Через вселенную - Рэвис Бет - Страница 29

Когда Док разжимает пальцы, я просто трясусь от гнева. Но что это изменит? Старейшина уже закончил говорить. Отвернувшись от них, я иду назад, к лифту — назад, к Эми.

27

— Чего я не понимаю, — говорю я, — так это что вы все здесь делаете.

— В смысле? — спрашивает какой-то мужчина. На коленях он держит гитару — древнюю, еще акустическую реликвию.

— Харли сказал, что вы все сумасшедшие. Что это больница для помешанных.

— Да ничего мы не сумасшедшие, — говорит мужчина с гитарой. Акцент у него сильнее, чем у остальных — я едва понимаю.

— Нет, сумасшедшие. — Это та девушка, что сбежала от меня, когда я садилась. Харли сказал, что это Виктрия и что она пишет рассказы. В руке у нее книга, старинная на вид — не электронная, настоящая книга, переплетенная в кожу. Интересно, где она ее раздобыла. — Мы только из-за лекарств похожи на нормальных, — добавляет она.

— Ты, может, и сумасшедшая, — шутливо возражает гитарист, — лично я — нет.

— А вот и да, — вмешивается Харли. — И она. И я. Мы все.

— Не может быть, — упираюсь я.

— Говори за себя.

— Нет, правда! Вы нормальные. Вы не похожи на психов. Никто из вас.

Харли улыбается.

— Будем считать, что это комплимент. В конце концов… — начинает он, но вдруг замирает, наклонив голову влево и словно прислушиваясь.

— Что? — спрашиваю я.

— Шшш, — показывает мне Виктрия.

Оглядываю комнату. Все, наклонив головы, как будто внимательно что-то слушают.

— Общий вызов, — бормочет себе под нос гитарист. — Последний раз такое было, когда наш Старший умер.

— Шшш! — шикает Виктрия.

Мой взгляд перебегает от одного человека к другому. Все в палате для душевнобольных, все — и пациенты, и медсестры — внимательно слушают.

Это выглядит жутко: толпа людей замерла и сосредоточилась на чем-то, что мне недоступно. Все вокруг молчат и не шевелятся, а я вскакиваю и шагаю по полной людей комнате, дожидаясь, когда спадут чары, когда все вернутся в мой мир.

— Хрень все это сплошная, — небрежно бросает Харли. Люди начинают выпрямляться, взгляды фокусируются. Что бы они там ни слушали, оно прекратилось.

— Ты о чем? — спрашиваю я.

Харли смотрит на меня, и впервые за все время разговора глаза его не улыбаются.

— Ни о чем.

Виктрия бормочет какое-то слово, что-то короткое, но я не могу разобрать.

— Что? — голос мой звучит почему-то резко.

Она смотрит мне прямо в глаза.

— Урод.

— Виктрия! — восклицает гитарист.

Она резко оборачивается к нему.

— Ты слышал Старейшину! Она — эксперимент! И все, что она нам тут рассказывала, — вранье. Про то, что она с Сол-Земли! Про раскинувшиеся поля, про бесконечное небо! Она еще больший псих, чем мы все… почему, думаешь, Старейшина запихнул ее сюда? Лгунья, — выплевывает она. — Говорила, что видела Сол-Землю! Да как она вообще посмела? Как ты посмела!

— Успокойся, Виктрия. Она недоразвитая. Ущербная. Сама не соображает, что говорит, — вмешивается гитарист.

— Что вы все несете? — я делаю шаг назад.

— Не говори мне, что небо никогда не кончается, — тихо произносит она. — Никогда не повторяй этого. Вообще о нем не говори. Нет никакого неба. Только металлический потолок.

Я вздрагиваю от жестокости ее слов, но прежде чем она отворачивается от меня и убегает прочь по коридору, я успеваю заметить — в глазах ее блестят слезы.

— Что случилось? — обвожу комнату взглядом. Все, кроме Харли, смотрят на меня с теми же презрением и горькой злобой, что звучали в голосе Виктрии.

— Пойдем, — говорит Харли, вставая. — Пойдем лучше в твою комнату.

— Почему? Я не понимаю. Что случилось?

— Пойдем, — повторяет Харли и уводит меня прочь сквозь стену безмолвия и враждебных взглядов.

