Лапник на правую сторону - Костикова Екатерина Юрьевна - Страница 41

Очнулся за тридцать верст, по шею в болоте. Насилу жив остался».

В Калужской губернии верят, что русалки «отрезывают встретившемуся голову». «На Украине приписывают русалкам еще следующее восклицание: “Дайте мени волосинку заризати дитинку”». Безобразные старые русалки «не терпят особливо малых детей и подростков, которые вырвались из дому без ведома родителей»: напав на таких детей, они тотчас их убивают. По некоторым сообщениям, у русалок имеются на этот случай ножи, серпы и косы.

Тоже что-то знакомое… Косы, косы… Старые русалки, непослушные дети… Нет, никак не вспомнить…Черт с ним, поехали дальше…

«Лембой называют в Заонежье чертей. Это те же люди, только потаенные, из заклятых детей».

В Белоруссии «кикиморы – младенчески юные существа, загубленные до крещения, проклятые матерями еще в утробе». На Украине таких умерших некрещеными младенцев называют мавками. Они обретаются в лесу либо «засылаются в людские дома с враждебною целью. По большей части скопляются в те дома, в которых произошло детоубийство, проклятие и вблизи которых был скрыт трупик… В те редкие мгновенья, когда кикиморы принимают телесный облик, их нетрудно поймать и рассмотреть. Если догадливый человек отнесет кикимору в церковь окрестить, она навсегда остается человеком и продолжает обычный рост дитяти. Непропорциональность форм, кривизна отдельных органов, косоглазие, немота, заикание, скудная память и ум – вот неизбежные недостатки бывшей кикиморы, которая с возрастом совершенно забывает о своей давней жизни».

Вот это было сильно. Очень сильно это было. Дуся аж задохнулась. Косоглазие? Скудный ум? Остается человеком и все забывает? Обретается в лесу?

Значит, рассказанная Соней история про косую Таню-санитара, которую сдобная Полина Степановна нашла на елке, – правда? Значит, не зря Таня криком кричала день и ночь, пока догадливая Полинина бабка не свезла ее в Калугу крестить? Значит, это вовсе не синдром Дауна и отец-алкоголик ни при чем? Выходит, Таня действительно кикимор, как говорит Полина Степановна?

И тут Дуся поняла, откуда ей знакомы многие зеленинские истории – и про чертовку, и про русалок, которые косой режут непослушных детей… Это все она уже читала. Только не в этнографической литературе, а в заложновской криминальной хронике. Персонажами ее были и сумасшедший лесник, утверждавший, что его гражданская жена разорвала младенца на части, и бабка, зарезавшая косой семерых подростков, которые без разрешения отправились на танцы…

«Господи, – снова подумала Дуся, – неужели все это может быть на самом деле?»

Слободская вышла на кухню покурить, заварила чаю покрепче и задумалась. Но ничего умного в голову не шло. Оставалось одно: штудировать Зеленина дальше и надеяться, что где-то там написано, как спастись от вреда, причиненного заложным покойником.

«Пермяки верят, – читала она, – что все умершие, забытые потомками, способны карать этих последних, насылая на них болезни. Людей и скот, на которых они прогневались, умершие наказывают сильным ужасом, причина которого необъяснима, разными наружными болезнями, преимущественно коростой, рожей».

Ужас? Кожные заболевания? Это все тоже сходится. Ужас испытала смелая Слободская и в лесу, неподалеку от того самого чертова кладбища, и потом, в больнице, когда заблудилась в коридорах и увидела за решеткой… Кого? Покойника? Пациента? Призрак? В больнице-то она, к слову, была как раз по поводу кожного заболевания. Именно коростой она покрылась после того, как в лесу на нее нахлынул необъяснимый ужас и туман лизнул руку.

«На 13-й версте от губернии Глазова по Пермскому тракту, близ деревни Омутницы, есть ключ, на котором до сих пор живет заложный покойник. В вершине оврага, по которому побежал ручеек из этого ключа, место болотистое и покрыто не очень высокою зарослью. Здесь покойник стережет какой-то клад. В жаркие летние дни люди, а чаще лошади, подходя близко к вершине ключа, претерпевают известное болезненное впечатление. Как человеку, так и лошади становится трудно дышать, силы быстро падают, живот втягивается внутрь, начинается лихорадочная дрожь и затем является общее недомогание всего тела, которое продолжается несколько дней и иногда может привести животное или человека к смерти».

