Лысая голова и трезвый ум - Костин Сергей - Страница 19

— Вот! — Баобабова, наконец, выкарабкивается. В пыли, паутине, опилках. — Как раз то, что нужно. У меня тетка в свое время на складах Министерства обороны работала.

На стол, с грохотом и скрежетом, выкладываются: Пистолеты с лазерным прицелом. Два. Фонари керосиновые. Два. Ржавая немецкая каска. Одна. Солнцезащитные очки. Восемь пар.

— Ворюга, тетка твоя. Два полка милиции этим добром снабдить можно.

Машка шутку принимает. Я же говорю — нормальная девчонка, когда не улыбается.

— Это твой, — кидает один пистолет мне в руки. Штука тяжелая, руки зараз отбивает. — Там, правда, наводка световая не работает. Можешь отвинтить. У тебя дома керосин есть? Жаль. Фонари придется здесь оставить. А каску себе возьмешь, или даме уступишь?

Каску приходиться брать себе. Не от жадности. Просто железяка с бритой головы Машки все время съезжает на нос. Вроде бы красиво, но Баобабова ходить так не хочет. Говорит, дырки дополнительные для обзора надо простреливать. А это вещь портить.

— А это зачем? — надеваю очки и ни черта не вижу.

— Для солидности, — Мария цепляет очки за горловину бронежилета. — В цивилизованных странах все секретные агенты в таких очках ходят.

Для солидности, так для солидности. Соглашусь. Но когда преступника поймаем, вернусь к капитану и скажу. Товарищ капитан, скажу, мы твой пистолет драный в гнезде летучей южно— африканской мыши нашли? Нашли. Будь любезен, как обещал, поставь на полное боевое довольствие. Чтоб и оружие и очки и каски с дополнительными отверстиями для глаз. Долг, скажу, товарищ капитан, довольствием красен.

В очках мир становится черным. Машка подхватывает меня под локоть и тащит к дверям. Но все равно натыкаюсь лбом на косяк, делая для себя важный вывод. Что секретному американскому агенту хорошо, то русскому милиционеру смерть. Или, как минимум, большая, кровавая, без оплаченного больничного листа, шишка.

— Зря, — морщится Баобабова, наблюдая за улетающими в ведро с надписью «Для окурков» очками. — В солнечное затмение вещь незаменимая.

В подъезде капитана Угробова темно. Машка позвонила тетке и попросила посодействовать отключению света в преступном доме. А так как тетка раньше работала главным бухгалтером в ЖЭУ, то подъезд к моменту прибытия, встретил нас темными окнами, дикими кошками и нежеланием жильцов выходить на крики.

Нет, на этот раз кричал не я. Машка — дылда высоту проема не рассчитала.

Дверь в квартиру вскрываю долго. У Угробова хорошие замки. Плюс темнота. Минус отсутствие должной практики. Сейчас пригодились бы керосиновые лампы, жаль, дома нет керосина.

Баобабовой надоедает отгонять диких, но очень голодных кашек и она профессионально разрешает ситуацию тихим, но сильным ударом ноги.

— Жизнь научила, — я ее ни о чем не спрашиваю, сама хвастается.

В целях конспирации прислоняем дверь на место. Держась стен, пробираемся в комнату, где совершено преступление. На полу, в блеклом лунном свете белеет обведенный мелом силуэт похищенного пистолета.

Сам Угробов валяется на диване и жутко храпит.

Решаем капитана не будить. Раз человек устал, зачем тревожить спокойный сон.

— Ла-а-асточка… ла-а-асточка, я со-о-окол!… Требую са-а-анкцию на арест!…

Настоящий опер работает даже во сне. Хорошо, хоть недолго. После получения санкции капитан довольно причмокивает, отворачивается к стенке и затихает, мирно посапывая в мужественные капитанские ноздри.

Расположение засады оговорено заранее.

Притаскиваем с кухни холодильник. Естественно с припасами. Просроченная газированная вода. Десяток яиц. Килограмм докторской… нет, полкило докторской … Опа, снова ошибочка, сто грамм докторской колбасы, которую тут же доедает Баобабова. Совесть оперу дается с погонами.

Пустую тару переворачиваем на бок и залегаем за подготовленным укрытием. Остаточный холод приятно холодит разгоряченные летней ночью и тяжелой физической работой тела.

Затаиваемся.

Где-то скрипят половицы. Сквозняк нагоняют тоску. Оперу ночью не спится. Он охраняет страну. Преступники млеют от страха. Ночь не для них создана. Оперу ночью не спится. Только улыбка видна.

