Чёртово дерево - Косински Ежи - Страница 4

Она сказала, что хотела бы причаститься, лечь в постель и чтобы ее усыпили. Ей нравилось думать о смерти; она говорила о длинной игле, которой можно проткнуть сердце, о прыжках с небоскреба.

Лицо ее отекло, а тело сморщилось. Тонкая шея не могла удержать головы, а закрытые веки еле подрагивали, словно были приклеены к глазному яблоку.

Кэйрин позвонила мне из города. По голосу я понял, что она встревожена. Она сказала, что я был прав: нас действительно связывает нечто большее, чем простая физическая привычка.

Я вспомнил, как однажды она написала мне письмо. «С тобой, — писала она, — я чувствую нечто противоположное страху, который я обычно испытываю при общении с другими. Я не сомневаюсь, что ты поймешь то, что во мне сложно, но не знаю, как будет с тем, что во мне смехотворно просто».

Я сказал ей, что всегда хотел скрыть от людей обе стороны моей натуры: властного, злонамеренного взрослого с тягой к обману и разрушению и дитя, жаждущее всеобщей любви и понимания. Но теперь я понимаю, что скрывал-то я в основном дитя, делая ставку на взрослость, поскольку больше всего меня волновало то, чтобы никто не заметил, в чем я нуждаюсь. Я не выдавал своих желаний, не просил вещей, не клянчил денег.

Больше всего я боялся показаться беспомощным. Мне казалось, что если я буду вести себя по-детски, то обо мне снова начнут судить, оглядываясь на моих родителей.

Помню, весной того года, когда я уехал, я лежал на футбольном поле, задумчиво щипал рукой молодую траву и читал лежавшую передо мной книжку. Ветер осыпал крылатками клена страницы, трепал полы куртки и ерошил мне волосы. Кэйрин сидела рядом со мной. Внезапно она заявила, что собирается уехать к матери на несколько недель.

В последние дни перед ее отъездом я впал в депрессию. Каждый вечер мы часами катались в машине, и как-то раз на вершине плоской горы у нас кончился бензин. Я помню, как я спускался по крутому склону в сияющую огнями долину и как карабкался обратно с канистрой в одной руке и мятным мороженым в вафельной трубочке — в другой.

В другой раз, уже днем, я бродил босиком по берегу озера и увидел ее. Она стояла в проеме двери, длинные волосы до плеч, загорелая кожа, блузка в бело-розовую полоску, застегнутая только до середины. Она спустилась с крыльца, села в машину и уехала. Я пошел дальше вдоль берега, желая исчезнуть с лица земли, раствориться в ветре и солнечных лучах.

«Следующий год будет для меня очень важным, — сказала она. — Он даст мне шанс стать взрослее и хорошо развлечься. У нас хороший колледж, но делать мне здесь больше нечего. Я хочу наслаждаться жизнью, может быть, стать моделью. Прошвырнуться в Париж, когда захочется, отправиться на Рождество в Марокко, кататься на лыжах в Австрии и Швейцарии. Встречаться с немецкими, французскими и итальянскими мужчинами. Пить теплое пиво в пабах Дублина и приглашать друзей на вечеринку в моей римской квартире. Другого такого шанса мне не представится. Я не хочу терять попусту время, горюя о погибшей детской влюбленности».

Мальчиком я собирал ярлычки от сигар с корковыми мундштуками, которые курил мой отец, и подклеивал их в альбом. Мне казалось, что в них таятся недосказанные им слова, которые в один прекрасный день всё объяснят.

С тех пор я мало изменился. И сегодня я обшариваю свои воспоминания в надежде отыскать то, что скрывалось за моими поступками, и найти единое связующее звено между всеми моими действиями.

— Твоя мать очень боялась за тебя и поэтому старалась, чтобы ты оставался за границей как можно дольше. Она очень сильно переживала, Джонатан. — Доктор говорил, стараясь не смотреть Джонатану в глаза. — В ночных кошмарах она видела, что тебя хоронят как неизвестного солдата, погибшего во Вьетнаме. Она не хотела, чтобы тебя призвали в армию. Пока она не знала твоего местонахождения, чтобы переслать повестку, ответственность перед законом, с юридической точки зрения, нес только ты. И все равно ей было очень горько оттого, что она не знала, где ты.

