Раскрашенная птица - Косински Ежи - Страница 12

Уже вечерело, когда он запряг быка, привязал меня веревкой к руке, взял большой топор и, ничего не сказав жене и соседям, повез меня в лес.

Пока мы ехали к бункеру я напряженно соображал, как бы освободиться – веревка была слишком крепкой. Возле бункера плотник остановил быка и мы забрались на нагревшуюся за день крышу. Некоторое время я делал вид, будто забыл где находится отверстие. Наконец мы нашли его. Плотник поспешно отшвырнул в сторону крышку. Резкий смрад ударил в нос, запищали ослепленные светом крысы. Плотник склонился над отверстием, но его глаза не освоились с темнотой и он еще ничего не увидел.

Я медленно отодвинулся от плотника так далеко, как позволила веревка и оказался на другой стороне отверстия. Я понимал, что если сейчас мне не удастся спастись, он бросит меня крысам.

В отчаянии я так сильно дернул веревку, что она до кости порезала мне руку. Неожиданный рывок потянул плотника вперед. Пытаясь встать, он вскрикнул, взмахнул рукой и, потеряв равновесие упал в утробу бункера. Обеими ногами я наступил на лежащую на крыше веревку. Натянувшись, она протерлась по острой, изломанной кромке отверстия и оборвалась. Изнутри донесся громкий визг и неразборчивый, захлебнувшийся на полуслове человеческий крик. Бетонные стены бункера содрогнулись. Сдерживая страх, я подполз к отверстию и посветил вниз листом жести.

Крупное тело плотника было едва видно. Его лицо и руки закрыли крысы, волна за волной, они взбирались на живот и ноги. Он исчез полностью и крысиное море забурлило еще яростнее. Голые крысиные хвосты обагрились темно-красной кровью. Теперь крысы дрались за доступ к телу. Они сопели, размахивали хвостами; в разинутых пастях поблескивали зубы, как бусинки сверкали в дневном свете их глаза.

Я не смог заставить себя закрыть отверстие и уйти. Как заколдованный, я наблюдал за происходящим. Неожиданно, зыбкое крысиное море расступилось и жестом пловца показалась костяная пятерня с растопыренными костяными пальцами; за ней открылась вся рука. Какое-то мгновение она возвышалась над снующими вокруг крысами, а потом опрокинулась на голубовато-белый скелет плотника на котором кое-где еще оставались клочки красноватой кожи и серой одежды. Поджарые грызуны яростно сражались за обрывки мышц и сухожилий меж ребер, под мышками и там, где раньше был живот. Обезумев от алчности, они вырывали друг у друга куски мяса, клочки одежды и кожи. Они ныряли в подреберье и выпрыгивали оттуда прогрызая новые дыры. От этих толчков труп осел. Когда шевелящаяся окровавленная масса снова схлынула, на дне бункера остался лишь полностью очищенный скелет.

В ужасе я схватил топор плотника и побежал прочь. Запыхавшись, я забрался на передок телеги возле которой безмятежно щипал траву бык. Я взмахнул вожжами, но он не хотел уходить без хозяина. Я оглянулся, ожидая, что в любой момент из бункера в поисках новой добычи вырвутся полчища крыс, и хлестнул быка плетью. Он недоуменно обернулся, но град ударов плетью убедил его, что мы не будем дожидаться плотника.

Телега бешено подпрыгивала на ухабах заброшенной дороги, колеса ломали кусты и сминали пробившуюся из-под дорожного покрытия траву. Я не знал куда ведет дорога и хотел только одного – уехать как можно дальше от бункера и деревни плотника. С безумной скоростью я мчал через рощи и луга, избегая дорог со свежими следами крестьянских телег. Ночью я спрятал телегу в кустах и заснул на передке.

Я провел в пути еще два дня и однажды едва не столкнулся с армейским патрулем. Бык похудел, его бока опали. Но я мчался и мчался пока, наконец не решил, что уехал достаточно далеко.

Въехав в небольшую деревеньку, я остановился у первого же дома. Вышедший навстречу крестьянин, сразу перекрестился увидев меня. Я предложил ему быка и телегу в обмен на кров и пищу. Он почесал в затылке, посоветовался с женой, соседями, тщательно осмотрел зубы быка – а заодно и мои, и, в конце концов, согласился.

