Какое надувательство! - Коу Джонатан - Страница 44

Это мое самое раннее воспоминание о сексе и один из трех детских снов, которые я теперь могу припомнить хоть с какой-то точностью.

Джоан жила на той же улице, через несколько домов от нас. Наши матери подружились, когда были беременны нами, поэтому мы с полным правом можем утверждать, что росли вместе. Ходили в одну школу и даже в нежном возрасте заработали себе репутацию интеллектуалов, что стало еще одним фактором, определившим нашу близость. К этому времени я уже не только в общем и целом решил для себя, что стану писателем, но у меня даже вышла первая книга — ограниченным тиражом в один экземпляр, придуманная, проиллюстрированная и написанная от руки мною лично. В повествовании, щедро усыпанном бодрыми анахронизмами, я пересказывал несколько случаев из практики викторианского сыщика; герой мой, без всякого внимания к ограничениям, налагаемым законами об авторском праве, был вылеплен по образу и подобию персонажа одного из многих комиксов, составлявших основу моего внеклассного чтения. У Джоан также имелись литературные амбиции: она писала историко-любовные романы, обычно касавшиеся судьбы той или другой жены Генриха VIII. По моему же мнению, — не то чтобы я бывал настолько черств, чтобы сообщить ей об этом, — работа ее была очень незрелой. Характеры обрисованы бледно по сравнению с моими, да и грамматика хромала. Но нам нравилось показывать свои произведения друг другу.

Мы с Джоан часто ездили на ферму мистера Нутталла вместе. Поездка была короткой — не дольше десяти минут — и проходила по совершенно сказочному отрезку дороги: под уклон, но не слишком круто, как раз чтобы немного разогнаться, снять ноги с педалей и лететь вперед, а ветер сечет лицо и свистит в ушах, и в уголках глаз закипают сладкие слезы восторга. Разумеется, обратный путь — совсем иное дело. Обычно приходилось слезать с великов и толкать их. Будучи детьми сознательными — что не очень естественно, как мне сейчас видится, — мы знали, что родители будут волноваться, если мы не вернемся домой через пару часов, а это значило, что наши визиты на ферму поначалу были событиями заполошными и эпизодическими. Мы брали с собой книги, карандаши, бумагу и что-нибудь поесть, но, как правило, от недостатка усердия проводили время с Гарри и животными. Такими я вспоминаю весну и начало лета 1960 года — еще до того, как мы с Джоан сделали свой исторический шаг и зажили одним домом.

Тут требуется кое-что пояснить. К тому моменту я уже несколько месяцев присматривался к одному пустовавшему коровнику — насколько я видел, претендентов на него не было. С определенной настойчивостью я принялся канючить, и мама через некоторое время уступила: сходила к миссис Нутталл и вежливо осведомилась, нельзя ли мне его как-то использовать.

— Он пишет книгу, — с затаенной гордостью объяснила она, — и ему нужно такое место, где было бы мирно и покойно.

Миссис Нутталл, судя по всему, быстро передала эту информацию своему супругу, на которого известие произвело столь сильное впечатление, что он взял это дело под свою личную ответственность. И когда я приехал на ферму в следующий раз и потянул на себя тяжелую створку на ржавых петлях, то в темном интерьере коровника обнаружил, что мое новое убежище оборудовано письменным столом (в реальности, скорее всего, — ненужный верстак) и небольшим деревянным табуретом, а голая лампочка, свисавшая на шнуре со стропил, укрыта выцветшим зеленым абажуром. И это оказалось только началом. В течение лета я переместил в этот мрачный приют все любимые книжки и рисунки из своей спальни, миссис Нутталл снабдила меня двумя вазами и регулярно пополняла в них запасы ирисов и хризантем, а Гарри даже умудрился починить импровизированный гамак, присобаченный к стене в углу коровника двумя крепкими гвоздями, — подразумевалось (довольно опрометчиво, если хотите знать мое мнение), что гвозди способны выдержать вес моего тела в лежачем положении. Короче говоря, я приобрел новое жилище, и мне казалось, что большего счастья на свете не бывает.

Но вскоре мне суждено было обнаружить — бывает. Однажды утром, в самом начале школьных каникул, я прибыл к коровнику и увидел, что под створку ворот подсунут белый конверт. Адресовано мне — подписано отцовским почерком. То было мое первое письмо.

Следующий сон, который я помню, — самый короткий из трех, но он был так ярок и жуток, что я орал во весь голос, пока отец не прибежал из своей спальни меня успокаивать. Когда он спросил, что случилось, я мог пролепетать только, что мне приснился кошмар: надо мной склонялся какой-то человек и так пристально всматривался мне в лицо, что я решил — он собирается меня убить. Отец присел на край кровати и начал гладить меня по голове. Через некоторое время я, видимо, уснул.