Господин военлёт - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 8

Я не прав? В американских фильмах Спартак мечтает о свободе? Много американцы понимают в свободе! Они-то, конечно, считают, что понимают, только сами в рабах у доллара. Жизнь в долг – квартира, машина, мебель… Стоит американца уволить, как он берет пистолет и стреляет в тех, кто остался. После того как мятежные гладиаторы убежали из Капуи, к ним присоединились пастухи, свободные граждане, между прочим! Что делать свободным людям в компании с рабами? Грабить, конечно же. Убивать, насиловать, жечь. Вместе и батьку бить легче.

Спартаку не было резона уходить из пределов Рима. Пройдя республику с юга до севера, он развернулся, чтоб пройти с севера на юг. Оставалось много городов и вилл, где он не побывал… Мы шли по стопам Спартака. Человечьи кишки, намотанные на мраморные колонны, женщины, посаженные на колья, младенцы, нашинкованные кусочками или зажаренные живьем… Наш центурион, а он три войны прошел, и тот блевал.

Кто это «мы»? Первая когорта легиона Марка Красса и я, рядовой гастат Секст Помпоний. Секст по-латыни «шестой», это означало, что передо мной было пятеро братьев, только я их в глаза не видел.

Мы до дрожи ненавидели Спартака и его банду. Не только за то, что они творили. Это была странная война. Бандиты вволю жрали, пили, развлекались с женщинами, их повозки тащили груды золота и серебра, а солдаты, защищавшие республику, голодали, мерзли и месяцами не получали жалованья. Совсем как в России в 90-е… Центурион орал на нас и колотил палкой. Даже рабов так не бьют – хозяин жалеет имущество. Мы принадлежали государству и, следовательно, – никому. Сытые и многочисленные банды Спартака побеждали нас в битвах, нас за это подвергали децимациям – казнили каждого десятого. Скоро я сказал себе: такая жизнь хуже смерти. И решил покончить с собой ударом кинжала. Римским солдатам подобные мысли приходят нередко. К тому же я не был римлянином, какое мне дело до величия республики? Я не стал использовать меч: их клинки сделаны из сырого железа и, попав в кость, легко гнутся. Широкий и короткий кинжал пугио подходил лучше. Быстрый взмах лезвием у шеи – там, где сонная артерия. Легкая боль, а затем сладкий сон…

Наказание последовало незамедлительно. Старик сказал: «Соблюдай правила», но забыл их разъяснить. Это сделала пифия, которую я нашел две жизни спустя. Вот ее слова: «Жизнь – это дар. Только тот, кто даровал, имеет право ее забрать. Жизнь – это бесценный дар, ее следует защищать, невзирая ни на что. Защитивший дар удостоится милости».

Я спросил, что это за милость, но пифия не ответила. Провидцы немногословны…

Я не буду перечислять колдунов и магов, к которым я обращался со своей бедой. Часть их была шарлатанами, другие что-то умели, но прок от всех был одинаковый, то есть никакой. Я потратил большую часть военной добычи на молебны и мессы, лучше б я ее пропил… Чего я добивался? Того, что любой человек имеет с рождения – право на нормальную смерть. Старая колдунья, которую я сыскал в испанском порту, сказала мне так:

– Тебе не следовало брать кувшин. Выпив эль-ихор, ты принял дар. Отказаться от него нельзя.

– Но я не знал, что в кувшине!

– Это не имеет значения.

– Надежды нет?

– Со временем эль-ихор теряет силу.

– Как я это пойму?

– Будет знак.

– Какой?

– Нечто необычное, чего не было раньше. Терпи! Чем больше смертей перенесешь, тем быстрей все случится…

В госпитале, в первой своей жизни, я читал забавную книгу о реинкарнации. Ерунда, конечно, как все подобные писания, но со временем вспомнилось. У адептов реинкарнации есть важное преимущество: возрождаясь в новом теле, они не помнят прошлого. Я же помню все, и это страшно.

