вдохновения так и не открыла.

Так уж случилось, что несмотря на незначительную должность мужа (а он, напомним, был лишь секретарем британской администрации) леди Энн пришлось играть роль официальной хозяйки замка. Дело в том, что леди Макартни, супруга английского губернатора, по каким-то причинам не смогла сопровождать мужа на Кап. Сам лорд Макартни, шестидесятилетний, обремененный подагрой джентльмен, тяготел к уединению, а потому предпочел обосноваться в более скромном Садовом домике, а роскошные замковые апартаменты передал в пользование Барнардам. Бедной леди Энн пришлось обживать эти огромные комнаты с непомерно высокими потолками. Поскольку бюджет ее был ограниченным (чтобы не сказать скудным), пришлось прибегнуть к помощи военных плотников и портных.

Так или иначе, вскоре работы были завершены, и встал вопрос: кого же приглашать на приемы? Первая леди Южной Африки присмотрелась к местному обществу и нашла его не только прискорбно провинциальным, но и враждебно настроенным. Местные жители были недовольны английской оккупацией и лелеяли надежду, что по окончании войны Кап либо станет французским, либо снова перейдет в руки голландцев (как, собственно, и произошло). Осторожные буры не спешили засвидетельствовать почтение британской администрации и тем самым запятнать себя в глазах будущих правителей. Очень скоро леди Энн заметила: представители местной верхушки — которым по рангу полагалось бы присутствовать на ее приемах — «появляются на какое-то короткое время, а затем незаметно исчезают, словно не желая, чтобы их заметили другие».

Леди Энн решила бороться с окружавшей ее атмосферой холодного недоверия теми средствами, которые были ей доступны, а именно, используя лучшие качества своего характера — доброту, сердечность и радушие. При этом она сохраняла трезвый, беспристрастный взгляд на вещи. Первыми, кто удостоился ее внимания, были местные дамы. Наблюдая за ними на торжественном приеме — как они неподвижно сидят в своих лучших одеждах, — леди Энн отметила их сходство с сельскими матронами на ежегодном балу по поводу открытия ассизов. «Все, что их волнует, — пишет она, — это плечи и манеры».