Вечерний день - Климман Михаил - Страница 8

С момента смерти Наташи, а это почти десять лет, Владимир Павлович жил бобылем. Что было абсолютно естественно, потому что кому нужен стареющий гардеробщик в цирке? Кто знает, что это только два процента жизни Платонова? Владимир Павлович хорошо понимал, что стоит ему продемонстрировать свои финансовые возможности – и от женщин определенного сорта отбоя не будет, только кому они нужны, такие спутницы жизни. Он даже как-то раз, когда почему-то заедала особенная тоска, пригласил к себе проститутку, но довел ее только до дверей квартиры, где расплатился и отпустил ее на все четыре стороны.

Та, насколько он понял, никаких сомнений не испытывала, новый клиент, по ее словам, ей очень нравился, и, получив деньги, она несколько секунд недоуменно смотрела на Владимира Павловича. А потом сказала, что ей даже обидно, что ладно, пусть будет так, как он хочет, что он симпатичный старичок, и может обращаться при первом желании, и всегда будет иметь у нее скидку в десять процентов. Затем уже из дверей лифта она предложила вернуться и прямо сейчас на лестничной площадке сделать с Платоновым такое, что он покраснел и спешно ретировался.

Может быть, к такому поступку его подтолкнула не только брезгливость и жалость, которые он испытывал к девушке одновременно. Может быть, он просто стеснялся своего старого тела, складку под небольшим, но все-таки животиком, которую приходилось не забывать отдельно мыть по утрам в душе. Седых волос на ногах и груди, сморщенной кожи, не очень ловких пальцев.

Или его просто обуял страх, что он опозорится в постели, потому что не имел связи с женщиной уже очень долго и забыл, как это делается. У них с Наташей за много лет выработались две позы, которые нравились обоим, но совсем не факт, что они устроили бы эту девушку. Или он разозлился на себя за то, что почему-то принимает во внимание мнение уличной проститутки? Или просто ему вдруг стало стыдно, что на семейное ложе он приведет блудницу и осквернит память жены? Чем бы ни был вызван его отказ, Платонову хватило сил сохранить целомудрие, и он немного гордился тем, что устоял тогда перед искушением.

Он автоматически посмотрел в сторону входной двери, но звонок не звонил, и даже шума на площадке слышно не было. Владимир Павлович пролистнул несколько страниц и начал писать:

«Сегодня приходил Плющ, принес большую картину Занковского. Нормальный Занковский – горы, всадники, красноватые тона. Но я его погнал, сказав, чтобы отдал владельцу без моих комментариев».

История эта началась вчера, но тогда он не стал ничего записывать, посчитав ее мелкой и несущественной. Позвонил Виктор и сказал, что у него появился клиент на живопись, который где-то слышал про Платонова и хотел бы сотрудничества. Нельзя ли, дескать, привести его завтра к нему.

– Зачем? – не понял Владимир Павлович.

– Для знакомства, – ответил Плющ. – Мне кажется, что с него можно неплохо заработать. Он настолько тебе доверяет, что говорит, будто готов покупать живопись под твою атрибуцию, и никакая «Третьяковка» и «Грабарь» ему не нужны. За каждое подтверждение или, наоборот, не подтверждение картины он готов платить по две с половиной тысячи долларов.

– Одинаково? – удивился Платонов.

И в «Третьяковке», и в «Грабарях» просили за отрицательный ответ в пять раз меньше, чем за положительный. Владимир Павлович считал это бредом, стимуляцией фальшивых документов, ведь, получается, выгоднее подтвердить левую вещь, чем отмести ее, но музейные работники говорили, что заставить человека платить немалые деньги, чтобы сказать ему, что картина не стоит ни гроша, – нехорошо. Логика есть, но и платоновские соображения оставались в силе.

– Одинаково, – подтвердил Виктор. – Он говорит, что раз работа производится одинаковая, то и деньги должны быть те же самые.

– Умный какой… А не слишком сладко, как ты считаешь? – усомнился Платонов. – Где бывает бесплатный сыр, слышал, наверное?

– Ну, как хочешь, Владимир Палыч, – обиделся Плющ. Он, похоже, человеку своему все уже пообещал. – Мне кажется, ничего страшного тут быть не может.

