Гунны - Костейн Томас - Страница 18

— Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой, великий Танджо?

Аттила покачал головой.

— Я хочу, чтобы ты поехал первым. Мой отъезд не скроешь. Народ у нас ушлый, так что они спрячут все то, что не захотят мне показать. Лучшие лошади исчезнут до того, как я пересеку границу. Прекрасные дочери растворятся в воздухе как дым. Я знаю все трюки моих подданных. Так что ты поедешь раньше меня, а потом доложишь обо всем, что увидел.

— Ты хочешь, чтобы я шпионил для тебя, — в тоне Николана послышались возмущенные нотки.

Глаза Аттилы сузились.

— Ты что, не хочешь мне служить? Ставишь интересы своего народа выше моих?

Николан взглянул вождю прямо в глаза, зная, что правитель половины мира может взорваться после его ответа словно вулкан.

— Ты прав, о король, к такому поручению у меня не лежит душа. Но я поеду перед тобой и предоставлю тебе полный отчет об увиденном. Позволишь сказать, почему?

Аттила кивнул. Николан поднялся, снял тунику, повернулся, чтобы император гуннов мог увидеть его спину. Она представляла собой месиво ужасных шрамов, перекрещивающихся, глубоких, отвратительных на вид, хотя раны, вызвавшие их, давно зажили.

Люди содрогаются, когда видят мою спину, поэтому я никогда не выставляю ее напоказ. Отсюда и прозвище Тогалатий, или Всегда-одетый. Это сделали римляне, о король королей, — он вновь надел тунику. — Они убили моего отца, отвезли меня и мою мать в Рим и продали там как рабов. Моя любимая мама умерла, к счастью для нее. Она не смогла вынести такой жизни. Я же стал рабом во дворце Аэция…

Глаза Аттилы блеснули.

— Во дворце Аэция? Моего давнего, доброго друга Аэция. Скажи мне, Тогалатий, каким он показался тебе хозяином?

— Ты видел мою спину, — ответил Николан. — Нужно ли что добавлять? Кроме разве одного: поскольку Аэций командует армиями Рима, я сделаю все, чтобы твои войска не испытывали недостатка в лошадях.

Тут заговорил Аттила.

— Он был таким красивым и одаренным мальчиком, этот мой давний друг. Со своими длинными ногами он легко обгонял меня. Он мог читать и говорить на нескольких языках, играть на лютне, петь. Как он смеялся, если побеждал меня в чем-либо, — он повернулся к Николану. — Ненависть к нему движила тобой, когда ты принялся за работу вчера вечером, и позволила избежать малейших ошибок в этих приказах?

Николан коротко кивнул, на его щеках затеплился гневный румянец.

— Я все перепроверял дважды, о король. Потому-то и успел закончить работу только к утру. Я хотел, чтобы твои армии прибыли с Востока вовремя и в полной боевой готовности.

Аттила уже позабыл о трагической смерти Сванхильды. Он довольно хохотнул.

— Похоже, мне повезло, мой юный Тогалатий, что в Риме ты попал именно к Аэцию.

После того, как правитель гуннов отбыл, кто-то зашевелился в груде тряпья под столом, за которым он сидел. Тряпье отлетело в сторону и из-под стола вылез мужчина с рыжими волосами и широким, добродушным лицом. Когда он поднялся, стало ясно, что он выше большинства на многие дюймы. Мужчина потянулся, зевнул.

— Я голоден, — объявил он.

— Ты всегда голоден, Ивар, — отметил Николан.

Бритонец, которого предлагали выставить против Улдина Булгарского, рассмеялся.

— У меня большое тело, мой деловой, быстро пишущий друг. Как ты думаешь, добудем мы здесь еды?

Николан подошел к двери.

— Сайлес, ленивый бездельник! — крикнул он. — Принеси еды. Самой лучшей да побольше. Если у тебя есть сомнения, в праве ли я требовать чего-то от тебя, спроси человека, чьи шаги сейчас слышатся над нами. Он скажет тебе, что ты должен как следует накормить нас, — он вернулся к Ивару, возвышающему над ним на добрые полголовы. — Это будет единственная награда за мою ночную работу. Ты слышал, о чем мы говорили, великий вождь и я?

Ивар кивнул.

