Историк - Костова Элизабет - Страница 8

Мне показалось, что карта первоначально представляла собой тот центральный набросок, окруженный горами, с греческим указанием в центре. Позднее, вероятно, его снабдили славянскими надписями, уточнявшими местность, к которой он относился, — хотя бы и зашифрованными. А потом лист как-то попал в руки турок и был окружен изречениями из Корана, которые должны были заключить в себе и удержать зловещее послание или, быть может, служили талисманами, защищающими от темных сил. Но если так, что за знаток греческого первым подписал карту или даже начертил ее? Насколько мне было известно, во времена Дракулы греческим часто пользовались византийские ученые, но в оттоманском мире к нему обращались гораздо реже.

Я не успел записать новую гипотезу, которая, скорее всего, для проверки требовала средств, какими я не располагал, потому что дверь по ту сторону стеллажа распахнулась и высокий, хорошо сложенный мужчина быстрым шагом обогнул книжные полки, остановившись перед моим рабочим столом. Он явно намеренно нарушил мое уединение, и я не усомнился, что он не принадлежит к штату библиотеки. Еще я почему-то почувствовал, что мне следовало бы встать перед ним, но гордое упрямство помешало мне это сделать: после его внезапного и достаточно невежливого появления такой жест мог показаться заискивающим.

Мы смотрели друг на друга в упор, и я никогда не испытывал большего изумления. Подобному человеку явно не место было в этой эзотерической обстановке. Красивое ухоженное лицо с длинными, спускающимися к углам губ усами, смугловатое, как бывает у турок или южных славян, отличный темный костюм, вполне уместный на западном бизнесмене. Он воинственно встретил мой взгляд, причем длинные ресницы на этом суровом лице почему-то показались мне отвратительными. На землистой, но безупречно гладкой коже ярко выделялись очень красные губы.

— Сэр, — произнес он густым басом, из-за восточного акцента английские слова звучали почти рычанием. — Я полагаю, вы не получили надлежащего разрешения.

— На что? — тут же ощетинился я.

Обычная реакция научного работника, как вы понимаете.

— На подобные исследования. Вы работаете с материалами, которые правительство Турции относит к неприкосновенной собственности турецких архивов. Позвольте взглянуть на ваши документы?

— Кто вы такой? — не менее холодно отозвался я. — И могу ли я видеть ваши?

Он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, щелкнул им, раскрывая передо мной на столе, и тут же защелкнул снова. Я едва успел разглядеть желтоватую визитную карточку с вязью турецких и арабских слов. Руки этого человека были неприятного воскового оттенка, с длинными ногтями и порослью темных волосков на тыльной стороне ладоней.

— Министерство культурного наследия, — холодно сообщил он. — Насколько я понимаю, вы не согласовали исследования этих материалов с турецким правительством? Это верно?

— Совершенно неверно.

Я предъявил ему письмо от Национальной библиотеки, предоставившей мне права на исследовательскую работу в этом стамбульском ее отделении.

— Этого недостаточно, — заявил он, отбрасывая письмо на пачку бумаг. — Вероятно, вам следует пройти со мной.

— Куда?

Я встал, чувствуя себя увереннее в этом положении и надеясь, что он не сочтет мое движение за согласие.

— В полицию, если это окажется необходимо.

— Это возмутительно!

Я давно научился повышать голос в случае всяких бюрократических недоразумений.

— Я — аспирант Оксфордского университета и гражданин Соединенного Королевства. Я предъявил свои документы университетским властям в день приезда и получил это письмо, утверждающее мое положение. Я не позволю допрашивать себя полиции — и вам также.

— Понимаю… — От его улыбки желудок у меня сжался в комок.

Я читал кое-что о турецких тюрьмах, а также об их западных постояльцах, которым случалось туда попадать, и ситуация начала внушать мне опасения, хотя я так и не понял, в чем дело. Оставалось надеяться, что один из сонных библиотекарей услышит мой голос и войдет, чтобы попросить нас не нарушать тишины. Затем мне пришло в голову, что они, несомненно, сами допустили ко мне этого типа с его внушительной визитной карточкой. Возможно, это какая-то важная особа.

