Король-крестоносец - Коссак Зофья - Страница 35

Не веря своим глазам, Таки-ад-Дин спешно отдает запоздалые теперь приказы. К бою! Трубить общий сбор! Строиться колоннами! Но легко сказать – труднее сделать. Занятые грабежами отряды рассеяны по всей округе и, как бы ни призывали их хриплым воем зурны, не могут собраться сразу.

Откуда же вдруг взялось войско Балдуина? Разумеется, франки обманули бдительность Туран-шаха – а точнее, его порученца, ибо сам военачальник не соизволил даже взглянуть в сторону осажденной крепости. Меж тем как ее жители по просьбе короля подняли шум на стенах, изображая приготовления к продолжительной осаде, рыцари незаметно выбрались из замка через южные ворота. Их было так мало, что они легко проскользнули мимо беспечных дозорных Туран-шаха. Когда же те остались далеко позади, всадники, пришпорив коней, рванули с места в карьер догонять отряды сарацин.

Они мчались без отдыха днем и ночью. Королевский паланкин, закрепленный ремнями между двух лошадей, мотало из стороны в сторону и сильно трясло, а братья-лазариты, державшиеся рядом, не раз на скаку заглядывали с беспокойством внутрь, проверяя, жив ли еще их государь. Но Балдуин, с трудом набирая воздух в легкие, повторял одно:

– Быстрее, быстрее! Нужно успеть преградить им дорогу!

И они успели. Чтобы сарацины не обнаружили их прежде времени, рыцари повернули на запад и дали больше десяти миль крюка, но под Монжисар прибыли первыми. В пути им встретился отряд братьев Ибелинов – владетелей Рамы: с двумястами всадниками они, опередив остальных, спешили из-под Алеппо защищать свои земли. Ценная помощь!

И вот, вторя зурнам сарацин, над христианским воинством протяжно запели трубы. К бою! Братья-лазариты помогают королю выбраться из паланкина. Измученный долгой скачкой, Балдуин едва стоит на ногах. Поддерживая его, братья бережно облачают государя в доспехи и закрепляют у него на голове шлем с закрытым забралом.

– Коня! Коня! – требует он. – Что? Этот? Куда мне такая кляча! Подать моего доброго скакуна, что был со мной под Айн-Анжаром! Я ведь велел взять его… Надеюсь, он еще не слишком стар?

– Государь, это горячий жеребец… Вам его не удержать!

– А кто сказал, что я его буду удерживать? Именно такого мне и надо, чтобы сам нес меня на врага. Сюда его, живее!

От нетерпения король весь дрожит. Брат Матфей украдкой утирает рукавом слезы. Боевые трубы ревут, зурны в рядах сарацин воют так, что не выдерживает слух. Но вот оруженосцы подводят скакуна. Он косит глазом, прядет ушами, раздувает ноздри… Королевский конь! На нем – особое седло с высокой лукой сзади. Братья-лазариты осторожно подсаживают государя и прочно привязывают ремнями к седлу, потом вставляют безжизненно свисающие ноги в стремена, которые скрепляют вместе у жеребца под брюхом. Теперь король не упадет и не пошатнется в седле, хотя бы даже в него угодило копье!

Шлем Балдуина венчает золотой обруч с зубцами. Загнивающая, почти беспалая ладонь не ухватит рукоять меча, и лазариты намертво соединяют ее с железной перчаткой, так что меч становится неподвижным продолжением предплечья. Рука еще повинуется государю, и поднять меч он еще сможет. Король смотрит на епископа Альберта, который держит перед собой Святой Крест. Взгляд этого тихого, кроткого старца преисполнен сегодня несгибаемой твердости. Реликварий страшно тяжел; при помощи хитроумного приспособления он крепится к крупу лошади и к стременам, а в довершение привязывается толстой веревкой к всаднику. И в круговерти беспорядочно сменяющих друг друга мыслей в голове у Балдуина внезапно возникает отчетливое сознание того, что и этот прикованный к кресту старик, и он, полутруп, ведущий горстку своих людей на врага, который вдесятеро сильнее, несут в себе некий высший смысл – утверждают торжество духа, а может быть, и что-то большее…

Но не время теперь раздумывать обо всем этом, нет, не время! Балдуин впивается взглядом в Святой Крест, на котором вознесен был Искупитель всех грехов мира. Отвыкшие от яркого света глаза короля больно режут лучи солнца, ослепляющие даже сквозь решетку забрала. В их нестерпимом сиянии чудится, будто Святой Крест становится все выше, выше, вырастает до небес, задевает верхушкой за облака… А сарацины кажутся то карликами, то, наоборот, исполинами, то близкими, то страшно далекими… Рыцари уже стоят в боевых порядках. Епископ Альберт с усилием чуть наклоняет Святой Крест, благословляя Христово воинство. Балдуин молится – жарко, истово, словно в свой смертный час:

– Не допусти, Господи, гибели верной Твоей державы! На Тебя вся моя надежда – не оставь же меня! Давид был слабым отроком, а Голиаф – великаном… Дай мне, Господи, силы Давида!