Убив Секста Помпония, я очнулся гребцом Тавром. Помните, я рассказывал о судне? Хозяин Тавра был доволен рабами: команда выгребла в бурю. По прибытии в порт гребцов досыта накормили и дали им вина. Дело было вечером, перевод рабов в эргастул отложили. Это было серьезной ошибкой. Выпив, гребцы захотели добавки, да только дать ее было некому. Мальчик-ассенизатор добыл ключи, гребцы освободились от общей цепи – личные им давно не мешали, и сошли на берег. Денег на выпивку у них, естественно, не было, добывали ее, грабя таверны. Кабатчики вызвали портовую стражу, но гребцы, мужики не слабые, к тому же порядком пьяные, с помехой сладили быстро: кого прогнали, кого прибили лавками и ножками от табуретов. Победив в схватке, гребцы продолжили пить и уснули, где сморил их хмель. На рассвете их повязали. В этот миг я стал Тавром.

Приговор римского префекта был скорым – на крест! Хозяин наш хлопотал и суетился – потерять столько рабов! – но префект даже слушать не стал. Римляне придумали много забавных вещей, в том числе эту казнь. Когда человека вешают на крест, тело его опускается, он не может дышать. Чтоб вдохнуть, надо приподняться. Для чего опереться на подставку в ногах, если она есть, или же на гвоздь, которым приколотили к кресту твои ступни. Сказать, что это больно, означает ничего не сказать. Если даже есть подставка, к кресту прибиты руки. При каждом подъеме для вздоха кисть поворачивается вокруг вбитого в нее гвоздя. В античном мире гвозди делали не из проволоки, их ковали в кузнях, и гвозди выходили четырехгранными. Человек в состоянии отказаться от воды и пищи, но от желания дышать отказаться невозможно. Десять-двенадцать раз в минуту, если контролировать себя – пять-шесть. Живым мясом двигаться вокруг граненых гвоздей… Остроумно и экономно: казненный сам себя истязает. А чтоб он не умер раньше времени, специально приставленный солдат поит распятых, поднося на острие копья губку с водой. Хлебни, сердешный…

Умному достаточно одного урока. Впредь я твердо следовал указаниям пифии, но долго в телах не задерживался. Я почти всегда попадал на войну, а жизнь у солдата на войне короткая. Кем я только не был! Греческим гоплитом в битве с персами, крестоносцем в войске короля Балдуина, немецким наемником периода религиозных войн и английским лейтенантом в Индии… Дважды воевал в России – в 1812 году и в 1941-м. На своей стороне, разумеется, иначе, не задумываясь, повторил бы судьбу Секста Помпония. Меня резали, рубили, протыкали копьем и расстреливали картечью… Я не оставался в долгу.

Поначалу чужое тело смущало меня. Выгонять хозяев из дома некрасиво. Я получал не только чью-то силу и молодость, но и навыки владения оружием, говорил на языках, которые знал прежний хозяин. Однако, сопоставив ряд фактов, я понял: владельцы тел перед заселением были мертвы. Гость просил позволения войти, но дом оказался пуст…

3.

Голоса…

– Вы не видите: он спит!

– Разбудите! Дело не терпит отлагательства!

– Прапорщик третьего дня перенес тяжелую контузию.

– Это неважно!

– Я возражаю!..

Не отвяжутся… Господи, как трещит голова! Решительно отбрасываю одеяло, сажусь! Уф! В палате двое: Рапота и незнакомый офицер с двумя серебряными звездочками на золотистых галунах погон кителя. Подпоручик. Тоненькие усики на верхней губе, тоненькие ножки в краповых рейтузах и начищенных до блеска изящных сапожках с серебряными розетками. На каблуках шпоры: кавалерист?

– Господин прапорщик?!

– С вашего позволения, господа, я оденусь. Не привык встречать гостей неглиже.

Одеваюсь, офицерик нервно вышагивает по палате. Нечаянный визит связан со вчерашним событием – это к гадалке не ходи. Наконец последние пуговицы застегнуты.

– Прапорщик Красовский?

– Он самый.

– N-го гусарского полка корнет Лисицкий. У меня к вам дело чрезвычайной важности. Вчера вы оскорбили словом и действием князя Бельского…

– Неужели?

Приятно видеть недоумение на напыщенном личике.

– Вы хотите сказать, оскорбления не было?

– Совсем нет. По моему мнению, оскорбить такого мерзавца, как ваш князь, попросту невозможно. Грязь к грязи не пристает.

Так, у него в зобу дыханье сперло. Люблю окорачивать жеребчиков.

– Вчера штабс-ротмистр пытался изнасиловать сестру милосердия Ольгу Матвеевну Розенфельд, – это Рапота. – Если б не вмешательство прапорщика…