Какое надувательство! - Коу Джонатан - Страница 59

— Итак, мистер Оуэн… — начал он.

— Майкл, прошу вас.

— Майкл. Нам следует перейти к нашему делу. Мне уже лучше. Силы, похоже, возвращаются в мои немощные кости. Я даже могу передвигаться. Куда идем?

— Мне, вообще-то, все равно.

— Разумеется, в округе наличествует несколько пабов, где нравится собираться джентльменам моих убеждений. Но сейчас, вероятно, не самое подходящее время. Мы же не хотим, чтобы нас отвлекали. Уединение нам крайне важно. В паре кварталов отсюда у меня стоит автомобиль — при условии, конечно, что мальчики в синей форме не убрали его силой. Я не большой почитатель полиции, мы с ними уже много лет на ножах — среди прочего, вы скоро убедитесь и в этом. У меня квартира в Ислингтоне. Ехать до нее минут двадцать или около того. Вас это устраивает?

— По-моему, прекрасно.

— Надеюсь, вы захватили с собой всю необходимую документацию, — сказал он, и мы зашагали по Корк-стрит.

Финдлей говорил о пожелтевшем клочке бумаги — записке, нацарапанной почти полвека назад Лоренсом Уиншоу, которую Табита по простоте своей считала неким доказательством его вины. Должен сказать, настойчивость Оникса показалась мне довольно нахальной. Этот человек не так давно умыкнул мою рукопись из кабинета издателей, дважды следил за мной до самого дома, а Фиону напугал чуть не до смерти. В письме его хватало извинений, это верно, но я все равно не был убежден, что он вправе диктовать условия.

— Захватил, — ответил я. — Правда, еще не решил, стоит ли вам его показывать.

— Бросьте, бросьте, Майкл. — Финдлей укоризненно похлопал меня тростью по ноге. — Мы оба в это вляпались. У нас с вами одна цель — добиться истины, и мы достигнем ее быстрее, если объединим усилия. Что с того, что мои методы несколько необычны. Они всегда такими были. Застарелым привычкам изменить не так-то легко, а над этим делом я работаю, считайте, всю жизнь.

— Но ведь наверняка вы занимались и другими?

— О, взимание какого-нибудь долга тут, развод там. Ничего достойного настоящего детектива. Карьера моя, изволите ли видеть, несколько… как бы это выразиться… спорадична. Профессиональную деятельность часто приходилось отставлять в сторону ради… э-э, удовлетворения.

— Удовлетворения?

— Удовлетворения Ее Величества, точнее говоря. Ради каталажки. Узилища. Существенную часть своей жизни, Майкл, я провел в тюрьме; на самом деле, хотите верьте, хотите нет, но меня приговорили к двум месяцам условно не далее как в этом году. И сейчас я, как выражаются, — условно осужденный. — Он безмятежно хохотнул. — Ирония термина становится очевидной, если принять во внимание, что эти преследования, эта травля, которой меня подвергают всю жизнь, — расплата лишь за несколько счастливых мгновений, что время от времени удается урвать во тьме общественного туалета или в зале ожидания пригородных поездов. Представьте себе — наше общество может оказаться таким жестоким. Наказывать человека за удовлетворение самой естественной из потребностей, за потакание запретной, одинокой страсти, стремление к товарищескому единению со случайным незнакомцем. Не наша вина в том, что это не всегда происходит за плотно закрытыми дверьми, что не всегда подобные встречи удается планировать загодя. В конце концов, мы не сами загнали себя в этот угол. — Голос его, в котором уже зазвучали гневливые нотки, несколько успокоился. — Как бы то ни было, все это преходяще. Нет, отвечая на ваш вопрос, это не единственное мое дело за последние тридцать лет, но только его мне пока не удалось довести до удовлетворительного разрешения. Не то чтобы у меня не было каких-то собственных подозрений, каких-то своих личных теорий, но доказательств явно не хватает.

— Понятно. И каковы же ваши личные теории?

— Ну, на объяснения потребуется некоторое время. Давайте, по крайней мере, сначала дойдем до автомобиля. Вы занимаетесь спортом, Майкл? Посещаете спортзал или что-нибудь?

— Нет. А что?

— Просто у вас необычайно твердые ягодицы. Необычайные для писателя, то есть. Я это с самого начала отметил.

— Благодарю вас, — сказал я за неимением какого-то лучшего ответа.

— Если вы заметите, что по ходу вечера моя рука перемещается в их направлении, не стесняйтесь это прокомментировать. Боюсь, ныне я стал неисправимым лапальщиком. Чем старше, тем труднее контролировать свое либидо. Вы не должны ставить в вину старику его слабость.

— Разумеется, нет.

— Я знал, что вы меня поймете. Вот и пришли — синий «ситроен-2-си-ви».

На то, чтобы устроиться в машине, ушло какое-то время. Древние суставы Финдлея громко стонали, пока он опускался на сиденье, потом, стараясь найти место для трости, он уронил на пол ключи, и мне пришлось искать их между рычагов, немыслимо изгибаясь и едва не потянув мышцу. Машина завелась только с четвертой попытки, и Финдлей попробовал выехать на ручном тормозе и нейтральной передаче. Я откинулся на спинку и смирился: поездка будет неровной.

— Известие о том, что вы пишете эту книгу, явилось для меня полной неожиданностью, — признался Финдлей, когда мы уже направились к Оксфорд-стрит. — Могу с удовольствием признаться, что примерно десять лет я не уделял этой отвратительной семейке ни единой мысли. Позвольте осведомиться, что вынудило такого очаровательного и — если не возражаете — симпатичного молодого человека, как вы, заинтересоваться столь неприятной бандой?

Я рассказал ему о Табите и о том, как мне достался этот странный заказ.

— Любопытно, — произнес Финдлей. — Весьма любопытно. За всем этим, вероятно, стоит какой-то новый замысел. Интересно, что же она задумала. Вы связывались с ее адвокатом?

— С адвокатом?

— Только подумайте, мальчик мой. Женщина, запертая в психиатрической клинике, едва ли располагает возможностью учреждать какие бы то ни было доверительные фонды. От ее имени должно выступать ответственное лицо — как это было тридцать лет назад, когда она решила прибегнуть к услугам частного детектива. Подозреваю, она продолжает действовать через того же парня — если он еще жив, разумеется. Его фамилия Праудфут; местный житель, достаточно нечистый на руку, чтобы увлечься одной мыслью о средствах, оседающих на счетах с высокими процентными ставками.