28

Когда я выхожу из лифта, разговоры превращаются в перешептывания. Нетрудно догадаться, что они обсуждают. Пусть себе шепчутся, пусть повторяют вранье Старейшины. Мне все равно, что они думают. Я хочу знать, что думает Эми.

У двери на полу — коричневое пятно: это останки тех раздавленных цветов, что я хотел ей подарить.

Стучу в дверь.

— Заходи, — отвечает глубокий мужской голос. Харли. У меня сосет под ложечкой. Провожу пальцем по кнопке замка, и дверь открывается.

Эми сидит у окна и смотрит на улицу. На поднятое лицо падает свет и разливается по красно-золотым волосам, играет в сияющих зеленых глазах. Я смотрю на нее не в силах оторваться.

— Красота, а? — говорит Харли. Стол теперь стоит не у стены, а прямо перед Эми, а на нем примостился мольберт. Харли уже набросал углем на небольшом холсте открывшуюся мне сцену.

— Ты бросил рисовать ту рыбу? — спросил я, надеясь, что горечь в моем голосе мне только послышалась.

— Ага! — щебечет Харли, нанося маленький синий мазок на нарисованное лицо Эми так, что под губами появляется намек на тень. — Забавно, для нее нужны почти те же самые цвета, что я использовал, когда писал золотую рыбку. О! — восклицает он, выглядывая из-за холста. — Это будет твое новое имя: с этого момента ты — моя Рыбка!

Эми весело смеется, слыша свое новое прозвище, но я хмурюсь — Харли назвал ее «своей». А вообще, он прав: у ее красно-желто-оранжево-золотых волос точно такой же цвет, как у чешуи золотой рыбки Харли.

— Рыбка, не обращай внимания на мальчика — расскажи мне о небе.

Я весь напрягаюсь, когда Харли называет меня «мальчиком». Дать бы ему в нос… Мне правда хочется его ударить, хоть он и мой лучший друг.

— Больше всего я любила звезды — с детства, с тех времен, когда родители водили меня в обсерваторию.

Я не очень представляю себе, что такое обсерватория, но одно понимаю: Эми впервые увидела звезды в компании родителей, а я — в компании мертвеца.

Эми смотрит на меня. Хорошо, что она не умеет читать мысли. Поковырявшись немного в мясном пироге, который лежит на салфетке у нее на коленях, она отправляет кусочек в рот. Быстро глотает, а остальное выбрасывает в мусоропровод. Видимо, они с Харли ели здесь, а не в больничной столовой. Хорошо. Думать не хочу, как к ней относятся пациенты после того, что сказал Старейшина. Она делает глоток воды из стакана и морщится.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Голова болит. Так что, ты мне расскажешь, что такое случилось, что все считают меня уродом?

— Ты ей не сказал?

— Нет, конечно, — ворчит Харли, избивая кистью холст. — Зачем я буду оскорблять ее этой чушью?

Какая-то часть меня радуется, что Эми не слышала слов Старейшины. Но Харли — он всегда был таким, сколько я его знаю, всегда думал, что неведение — лучший способ защиты. Он не понимает, что мы часто воображаем себе вещи куда худшие, чем есть на самом деле.

— Так ты расскажешь?

Я поднимаю взгляд, и глаза Эми затягивают меня.

— Это Старейшина, — начинаю я. — Он послал всем общий вызов о тебе. — Пауза. Она знает, что такое «общий вызов»? — В общем, сообщение. Послал всем голосовое сообщение о тебе, — снова замолкаю не в силах выдержать взгляд ее огромных зеленых глаз. — В основном ложь.

Эми чувствует, что я не решаюсь продолжать.

— Что за ложь?

— Что ты — результат неудачного эксперимента, что ты умственно отсталая. Неполноценная, — снова медлю. — Аномалия.

Хмурясь, Эми переваривает эту информацию. Губы ее кривятся от отвращения — видно, она уже виделась со Старейшиной и представляет себе, что он мог сказать.

В конце концов она вздыхает и снова отворачивается к окну. Харли, выпрямившись, опять принимается за картину. Он пририсовывает грусть ее лицу на холсте.

— Так что, много звезд на небе? — спрашивает он, принимаясь за ночное небо на фоне. Слово «звезды» он говорит с трудом, словно не привык произносить его.

— Миллионы, — отвечает Эми. — Миллиарды.

В голосе ее звучит восхищение.