— Ездил с места на место.

— Разумеется, именно поэтому она и волновалась. Она представляла, как ты, обросший волосами и бородой, в камуфляжном армейском комбинезоне, с рюкзаком и побитой гитарой за плечами, пересекаешь автостопом Бирму, Индию или Африку Мы никогда не знали, где ты. — Доктор почесал шею. — Когда ты заболел, людям из агентства Бернса понадобилось четыре месяца, чтобы тебя найти. До этого мы узнавали о твоих перемещениях только благодаря твоей привычке выписывать чеки на клочках бумаги и обналичивать их в ближайшем отделении какого-нибудь американского банка. Помню, последний чек на тридцать тысяч ты выписал в Анкаре. Или на тридцать пять. Перед тем ты жил несколько месяцев меньше чем на треть положенной тебе суммы. В любом случае, сумма превышала причитающиеся тебе по завещанию двадцать пять тысяч в месяц, но, к несчастью, опекуны позволили проплатить чек. Затем твой джип нашли брошенным на дороге, а тебя и след простыл. Ты мог оказаться где угодно. Ты мог погибнуть. Мать просто с ума сходила. У нее не оставалось выхода. Я посоветовал ей обратиться в детективное агентство, и она так и сделала.

— Как они нашли меня? — спросил Уэйлин.

— Они нашли следы твоего пребывания среди американских хиппи в Катманду. В конце концов тебя отыскали в одной из калькуттских тюрем. Или бангкокских? Очевидно, ты осквернил храм: вошел в него голым или там взял и разделся. Они ухитрились добиться, чтобы тебя выпустили и доставили к дверям американского посольства. Ты был очень болен. Видимо, тяжело переживал ломку. Может быть, ты даже и не все помнишь про то время.

Доктор погасил сигарету.

— Тогда же твою мать несколько раз пришлось госпитализировать. Чтобы избежать нежелательной огласки, ее сиделка звонила нам каждый раз, когда возникала угроза приступа, и я лично отвозил ее в больницу. Твоя мать часто отказывалась от врачебной помощи, хотя было очевидно, что она чрезвычайно в ней нуждается. Иногда нам приходилось, — он сделал паузу, подыскивая слова, — применять транквилизаторы. Но вообще-то ей здесь нравилось. Если уж ее привозили, то ей просто не хотелось уезжать из Нью-Хейвена. Вот почему я да и весь персонал лечебницы знаем так много о тебе, Джонатан. Служащие банка и опекуны постоянно звонили мне. И мать очень часто про тебя рассказывала. У нее всегда на ночном столике была твоя фотография.

— Какая фотография?

— Твоя детская фотография. Ты стоишь рядом с отцом.

— Отчего умерла моя мать?

— С тех пор, как умер твой отец, мать постоянно болела.

— Она покончила с собой?

Доктор немного помолчал.

— Это был просто несчастный случай. Она хранила все лекарства в маленьком холодильнике в спальне. Возможно, когда холодильник размораживали, пузырьки намокли и ярлычки отклеились. В ту ночь твоя мать приняла лекарство не из того пузырька. Вот и всё. Просто несчастный случай.

— Вскрытие делали?

— Нет. А зачем? Она была под врачебным надзором.

— Почему ей позволяли держать в спальне такие сильнодействующие лекарства?

— Когда умер твой отец, все чувства и заботы исчезли из ее жизни. Это было ужасно. Ее жизнь стала бесцельной.

— Но был я, — сказал Уэйлин.

— Ну да, был. Но тебя выгнали из колледжа, ты принимал наркотики, ты попал в историю с этой девицей…

— Кэйрин, — подсказал Уэйлин.

— Да, Кэйрин. Вот все и решили, что тебе будет лучше пожить за границей. И твоя мать, возможно впервые в жизни, осталась совсем одна.