– А представь себе такую ситуацию, – задумчиво сказал Платонов, – приносит он мне, положим, Шишкина большого, которого не подтвердила «Третьяковка». А я, например, говорю – настоящий. Он платит мне эти самые две с половиной и покупает своих «Мишек в лесу» за полмиллиона долларов. А назавтра он встречает Сандарова, и Александр Владимирович ему говорит: «Копия своего времени». Ты ему веришь?

Александр Владимирович Сандаров был одним из экспертов «Третьяковки», мнения которого довольно часто расходились с мнениями коллег. Но по передвижникам он оставался главным специалистом.

– Верю, – грустно сказал Плющ, он уже понял, что последует дальше.

– А дальше приходит твой приятель и говорит: «Я под твое слово, Владимир Павлович, заплатил полмиллиона и купил фуфло. Изволь вернуть денежки, потому что Сандаров не подтверждает». И что мы будем делать тогда, мой юный друг? Сушить сухари или резервировать место на кладбище. Это зависит от того, что собой представляет твой клиент, вот что…

– С этим – скорее второе, – вздохнул Плющ. – А нельзя, Палыч, предварительно с Сандаровым встретиться, показать ему картину, договориться?

– Можно, – сказал Платонов, – только на свете есть еще «Русский музей», музеи во всех областных центрах, экспертный совет «Сотби» может что-то сказать…

– Ну, «Сотби» поверит Сандарову, – попытался удержать ситуацию Плющ.

– А если нет? – возразил Владимир Павлович. – Да и что мешает твоему клиенту просто сказать, что вчера его познакомили с двумя художниками, которые писали и старили этого Шишкина в прошлом году?

– Зачем? – не понял Виктор.

– Чтобы получить с меня полмиллиона долларов. Он ведь картину вполне мог и не покупать, просто взять на время у приятеля. И она, что характерно, может быть сколько угодно настоящей.

– Ну, ты и закрутил.

Короче, сговорились они на том, что никого Виктор к Платонову не ведет, пока они этого деятеля поближе не узнают. Если у него есть что Платонову сейчас показать, то пусть Плющ привезет картину. Владимир Павлович ни за что не отвечает, выскажет свое мнение, но и денег никаких не возьмет.

– Пока не возьмешь, – уточнил Виктор. – Я ему скажу, временно не берем, до тех пор пока не познакомимся поближе.

Пришлось согласиться, хотя Платонов ни на секунду не верил в перспективы этого сотрудничества.

Но все-таки сегодня Виктор приволок Занковского. Еще лет пятнадцать назад вряд ли кто-нибудь знал о существовании такого художника. Был он, сколько помнил Владимир Павлович, военным топографом, служил на Кавказе и Кавказ же всю жизнь писал, причем делал это весьма пристойно. Сегодня ситуация изменилась, рынок хорошенько выметен, первые имена стали стоить просто бессмысленных денег, и такая большая вещь теперь уже «известного художника» должна стоить несколько десятков тысяч долларов.

Но что-то Платонова насторожило сразу.

– Виктор, – спросил он, – а кто он, этот твой клиент, где ты его взял?

А сам крутил картинку в руках, рассматривая заднюю сторону холста, пытаясь заглянуть под раму. Казалось ему или он ее действительно где-то видел?

– Он сам ко мне подошел, – ответил простодушный Плющ. – Я Хохлу тройку нашу бронзовую привез, которая у Сладкого не прошла, как ты велел, а он мне показал немца какого-то зафуфленного со словами, что это Гине. Ты мне говорил, что с войны каждый солдат себе такую картину привез: горы, лес, озеро, мельница на переднем плане. Ну, а на этой подпись нарисована – Гине. Но я не поверил, вспомнил твои уроки, ты же говорил, что Гине хороший художник был, а тут такая мазня. А сзади, смотрю, наклеечка такая бумажная, как будто холст закрепили, чтобы не сыпался, но только бумажка – свежая. Я ее оторвал, а под ней надпись по-немецки.

– А что же ты здесь наклейку не оторвал? – спросил вдруг Палыч и рванул небольшой кусок холста, который уже раньше заметил на обороте картины.

А под ним оказалось именно то, чего он и боялся – остатки штампа. Можно было прочесть только «…ский…арственный музей» и четырехзначный инвентарный номер.