Легион Безголовый - Костин Сергей - Страница 62

— Успеешь настреляться, Маша. Мы на перекрестке, и я в растерянности: куда бежать?

— К киоску, — А Машка все знает. Кто копал, тот и направление устанавливал. — Не отставай. Нам нужна подмога.

Моя напарница умеет работать не только кулаками. Понимает, что даже один прапорщик в поле не воин. Без должного подкрепления нам не справиться. К тому же неизвестно, сколько Охотников, каково вооружение? И польза от нас будет именно в отделе “Подозрительной информации”. Войну чаще всего побеждают аналитики.

Подземный ход заканчивается тупиком. Дальше дороги нет. Но и погони, слава богу, тоже не слышно. Временно. Рано или поздно Охотники догадаются обратить внимание на плакат. И тогда страшно представить, что будет с Баобабовой.

— За мной!

Напарница выдавливает головой доски, и мы оказываемся внутри киоска. Ставни закрыты, света нет. Продавщица где-то шляется. Машка ногой вышибает дверь, выглядывает в переулок.

— Вроде никого. Идем.

— Подожди. — Набиваю карманы шоколадками. У Машки, может, в косметичке и есть что на черный день, но не все же время на шее прапорщика сидеть.

Крадемся между мусорных баков. Спугиваем стайку диких котов, которые очень подозрительно косятся на живых людей. Особое внимание стаи привлекают мои тапочки. Кое-кто из мяукающего племени пытается наброситься на мою собственность с низменными инстинктами, и только некорректное вмешательство напарницы, у которой на ногах нормальные человеческие ботинки, заставляет хвостатых бандитов убраться с дороги.

Подкрадываемся к углу. Машка к правому, я к левому. Можно, конечно, и из-за одного угла выглядывать, но из-за двух безопасней. В целях конспирации маскируемся. Я под коробку из-под телевизора “Витязь”. Машка под коробку из-под холодильника “Стинол”.

Территория перед клиникой превращена в поле сражения. Многочисленные обезглавленные тела в лужах крови. Горящие машины, в окнах выбитые стекла. И еще раз для подчеркивания кровавой сцены — тела, тела, тела.

Мимо нас, ухая, пробегает хорошо вооруженный отряд из пяти морских пехотинцев. Пятнистая форма неизвестного образца. Бронежилеты не такие, конечно, модные, как у Машки. Оружия — по самые уши. И все пехотинцы какие-то угловатые, прилизанные.

Стинол перемещается поближе к Витязю, и я еле успеваю отклониться от лезвия Машкиного мачете. В прорезанную дыру выглядывает лицо напарницы.

— Лесик! — говорит Машка. — Я, кажется, знаю, отчего это все началось.

Не обращая внимания на разговаривающие картонные коробки, пробегает стайка широкомордых парней. Личные приметы все те же: угловатость и прилизанность.

— Видел? Они же все практически лысые. Нарисовать хорошую и модную прическу практически невозможно.

— Что с того? — Сидеть в коробке неудобно, но выскакивать под ноги агрессорам еще неудобнее.

— Лесик, ты меня иногда так раздражаешь! Неужели непонятно? Гости, когда еще Охотниками не считались, друг за другом охотились. А потом случайно нашего лысого за своего приняли и вкусили вкус человеческого бонуса. И понеслось.

Верно! Как я сам раньше не догадался? Всему виной случайность. Один лысый гражданин, ничего не подозревая и не замышляя, повстречался совершенно случайно с гостем, который играл в догонялки со своим соплеменником. И поплатился лысой головой. И, насколько мне. известно, слухи в виртуальном мире разносятся быстрее, чем почта в нашем городе.

— Цепная реакция, — делюсь с Машкой только что добытой информацией. — Легкий приз за сообразительность. То-то они всех наших лысых перемочили. А потом поняли, что не только за безволосых призовые очки дают.

— Что бы мир без тебя делал? — Непонятно, язвит Машка или честно признает мои выдающиеся способности сотрудника отдела “Пи”. — Раз такой умный, говори, что делать. — Здесь сквозняк страшный, а у меня за спиной в коробке пять дырок для проветривания. Насморка еще не хватало.

— За голову свою беспокойся.