Он подошел вплотную к столу.

— Позвольте взглянуть, чем вы занимаетесь. С вашего разрешения…

Я неохотно подвинулся, и он склонился над моей работой, захлопывая словари, чтобы прочесть названия, — все с той же неприятной улыбкой. Его фигура почти скрыла собой стол, и я ощутил странный запах, словно сквозь аромат одеколона пробивалось что-то мерзкое. Наконец он добрался до карты, над которой я работал, и движения его рук вдруг стали мягкими, едва ли не ласкающими. Он взглянул мельком, словно узнал лист с первого взгляда, хотя я заподозрил, что он блефует.

— Это архивные материалы, не так ли?

— Да, — сердито признал я.

— Это весьма ценное достояние турецкого государства. Полагаю, для заграничных исследователей они не представляют интереса. И ради этого листочка, ради этой крошечной карты вы проделали весь путь из английского университета до Стамбула?

Я собирался резко ответить, что у меня есть и другие дела, чтобы сбить его со следа, но тут же сообразил, что только вызову дальнейшие расспросы.

— Да, в яблочко.

— В яблочко? — повторил он более мирным тоном. — Что ж, думаю, вам придется смириться с временной конфискацией. Какой стыд для иностранца!

Я внутренне кипел, расставаясь с почти разгаданной тайной, и только благодарил судьбу, что не принес с собой сегодня собственноручных копий старинных карт Карпатских гор, тщательно срисованных, чтобы назавтра сравнить их с архивными картами. Копии остались у меня в чемодане, в номере отеля.

— Вы не имеете никакого права конфисковывать документы, к которым я получил допуск, — процедил я сквозь зубы. — Я немедленно свяжусь с университетской библиотекой. И с британским посольством. И вообще, кто может возражать против работы с этими документами? Я уверен, что эти загадки Средневековья не имеют ничего общего с интересами государства.

Чиновник стоял, отвернувшись от меня, словно впервые увидел шпили Айя-Софии под новым углом и чрезвычайно ими заинтересовался.

— Это для вашего же блага, — невозмутимо проговорил он. — Лучше предоставьте заниматься этим кому-нибудь другому.

Он стоял совершенно неподвижно, отвернув голову к окну, словно предлагал мне проследить его взгляд. Мне почудилось, что не стоит этого делать, что тут какой-то подвох, и я упорно смотрел на него, ожидая продолжения. И тут я увидел, словно он нарочно подставил горло мутному солнечному лучу, — сбоку шеи, над дорогим воротничком, виднелись два запекшихся бурых прокола: не свежие, но и не зажившие до конца ранки, будто бы от пары шипов или от кончика ножа.

Я отшатнулся от стола, решив, что потерял разум от мрачного чтения, что на самом деле помутился рассудком. Но дневной свет казался совершенно будничным и человек в темном костюме — вполне реальным, вплоть до запаха немытого тела и пота и еще чего-то, прикрытого запахом одеколона. Никто и не думал исчезать или превращаться. Я не мог оторвать глаз от этих полузаживших ранок. Выждав несколько секунд, он отвернулся от окна, словно удовлетворившись тем, что увидел — он или я? — и снова улыбнулся.

— Ради вашего же блага, профессор.

Я стоял, онемев, пока он не покинул комнату со свертком карт в руке и его шаги не затихли на лестнице. Несколько минут спустя в помещение заглянул пожилой библиотекарь — старик с пышными седыми волосами — и стал расставлять на нижней полке тяжелые фолианты.

— Простите, — обратился я к нему, чувствуя, как слова застревают в горле, — простите, но это совершенно недопустимо.

Он Недоуменно обернулся ко мне. — Кто этот человек? Этот чиновник!

— Чиновник? — дрогнувшим голосом повторил библиотекарь.

— Я хотел бы немедленно получить от вас официальное удостоверение моего права работать в этом архиве.