7

Эта деревня находилась далеко от железной дороги и реки. Немецкие солдаты приезжали сюда три раза в год за продовольствием и фуражом.

Меня приютил местный кузнец, который был здесь старостой. Его ценили и уважали в деревне. Благодаря ему ко мне тоже относились неплохо. Однако подвыпив, крестьяне поговаривали, что я могу накликать беду и, что за укрывание цыганенка немцы сожгут всю деревню. Правда никто не осмеливался сказать это в лицо кузнецу и, как правило, меня не обижали. Конечно, когда кузнец бывал навеселе, лучше было не попадаться ему на глаза, чтобы не получить затрещину. Но кроме него никто не поднимал на меня руки. Двоим батракам было не до меня, а известный в деревне амурными подвигами хозяйский сын редко бывал дома.

Каждый день, рано утром, жена кузнеца кормила меня пустым борщом и черствым хлебом, который приобретал вкус после того, как я размачивал его в борще. Потом я разжигал комету и, самый первый в деревне, выводил на пастбище скотину.

По вечерам хозяйка молилась, кузнец храпел на печи, их сын пропадал в деревне, батраки возились со скотом. Мне, хозяйка обычно давала вещи кузнеца, чтобы я очистил их от вшей. Я усаживался возле лампы и разыскивал вдоль швов белых, набухших от крови насекомых. Я ловил их и давил ногтем на столе. Когда вшей было особенно много, жена кузнеца помогала мне и давила их бутылкой сразу по несколько штук. Вши хрустели и вокруг трупиков расплывались маленькие красные лужицы. Ускользнувшие на пол насекомые прыгали в разные стороны и раздавить их ногой было очень трудно.

Особенно крупные экземпляры, жена кузнеца осторожно ловила и бросала в специальную банку. Обычно, когда набиралось с десяток отборных вшей, она замешивала их с тестом. Туда же она добавляла немного человеческой и конской мочи, навоза, бросала дохлого паука и горсточку кошачьих экскрементов и скатывала тесто в шарики. При коликах это было лучшее средство. Кузнец время от времени болел животом и тогда жена давала ему несколько таких шариков. Она уверяла его, что со рвотой болезнь покидает тело. Хрипло дыша, измученный рвотой кузнец дрожал от слабости на матрасе у печи. Жена поила его успокоительным – теплой водой с медом. Но если боль и жар не отпускали, она готовила другое лекарство. Растерев кусок конской кости, она бросала в получившийся порошок несколько муравьев и клопов, которые сразу начинали драться, вбивала в миску несколько куриных яиц и подливала туда немного керосина. Больной выпивал эту смесь одним глотком и получал в награду стакан водки и кусок колбасы.

Иногда кузнеца навещали вооруженные винтовками и пистолетами всадники. Осмотрев дом, они садились с кузнецом за стол. Хозяйка приносила самогон, кольца перченой охотничьей колбасы, сыр, сваренные вкрутую яйца и жареное мясо.

Это были партизаны. Они часто и всегда без предупреждения приезжали в деревню. Кузнец объяснял жене, что партизаны разделены на отряды «белых», которые воюют, как с немцами, так и с русскими, и «красных», которые помогают Красной Армии.

Разное говорили в деревне. Рассказывали, что «белые» отстаивают частную собственность и капиталистов. Что Советы помогают «красным», которые добиваются земельной реформы. Но каждый отряд требовал помощи от крестьян.

«Белые» партизаны карали всех, кого подозревали в содействии «красным». В свою очередь, «красные» покровительствовали беднякам и наказывали деревни за любую помощь «белым». Кроме того, они преследовали семьи зажиточных крестьян.

В деревню наведывались и немецкие войска. Они допрашивали жителей о партизанах и обычно для острастки расстреливали одного-двух крестьян. Когда приезжали немцы, кузнец закрывал меня в подвале с картофелем, а сам заверял немецких офицеров в лояльности и обещал, что деревня поставит продовольствие в срок.

Иногда партизанские отряды сталкивались в деревне и тогда дворы и улицы превращались в поле боя – строчили автоматы, взрывались гранаты, горели дома, ревел оставленный без присмотра скот, рыдали полуголые дети. Крестьяне укрывались в подвалах, прижимаясь к бормочущим молитвы женам. Подслеповатые, глухие, беззубые старухи, крестясь негнущимися пальцами, шли прямо на автоматы, примиряя сражающихся и призывая на их головы кару Господню.