Легион Безголовый - Костин Сергей - Страница 15

Вспоминаю, зачем я спустился по трубе в самолет. И про единственный в жизни счастливый случай вспоминаю. С мыслями приходит желание поработать на благо отдела “Пи”.

Пинцета, так же как лупы, при себе нет. Все в косметичке у напарницы, а она где-то в багажном отделении свидетелей ищет. Поэтому опускаюсь на колени и тщательно — сантиметр за сантиметром — изучаю помещение. Из всех предметов знакомым кажется только кресло. Присаживаюсь в него, как в наиболее безопасное место.

А ничего, удобно. Жестковато немного, но удобно. И даже где-то красиво.

Решаюсь и, пересиливая робость, поворачиваюсь к боковому иллюминатору. Летающего всадника нет. Зато есть перехватчик воздушных сил страны. Даже летчик виден в раскрашенном тузами шлеме. У самого перехватчика под крыльями много чего разного болтается. Аж крылья прогибаются. Сам водитель перехватчика замечает меня и, желая приободрить, поднимает оба кулака и изображает стреляющий пулемет. После чего расправляет ладони и демонстрирует падающий в крутом пике самолет. Это значит, что генерал через летчика передает нашему отделу горячий привет и чтобы мы держались молодцами.

Показываю товарищу в перехватчике большой палец. И улыбаюсь. Страна не забывает нас. Страна верит в нас. И страна прислала для моральной поддержки боевой перехватчик.

Красота какая! Солнышко торопливо бежит к далекому горизонту. Облака, как перья разорвавшейся подушки, кругом рассыпаны. Внизу, у вокзала, крохотный генерал проводит строевую подготовку полковников. Отлично маршируют, стараются. На нас внимания не обращают. Знают, что ребята из “Подозрительного отдела” справятся с поставленной задачей.

Но работа есть работа. Возвращаюсь к изучению приборов. Помнится, генерал говорил, что “Ту” две недели над аэропортом прогуливается. Почему? Где здесь датчик уровня топлива? Здесь много датчиков. Какой из них нужный, не понять.

В голову приходят кадры отечественных кинофильмов. Преимущественно про товарищей, которые “первым делом, первым делом самолеты…”. Кабинки у ребят были тесные, приборов минимум. Не то что здесь.

Осторожно поглаживаю штурвал. Он не хранит тепло чужих рук. Он холоден, как свиная туша в морозильнике. Еще одна непонятность. Изучаю лампочки. В мигании не замечаю никакого порядка. Азбукой Морзе здесь не пахнет. А если бы и пахло, все равно я в азбуке Морзе не разбираюсь.

Главное, при работе с неизвестной техникой, особенно с той, на которой сам находишься, не щелкнуть случайно ненужным тумблером. Последствия могут быть самыми значительными. Поэтому ограничиваюсь лишь визуальным осмотром. Конечно, следовало бы зарисовать расположение огоньков, кнопочек и ручек, но для такой работы необходимо привлекать дюжину профессиональных художников. А где их взять в открытом воздушном пространстве?

Дверь в кабину прогибается от сильных толчков.

— Лесик, я это. Открой своим.

— Свои на земле маршируют, — бурчу я, но требование напарницы выполняю. Иначе разворотит дверь, а с кого потом высчитают, когда упадем?

Вваливается Баобабова. На лице, как на чистосердечном признании, четко прослеживается, что нет никаких результатов. Только зря два часа по самолету шлялась.

— Охренели совсем, — говорит Баобабова, без всякой осторожности плюхаясь в правое кресло и закидывая армейские ботинки на мигающую панель. У меня чуть не стало плохо с сердцем. Но ничего, все обходится. — Представляешь! Все закоулки облазила. Как после гриппа. Никого. Даже боцмана не нашла.

— Боцманы на кораблях. А мы на самолете.

— Не все ли равно, — морщится Машка. — Главное, ни одной живой души. Одни эти.

— Сильно сомневаюсь. — Вспоминаю про явственного всадника. Я еще в своем уме, чтобы отличить галлюцинацию от физического тела.

— А тут и сомневаться не стоит. Мы, кстати, три сеанса связи пропустили. Генерал орать будет. Волнуется небось.

— Волнуется, — соглашаюсь я, обращая внимание на обстановку вокруг самолета. К знакомому перехватчику присоединились еще два. Справа и прямо по курсу.