Знаем и такое. Болото, ручей, поляна, застланная туманом, и вдруг становится нечем дышать, и слабость, и холодный пот по спине… Как же, очень хорошо Слободская все это помнила. Как вчера было… Иногда это все может привести к смерти? Что ж, может, ей повезло.

А вот чудная история про встречу с опойцами. «Я была еще девочкой, мы ходили жать в Каналейку (урочище). А в Каналейке много озер, а в те озера бросали опойцев. Пришла ночь, мы легли спать. Только лишь начнем засыпать, опойцы бегут, схватят из-под нас войлок и убегут. Мы остаемся на голой земле; встаем, посылаем мужиков искать войлок. Идут мужики, найдут войлок где-нибудь на берегу озера, принесут его. Только лишь мы опять ляжем, опять опойцы вытащат из-под нас войлок. Ох уж! Много мучений причинили нам опойцы!»

Ах, милая… Знала бы ты, что такое настоящие мучения, которые могут причинить заложные покойники…

«У якутов заложные покойники известны под именем ерь. Ерь наносит вред своим родственникам и друзьям, всегда вселяет страх. Все ери одинаково страшны: немые, глухие, слепые…»

«По верованиям гагаузов, хобур (то есть упырь, мертвяк) ест человечье мясо, высасывает кровь у овец; ему же приписывают появление в данной местности холеры».

Мило. Очень мило. И что со всеми этими фольклорными персонажами прикажете делать? Погребать особым способом, как написано у Зеленина? За селом, на перекрестке, чтоб не нашел обратной дороги? На пустыре, где никто не ходит? В провале под землю, который считается наилучшей могилой для колдуна, из которой он точно уж выходить не будет?

В вятской легенде покойный, но не успокоившийся колдун говорит своему внучку: «Вот в эдаком-то месте стоит сухая груша. Коли соберутся семеро да выдернут ее с корнем – под ней провал окажется; после надо вырыть мой гроб, бросить в тот провал и посадить опять грушу: ну, внучек, тогда полно мне ходить!». Что ж, если у Дуси появится знакомый колдун, или кто-нибудь из редакционных сотрудников повесится в ванной, она будет знать, как поступить с телом. Она теперь хорошо подкована и лично проследит, чтобы несчастному трупу подрезали кожу на пятках и набили туда щетины.

А если вдруг наступят в Москве лютые морозы, случится засуха или пройдет цунами, Дуся немедленно побежит на кладбище и выкинет какого-нибудь самоубийцу из могилы, поскольку народные рассказчики считают, что подобные бедствия вызывает нечистый покойник, похороненный вместе с чистыми.

Помимо этого она прочитала, что у древних русичей лучшим способом похоронить заложного так, чтобы потом не ходил, считалось сжечь его на погребальном костре. Но Дусе от этого не было никакой пользы. Равно как и от рекомендаций свистеть в свисток при встрече с живым мертвецом. Что она, милиционер, что ли, в свисток свистеть? Да и поздно: Соня со своим покойником (если, конечно, причина ее болезни именно в этом) уже где-то встретилась. А что теперь делать, Зеленин не писал.

Дуся снова закурила. Темнота за окном сменилась серенькой утренней хмарью, а она так ничего толком и не узнала. Возможно, причиной болезни профессора Покровского и ее подруги Сони стала встреча с живым мертвецом. И что? И ничего. Внятных советов, как больного вылечить, Дуся у Зеленина не нашла. Все, что могло пригодиться, она выписывала на отдельный листок. Но получилось удручающе мало. Единственная внятная рекомендация – из Вятской губернии. Там при некоторых болезнях бросают на перекрестки трех дорог, где полагалось хоронить заложных покойников, деревянную куклу, со словами: «Не меня ешь, не грызи! ешь это!». Вроде бы иногда помогает.

Что же делать, что делать, что делать?

В сущности, Дуся прекрасно знала, что делать. Она знала, например, что ни в коем случае нельзя напрягать сейчас голову. Надо, чтобы информация переварилась, надо поставить себе задачу и забыть про все. Если решение есть, через некоторое время оно всплывет на поверхность.