Баобабовой стихи нравятся, просит почитать еще. Но отказываюсь. Засада не свидание, не до песен.

— Лесик! Лесик?! — Мария жмется все ближе и ближе. Раскаленный бронежилет обжигает намокшую потом рубашку. — А ты, в самом деле, тарелку инопланетную сбил?

— Не сбил, а сама взорвалась.

Я, конечно, понимаю, Баобабовой страшно. Но если она считает, что, прижимаясь, нам будет страшно обоим, то глубоко ошибается. Не для того я в органы пришел, чтобы бояться.

— А какие они, инопланетяне? — шепчет Мария, хрустя рукояткой пистолета. Хорошо, что зубами не стучит. В такую жару зубами стучать, перед преступником навек опозориться.

— Нормальные ребята, — а вот у меня голос и в самом деле похрипывает. — Цвет у них, правда, не человеческий. Сыграла с ними природа-мать злую шутку. Но в целом приятные личности. Жаль, улетели. А ведь я с ними даже не попрощался. Обиделись, наверно.

— А за что обиделись?

— Да за пустяк, — в окно врезались первые капли ночного дождя. Где-то далеко запели грустную, даже заунывную песню цыгане. Плохая примета. — Не захотели они, Маш, налоги, как частные предприниматели, платить.

— А я слышала, что контрабанда.

— И это тоже, — киваю в темноте. В темноте все можно. — Девчонок иностранных к нам без пошлины переправляли. Вот и допрыгались. Нет, чтобы все по-человечески, по приличному. Что мы, звери, не выделили бы воздушный коридор братьям по разуму?

Сверкает яркой вспышкой молния. На короткий миг освещается лицо Баобабовой. Бледное и перекошенное.

— Ой, Лешка! А ты чего такой бледный и перекошенный?

Бабы, они и в органах бабы. Что с них взять?

Бушует в полную силу за окном гроза. Колотит в стекла ливень. Хлещут ветки, пытаясь достучаться до спящего капитана Угробова. Нет, не слышит их капитан. Не откроет ставни, не впустит испуганные ветки в дом. Опер, если он спит, то спит. А если работает, так, понятное дело, работает.

Закололо в правом боку. Не от предчувствия закололо. А от Машкиного бронежилета, к которому связка гранат прицеплена. Прямо в ребра упираются.

— Приготовься.

Машка верит с одного слова. Отодвигается. Трудно не верить молодому лейтенанту, который в одиночку завалил целую инопланетную банду. А молодой лейтенант, радуясь собственной находчивости, вздыхает свободно, полной грудью. Такому жизнь не учит. Такое с рождения дается.

Баобабова дергается всем телом, фашистская каска звякает об ее ухо. Баобабова затыкает мой рот мозолистой потной рукой. Чувствую ее горячее дыхание:

— В окно смотри! В окно!

Пересиливаю нехватку кислорода, до крови закусывая вовремя подставленную ладонь напарника. Вглядываюсь, куда просит Мария. В окно.

В блеске молний, в мельтешении веток, в подтеках воды на стекле, стоит на подоконнике черная фигура.

Ухает, проваливаясь в район аппендицита душа. Замирают, замораживаясь страхом, легкие. Рассыпаются мысли. И отчего-то, непонятно отчетливо, ощущается запах дождя.

То, что вижу, не может называться человеком. Люди не прогуливаются под дождем по подоконникам без зонтиков. И ни у кого из людей не может быть таких ярких зрачков. Словно далекий еще локомотив, приближаясь к конечной станции, предупреждает о несущейся навстречу многотонной смерти.

Ярко-ослепительная полоска молнии соприкасается с черной фигурой, обволакивает ее мелкой сеткой, проявляя на фоне мечущихся веток и струй темный силуэт. Широкие расправленные крылья, острые, короткие уши. И улыбка тонких губ, сквозь которые просвечивают острые отметины зубов.

— Стой! Стрелять буду!

Крик заглушает грохот грома. Кажется, распустился с невыносимым треском гигантский цветок.

Все происходит быстро. Не как при ускоренной перемотке. Гораздо быстрее. Еще быстрее.

Вскакиваю, не обращая внимания на нехватку в организме кислорода. Делаю шесть предупредительных выстрелов вверх. У капитана Угробова была хорошая люстра. На шестом выстреле осечка. Патронов больше нет. Машка пожалела. А может, за давностью лет отсырел порох.