— Ах вы… — почти ругается при командире отдела “Пи” прапорщик Баобабова, но вовремя останавливается. — Они же нас в клещи взяли. Лесик, ты что, не понимаешь? Если мы самолет не посадим, расстреляют нас, как особо опасный летающий предмет.

— Расстрелять и раньше могли бы, когда мы на земле с генералом болтали. Это почетное сопровождение. Мне летчик знаками сказал. Думаю, не стоит волноваться.

Ничто так не возбуждает прапорщиков, как назойливое сопровождение, особенно с боевыми ракетами под крыльями.

— Волноваться всегда стоит.

Баобабова хищно улыбается, показывает своему перехватчику кукиш и хватается за штурвал.

Словно в подтверждение ее слов мой перехватчик, который несколько минут назад передавал приветы от генерала, отстав на сотню метров, выпускает ракету. Вопрос — по кому не рассматривается. По нас, естественно. Оперативный штаб, решив, что лучшие его сотрудники бесславно не справились с поставленной задачей и не вышли в установленное время на связь, принял решение об уничтожении странного самолета. В груде металлолома тоже можно раскопать интересные разгадки.

— Врешь! Не возьмешь!

Штурвал, сжимаемый крепкими руками прапорщика Баобабовой, не сдвигается с места. Не помогают даже удары армейскими ботинками.

— Подсоби, Лесик!

Что остается делать старшему лейтенанту, попавшему в неслужебную обстановку? Только помогать озверевшей напарнице.

Налегаю на свой штурвал. Пыжусь, словно при получении очередного звания. Раздается хруст, штурвалы сдвигаются с мест и, под восторженные крики Машки, “Ту” послушно сваливается на правый борт. Глупая ракета проносится мимо, настигает впередилетящий перехватчик, и только чудо спасает его от уничтожения.

— Так держать! Лево руля!

Не понимаю, о чем это Машка, но кручу штурвал в указанную сторону. Полетать на настоящем самолете для старших лейтенантов сплошное удовольствие. В крутом вираже заходим над аэровокзалом. Высота полета, судя по быстро приближающейся земле, небольшая. Скорость, даже приблизительно, определить трудно. Но ясно видно, как генерал приказывает полковникам выполнить команду “Воздух”. Серые мундиры падают ногами в сторону приближающегося самолета. Проносимся над распластанным строем на минимальных высотах. Чуть не врезаемся в вышку, делаем резкий разворот над автобусной остановкой. Краем глаза замечаю, как суетливо разбегается народ, не дождавшийся последнего автобуса. Только мальчишка с бумажным самолетиком восторженно провожает взглядом нашу огромную тушу. Молодость — пора восторгов и неожиданных открытий.

— Справа два неприятельских самолета.

Баобабова вошла во вкус. Работает штурвалом, как я ручкой, заполняя протокол допроса. “Ту-104” под ее управлением крутится великовозрастной ласточкой, выполняя фигуры не просто высшего пилотажа, а умопомрачительные па, от которых у молодых лейтенантов мутится сознание и хочется поскорее пробраться в комнату стюардесс, где наверняка можно найти хоть один неиспользованный пакет.

В нас время от времени стреляют. Огненные росчерки проносятся очень близко. Разрывы то справа, то слева. Нам пока везет. Расстреляв боезапас, перехватчики уходят на перевооружение, оставляя самолет, а вместе с ним и нас с Машкой в покое. Словно почувствовав, что ему больше ничего не грозит, “Ту” заклинивает штурвалы и гасит все огни. Как в салоне, так и в кабине.

Баобабова, почему-то вспоминая непричастных к создавшейся темноте электриков, зажигает карманный фонарик.

— Вот так, Леша, — изрекает она, направляя луч мне в глаза, — а ты говорил, почетное сопровождение. Попали мы крепко. Не хочу тебя расстраивать, но я не нашла не только персонал, но и парашютов. Как-то мы не позаботились о том, чтобы вернуться. А генерал определенно нас подставил. Он нас всегда подставляет.

— Я прыгать не умею. — Смотрю на твердую землю. И мне грустно. Как начальник отдела “Пи” я должен был позаботиться о путях отхода. А теперь… Машку жалко. Девка и жизни не видела совсем. То под прикрытием, то в засаде. — Может, попробуем сесть?