Путешественник - Дженнингс Гэри - Страница 15

– Изготовьте мне маску для Карнавала! Маску, которая сделает меня красивым и старым! И чтобы при этом я выглядел мужественным и галантным.

Глава 6

Это случилось утром, в один из последних дней апреля, на празднике. Я сам оделся во все самое лучшее, не прося о помощи слуг. Я надел бархатный светло-красный камзол и лавандового цвета чулки, туфли из Кордовы, которые я надевал очень редко, а поверх всего – тяжелый шерстяной плащ, стремясь таким образом скрыть юношескую стройность фигуры. Я спрятал маску под одежду и вышел из дома, намереваясь проверить свой маскарадный костюм на портовых ребятах. Приблизившись к барже, на которой они обитали, я достал маску и надел ее. На ней были брови и усы, сделанные из настоящих волос, а лицо все в морщинах – загорелый лик моряка, который избороздил далекие моря.

– Эй, Марко! – приветствовали меня мальчишки. – Sana capana! – Вы узнали меня? Неужели я выгляжу как Марко?

– Гм-м. Теперь, когда ты упомянул об этом… – сказал Даниэль. – Нет, не совсем так, как Марко, которого мы знаем. На кого он похож, как ты думаешь, Болдо?

Я потерял терпение и спросил:

– А разве я не похож на моряка, которому больше двадцати лет?

– Гм-м, – засомневался Убалдо, – уж очень ты для этого маленький…

– Корабельная еда иногда скудна, – пришел на помощь Даниэль. – Это могло замедлить твой рост.

Мне все это очень не понравилось. А тут еще из баржи появилась Дорис, которая немедленно окликнула меня по имени.

От злости я просто зарычал на нее, однако тут же увидел нечто такое, что заставило меня замолчать.

Оказывается, Дорис тоже собиралась на маскарад в честь святого Марка. Она вымыла свои невзрачные волосы, и выяснилось, что они приятного золотисто-соломенного цвета. Девочка дочиста отмыла лицо и напудрилась бледной пудрой, как делали все взрослые венецианки. Она выглядела очень женственно в своем парчовом наряде – обрезанном и переделанном платье моей матушки. Дорис завертелась волчком, заставив юбки взлететь, и застенчиво спросила:

– Я не такая красивая, как та lustrissima дама, которую ты любишь, Марко?

Убалдо пробормотал что-то по поводу «всех этих карликовых дам и кавалеров», а я все еще ошарашенно смотрел на девочку сквозь прорези моей маски.

Дорис настаивала:

– Ты не пойдешь со мной вместе, Марко, на этот праздник? Давай погуляем! Что это тебя так развеселило?

– Твои туфли.

– Что? – прошептала она, и личико ее омрачилось.

– Я смеюсь оттого, что ни одна дама никогда не носила таких ужасных деревянных tofi. – Этим словом в Венеции называют башмаки.

Девочка выглядела невыразимо расстроенной и снова вернулась внутрь баржи. Я некоторое время еще послонялся вокруг, а портовые ребята заверили меня (и почти убедили), что никто не узнает во мне простого мальчишку. После этого я покинул их и отправился на площадь Сан-Марко. Было еще слишком рано, но донна Илария, когда я подслушал ее разговор с мужем, не описала свой костюм. Она могла измениться так же сильно, как и я. Для того чтобы узнать даму сердца, мне пришлось затаиться в засаде за дверью ее дома в ожидании, когда она отправится на первый из балов Карнавала.

Я мог привлечь нежелательное внимание, прячась в дальнем конце аркады подобно глупому новичку-карманнику, однако, к счастью, я был не единственным на пьяцце, кто подобно мне уже вырядился в праздничное платье. Почти под каждой аркой наряженные в костюмы matacin или montimbanco участники карнавала установили свои подмостки задолго до того, как собралась толпа, перед которой они могли блеснуть талантами. Я был доволен, так как это дало мне возможность следить за входной дверью в casa muta.