— Я проснулся, когда гроза всех народов вошел в залу. И решил, что лучше всего не высовываться и не привлекать к себе внимания. Но я все слышал. Ник, друг мой, ты сделаешь все, что он приказал? Станешь его шпионом на родной земле?

Молодой человек с плоскогорья, которому Аттила доверял организовывать движение армий, посмотрел Ивару в глаза.

— Ты слышал мой ответ. Полагаешь, мне не следовало соглашаться?

По выражению лица бритонца чувствовалось, что он сильно сомневается в правильности принятого решения.

— Даже не знаю. Трудно, знаешь ли, идти против своего народа.

— Да, трудно, — согласился Николан. — Но мой народ находится в сложном положении. Мы живем на плоскогорье и нас очень мало в сравнении с теми, кто нас окружает. У нас не было возможности сохранить независимость. Сначала нас поглотили и развратили римляне, навязавшие нам свои законы и обычаи. Потом пришли гунны. Многие поколения прожили в подчинении у других народов. Большинство моих соотечественников предпочитают римлян гуннам. Я — нет. Они, в отличие от меня, не знают, сколь ленивы, жестоки и продажны нынешние римляне. За гуннами, по крайней мере, сила. Если уж служить, то сильному человеку, а не изнеженному завсегдатаю бань.

— Но, друг мой, вопрос не в том, кому служить, а сколь далеко может зайти твоя служба, — заметил бритонец. — Я почти не рассказывал о себе. Мой отец был рабом у богатого латифундиста. Он ходил с железным ярмом на шее, и когда я научился ходить, мне подвесили точно такое же. Достаточно большое, чтобы я проносил его всю жизнь. Но они не ожидали, что я вырасту такой большой. Когда мне исполнилось пятнадцать, старое ярмо заменили на более увесистое. Когда стало ясно, что я очень силен, меня продали римскому торговцу, который полагал, что из меня получится хороший гладиатор. Но Рим принял христианство, и гладиаторские бои запретили до того, как я закончил школу гладиаторов, — его глаза затуманились. Ты можешь подумать, что я ничем не обязан стране, в которой родился. Они лишь награждала меня побоями да отняла право стоять во весь рост и зваться человеком. И все же, друг мой, меня тянет туда. Я все время вспоминаю сладкий воздух и плодородные поля, дававшие столько еды, что и мне, рабу, хватало ее вволю, — он тряхнул головой. — Я не могу причинить моей стране вреда. Придет день, когда я туда вернусь.

— Я люблю свою страну не меньше твоего, — воскликнул Николан. — Воздух там столь же сладок, а поля плодородны. Более всего на свете я хотел бы вновь побывать на празднике скачек, Трампинг-оф-Бау. Там осталась девушка, с которой я мечтаю встретиться, хотя, возможно, ее уже выдали замуж. Девушка с золотистыми волосами и искоркой в глазах, — он положил руку на массивное плечо друга. — Вот чем я могу утешить тебя, мой могучий Ивар. Я решил, что вернувшись в мою страну, первым делом загляну к христианскому священнику. Он живет там с дней моего детства, главным образом, в тайных убежищах, поскольку Аттила не жалует миссионеров. Он прибыл с того острова, откуда родом твой отец.

Ивар удивленно изогнул бровь.

— Каким образом бритонский священник проповедует христианство в твоем краю? Почему он не остался со своим народом?

— Я задам ему этот вопрос, — улыбнулся Николан. Он очень мудр и сразу видит суть проблемы. Я расскажу, что от меня требуют, и спрошу, что же мне делать. Он наверняка найдет правильный ответ, этот улыбающийся старый священник. А я последую его совету. Тебя это устраивает?

В залу вошел Черный Сайлес. Он принес блюдо с мясом и чашу с кумысом. Поставил и то, и другое, на стол. Проголодавшийся Ивар, не теряя ни секунды, набросился на еду.

— Не удивительно, что ты такой большой, — усмехнулся повар. — У тебя отменный аппетит. С этим булгарином ты бы расправился в два счета, не так?

По их возвращении в столицу, Николану и Ивару рассказали о том, что произошло в обеденном зале. Бритонец кивнул, не отрываясь от еды.

— Полагаю, ты прав, Сайлес. Но я рад, что ты прикончил его за меня.

Николану есть не хотелось. После ухода повара он подошел к окну у потолка, в которое вливался яркий солнечный свет, второй раз снял тунику, сел к солнцу исполосованной спиной.