Хочется добавить, что на войне насморков не бывает, но в это время в угол клиники на всем ходу врезается гражданский рейсовый автобус. Откуда ни возьмись, со всех щелей выползают Охотники — отвратительно накачанные здоровяки с совершенно тупыми лицами. Ведут по замершему автобусу прицельный огонь из всех видов оружия. А этого добра у них хватает. Автобус подпрыгивает, взрывается, во все стороны летит железо и куски человеческих тел.

— Надо к отделению пробиваться. — В голосе напарницы не слышится паники. Лишь какая-то тоскливая усталость. — Садовник перед смертью говорил, что Угробов там что-то делать пытается.

— Сплюнь. Садовник не та птица, что на середине полета без сил сваливается. Нас переживет.

Утвердив предложенный план большинством голосов, действуем быстро и отважно. Используя пересеченную местность, перебегаем с места на место. От камуфляжа отказываемся. А вдруг кому-то из Охотников вздумается посмотреть, что там внутри человеческих коробок?

Шагу не можем сделать, чтобы не натолкнуться на обезглавленное тело.

Вот раскинул руки простой человеческий постовой. А здесь, на скамейке, сидят обезглавленные доминошники. Охотники застали их врасплох. Даже рыбу не успели выложить.

— И заметь, Лесик, ни одного трупа гостя. Неужели никто не смог оказать им никакого сопротивления?

— Это у тебя полный арсенал в косметичке. А у нас честные граждане в магазин с автоматами не ходят.

Машка соглашается, перекидывая из руки в руку пистолет. На мою просьбу одолжить и мне что-нибудь среднеогнестрельное, Машка отвечает категорическим отказом:

— Ногу прострелишь с непривычки, а потом мне тебя до отделения тащить?

По улице на полной скорости проносится человеческий грузовик. За рулем успеваю заметить кирпичное лицо Охотника. В кузове грузовика неприятные личности. Торчат стволы широкие, и слышится песня, вся такая жуткая, смысл которой заключается в следующем: “Одну голову беру, на другую смотрю, третью отрезаю, а четвертая сама в мешок просится”.

— Доигрались, программисты-карикатуристы, мать вашу! — чуть не плачет Машка, видя безобразия уничтожаемого города. — А ведь еще в начале девятнадцатого века предупреждали, что не доведет до хорошего игра с электричеством.

Спорить с Машкой бесполезно. Да и не хочется. Всегда обвиняешь то, что вначале кажется мелочью, а потом выливается в целую цепь взаимосвязанных событий. Исправить бы ту мелочь, век беды не знать.

— Удавила бы того, кто счеты придумал, — подытоживает Машка монолог, сворачивая в очередной узкий переулок.

Здесь не слышно войны. Не видно окровавленных тел. Но грязи также много. Не правы те, кто считает, что после последней войны на земле останутся лишь крысы. Теперь я знаю, кроме Охотников и крыс, на старой доброй матушке Земле останется только мусор.

— Два квартала — и мы на месте. Машка спешит поскорее отчитаться перед капитаном и вступить в партизанский отряд. Желательно утром и на рассвете, чтобы за рабочий день считалось.

Над головой грохочет. Источник грохота не виден. По ногам несет холодом, словно зимней порой.

В переулке странно как-то темнеет, словно и не день на дворе. Прямо перед нами, из тумана холодного, со всей возможной неожиданностью появляется Безголовый. Естественно, на лошадке черной.

Безголовый взмахивает плащом черным, лупит что есть силы лошадку по ребрышкам и, тыча перст свой безобразный в нашу сторону, задает праздный вопрос:

—Кто?

Я успеваю смело выдохнуть и проскочить между стеной и безголовым всадником. Машка следует моему примеру, но у напарницы ничего не получается. Габариты не те.

— Кто? — повторяет вопрос Безголовый, и по всему чувствуется, что сейчас кому-то придется плохо.

Я характер Машки, как свою лестничную площадку, изучил. Знаю каждую трещинку. Не Машки, а площадки. Но и Баобабова — не сахар, если подумать. Если ее до точки довести, можно всякого ожидать.

Баобабова, застигнутая врасплох, одной рукой хватает под уздцы обалдевшую от такого нахальства лошадку, а второй кокетливо приглаживает вспотевшую голову.