Montimbanchi, в костюмах, напоминающих одеяния лекарей и астрологов, но более экстравагантных, усыпанных звездами, планетами и солнцами, произносили различные заклинания, проделывали фокусы или извлекали музыку из своих инструментов, чтобы привлечь внимание, а как только они улавливали заинтересованный взгляд какого-нибудь прохожего, то начинали шумно торговать лекарственными растениями – сушеными кореньями, разноцветными жидкостями, молочно-белыми грибами и другими подобными вещами. Еще более ослепительны были matacini, с лицами, раскрашенными по случаю праздника, одетые в клетчатые костюмы с блестками и заплатами. Этим было нечем торговать, кроме собственной ловкости. Они скакали на подмостках вверх и вниз, туда и обратно, исполняя захватывающие акробатические номера и танцы с мечами, они изгибались в фантастических позах, жонглировали мячами и апельсинами, теми и другими одновременно, снова и снова, а затем останавливались, чтобы перевести дыхание, и пускали по кругу шляпы для сбора монет.

День шел своим чередом, бо?льшая часть затейников появилась и расположилась на пьяцце, там же были и продавцы конфетти, сладостей и освежающих напитков. Люди попроще прогуливались, они еще не были одеты в праздничные наряды. Все собирались у помоста и наблюдали за фокусами montimbanco или слушали, как castroni (кастраты) исполняют баркаролы под аккомпанемент лютни, а как только артисты пускали по кругу шляпу или начинали предлагать свои товары, зрители перемещались к следующему помосту. Множество этих людей двигались от одного представления к другому, постепенно приближаясь к тому месту, где стоял я, закутанный в плащ и в маске. Зеваки остановились и начали пялиться на меня, думая, что я им что-нибудь покажу. Это слегка действовало на нервы, но мне ничего не оставалось, как только стоять и потеть – весенний день выдался не по сезону жарким – и притворяться слугой, который дожидается своего хозяина.

День тянулся бесконечно долго, я пламенно желал, чтобы на мне был плащ полегче, мне хотелось убить тучи порхавших по пьяцце мерзких голубей, и я был благодарен любому развлечению. И вот наконец появились представители гильдий в своих церемониальных одеяниях. Артель лекарей, цирюльников и аптекарей носила высокие конические колпаки и колыхавшиеся одеяния. Одежда гильдии художников была украшена кружевами хоть и из простой ткани, но, однако, разноцветными и с золотым шитьем. Артель дубильщиков и кожевников носила кожаные передники, украшенные орнаментами, но не рисованными или пришитыми, а выжженными…

Когда представители большинства гильдий собрались на пьяцце, к ним вышел дож Раниери Дзено. Его повседневный костюм, столь хорошо известный мне и каждому жителю Венеции, был достаточно богат для любого праздника, так что ему даже не понадобилось переодеваться. На голове у дожа была белая scufieta[33], а поверх одеяния наброшен плащ, подбитый горностаем, шлейф которого несли слуги, одетые в герцогские ливреи. За ними появились эскорт, состоявший из членов Совета и Quarantia, другие знатные гости и официальные лица; все также в богатых нарядах. Следом шли музыканты, однако они не играли на своих трубах и лютнях, а мерным шагом двигались по направлению к берегу. Сорокавесельная buzino d’oro дожа как раз причалила к молу, и процессия взошла на ее борт. Как только сверкающая гондола отчалила, музыканты принялись играть. Они всегда ждали этого момента, потому что знали, что музыка приобретает особую сладость, когда доносится по волнам до нас, слушателей, стоящих на берегу.

К моменту compieta[34] на город опустились сумерки, и lampaderi[35] двинулись к пьяцце, чтобы зажечь фонари над арками, а я все еще маялся перед дверью дома донны Иларии. Я чувствовал себя так, словно провел там всю свою жизнь. Я испытывал голод, так как не мог даже отойти и купить фруктов, но был готов ждать, если понадобится, до конца своих дней. К этому времени я уже не таился, поскольку площадь заполнилась народом и все прогуливающиеся были в костюмах, подобных моему.

Одни танцевали под отдаленные звуки музыки, исполняемой музыкантами дожа, другие пели вместе с голосистыми castroni, но большинство просто прогуливались, демонстрируя остальным свои регалии и наряды. Молодые люди осыпали друг друга конфетти, которое представляло собой крошки сладостей и скорлупок яиц, сбрызнутых духами. Девушки постарше держали апельсины и ждали, норовя поймать взгляд какого-нибудь дамского угодника, чтобы бросить ему апельсин. Этот обычай возник из легенды об апельсине, подаренном Юпитером Юноне на свадьбу; молодой человек мог потом долго хвастаться, что он любимый Юпитер у своей Юноны, если девушка бросала в него достаточно твердый апельсин, чтобы поставить парню синяк под глазом или выбить ему зуб.