Наконец, подав условный знак своему тезке Балдуину Ибелину и Ренальду из Сидона, которые с двух сторон держат под уздцы его скакуна, король поднимает над головой меч – и бросается вперед с боевым кличем наследников Готфрида Бульонского:

– Christus vicit! Christus regnat! Christus imperat! [16]

– Государь! – кричит вслед Балдуин Ибелин. – Здесь моя земля! За мной право первого удара!

И, не дожидаясь ответа, несется со своими людьми в самую гущу врагов, туда, где полощется на ветру их зеленое знамя. Рубя направо и налево, он врезается в ряды сарацин, сминает их и, повернув коня, рубит снова.

Его пример увлекает и других, тем более что посреди жаркой схватки с самого начала мелькает также золотой обруч на шлеме Балдуина IV – а отстать от своего государя недостойно звания рыцаря! Из глубин пламенного подсознания всплывает, оживая, давняя доблесть дедов. Вассалы прокаженного короля сражаются, как сражались первые крестоносцы. Бьются, как будто бы каждого из них хранит архангел! Святой Крест искрится на солнце. Это явный знак благоволения Всевышнего.

Таки-ад-Дин мечется как угорелый, но мало что может изменить. Его воины уже слишком свыклись с мыслью, что никакие франки им не грозят, и при первом же натиске противника готовы броситься перед ним врассыпную. Вдобавок, из разрозненных, растянувшихся по всей округе полков на поле боя собралась в лучшем случае половина. А раз уж будто неведомый колдун таинственными чарами перенес сюда франков, разве не мог он удвоить, утроить, удесятерить их число?

Так что, как бы ни старались подбодрить их военачальники, отряды сарацин отступают – все поспешнее, все беспорядочнее… Вскоре отступление переходит в бегство. Не раз помехой у них на пути вырастает их же лагерь с богатой добычей и пленными. Уже и туда добрались рыцари, освободили узников, раздали им оружие… Смятение усиливается. В довершение надвигается буря: небо темнеет, вихрь, яростно завывая, кружит в воздухе столбы пыли.

Салах-ад-Дин, сидя на коне, в ошеломлении кусает губы. Сон это или явь? Неужели вот так громят его армию? Ибо то, что это – разгром, не вызывает сомнений… Любимый племянник Таки-ад-Дин, злополучный полководец, был только что зарублен мечом. Пал его брат Ахмед, погиб Фарун-шах. Франки дерутся как львы! И кто говорил, будто их король насквозь изъеден проказой? Знамя его видно в самой гуще битвы! Но как он выбрался из Аскалона? Проклятое, темное племя! То малодушное, вероломное, продажное – а то, наоборот, лютое, как стая волков, порывистое и горячее, как пламя.

Посреди всеобщего бегства лишь гвардия мамлюков в желтых бархатных кафтанах стоит стеной вокруг Салах-ад-Дина. Эти не побегут! В детстве насильно увезенные от родителей-христиан, недаром ели они свой хлеб при дворе султана. Они никогда не отступают, верные псы, готовые умереть за своего хозяина.

Против их-то отряда и направлена теперь лязгающая броней десница франков. Балиан Ибелин мощным клинком сумел отрезать гвардию султана вместе с самим Саладином от бегущего войска. Балдуин Ибелин и Ренальд из Сидона, держа каждый одной рукой поводья королевского скакуна, другой сплеча наносят вокруг себя сокрушительные удары мечом. Рядом с ними старый Онуфрий де Торон словно вновь исполнился юной силы. На склоне дней он уже не надеялся побывать еще раз в такой битве. Не верил, что в этом развращенном и измельчавшем мире когда-либо представится случай проявить рыцарскую доблесть. Неужели вокруг него те же люди, которых он обвинял в изнеженности и малодушии?