Пламя судьбы - Кошелева Инна Яковлевна - Страница 38

Впрочем, после смерти батюшки отпали многие запреты, возникла иллюзия, будто преодолим и этот – на неравный брак. Николай Петрович решил приучить к мысли о мезальянсе сначала самых близких людей и дворню, после – светскую компанию, после – все высшее общество и власть.

То, что задумал, держал при себе до последнего. Однажды ближе к вечеру зашел в Парашину «светелку».

– Собирайся, душа моя. Бал у Долгоруких.

– Но... Но мне нельзя, милый, – опешила Параша.

– Непременно поедешь со мной. Только что получено платье из Парижа, которое я предусмотрительно заказал для этого случая. Драгоценности тоже заказаны лучшему ювелиру в Санкт-Петербурге, а пока одень матушкины, те, что носишь на сцене. Они очень к лицу тебе.

До этого он никогда не встречал с ее стороны такого твердого сопротивления:

– Я не могу, барин, на бал к Долгоруким. И фамильные драгоценности – не могу.

– А если я буду настаивать?

Заметалась в отчаянии по комнате, возражая графу беспорядочно и бурно. В каждом жесте, в каждом слове отчаяние:

– Чужие цепи? Кукла, обезьяна, ворона в павлиньих перьях! Вы можете сослать меня в дальнюю деревню, но выставить на посмешище...

Еще минуту назад граф был упоен своим самоотверженным замыслом и думал только о том, каким героем предстанет перед самим собой. Не умевший ставить себя на место другого человека, он только сейчас осознал, как можно все оценить с точки зрения Параши. Она страдала, боялась унижений.

– Парашенька... Долгорукий – мой кузен. Все попросту.

Она-то знала это «попросту», ей попросту не отвечали на поклоны, когда она оставалась в Кускове без Николая Петровича, но жаловаться она не умела. Только покачала головой – нет-нет, не уговаривайте.

Но граф продолжал:

– И нынешние нравы, царицыны адюльтеры не делают взгляды строгими. – Он не заметил, как вслух высказал те доводы, которыми убеждал себя, не рассчитывая излагать их Параше. И тут же граф увидел, что его слова не утешают, а оскорбляют женщину. – Прости, душа моя, хотел как лучше.

Что-то простодушное, детское высветилось в лощеном аристократе. Сел рядом с Пашенькой на узенькой ее кроватке, приобнял, как обнимает свою девку деревенский парень на завалинке. Нет между ними того расстояния, о котором кричат все. Как хорошо изливать свою душу с полной уверенностью в том, что собеседник и поймет, и не осудит, и пожалеет.

– Послушай меня, Парашенька. Вершину своей жизни я миновал. Ты молода, я старше почти вдвое, но пустые развлечения не влекут и тебя. Еще меньше они значат для того, кто на склоне жизни... Красавицы, вино, карты – все позади. Бог дал мне уразуметь через тебя: радости мужеские ничто, если молчит сердце.

Ты спросишь: почто не оставить свет, не последовать идеям Руссо или философа-отшельника у де Аржана, которым все нынче зачитываются? Природа, музыка, архитектура и удаленность от людей – разве не об этом мы с тобой когда-то мечтали?

Все так. Но мысль и противоположная поселилась в душе моей вместе с любовью к тебе, и она тоже послана Господом. Мой род... Честь Шереметевых не только в богатстве. Напротив, богатство лишь увенчало честь, оно не свалилось даром, а было заслужено моими предками. Сам Петр Великий пожаловал моему деду 2400 дворов за Полтаву. А до этого была отвоеванная Борисом Шереметевым Лифляндия. А еще более древний мой предок Иван бил татар. Пока славу рода поддерживал мой батюшка, и воин и отменный обер-камергер, ничто не волновало меня, я не слышал государственного зова. Но смерть отца, долг. И пробуждение дремавших сил, которое произвела любовь твоя, направило мои помыслы в эту сторону. Мне хочется перед тобой явиться государственным мужем, отмеченным людским признанием. Неужели я не имею на это права?

Параша спросила робко:

– Разве вам мало почета в нынешнем вашем положении?

– Тебе признаюсь: мало. Сравнивая себя с правительствующими мужами, испытываю обиду на судьбу. Ты же знаешь, какой я эконом. И в постройках кусковских, смею надеяться, проявил я немалый вкус. Мне бы развернуться и воплотить свой немалый опыт в дела более заметные...

– Да-да, но для меня, друг мой, вы хороши, кем бы вы ни были. И мужеское преуспеяние я буду всегда видеть не в умении плести дворцовые интриги, а в вашем таланте к музыке и всему изящному. Но таково свойство мужской натуры – ей все мало. И потому... Действуйте. Поезжайте. Поезжайте к Долгорукому один. Я бы хотела сказать и так: женитесь, обзаводитесь наследником, это прибавит вам чести. Но... Не могу. Отпустить вас па время – в моих силах. Навсегда – нет.

Граф взял ее лицо в ладони.

– Почему ты не хочешь помочь мне?

– Хочу. Ой как хочу! Готова для вас на все. Уж коли пошла на смертный грех прелюбодеяния... Но есть что-то выше меня. Прямо от Бога дадено изначально. Не знаю, как это и назвать, разве что достоинством.

Граф глубоко вздохнул:

– Хорошо, мы не едем.

Парашу Николай Петрович против ее воли переселил после смерти старого графа в большой дворец, в покои матушки, чем вызвал открытое раздражение племянников. Надеясь, что чудак-музыкант так и не успеет жениться и дать миру наследника. Я они уже не скрывали своих претензий на его богатство. Крестьянка-любовница хороша, покуда знает свое место...

Актерам еще раз напомнил Николай Петрович об особом положении Прасковьи Ивановны в театре, что, естественно, тоже ни у кого восторга не вызвало, а разожгло зависть с новой силой.

Но основным событием на пути к браку, по замыслу Николая Петровича, должен был стать летний бал в Кускове. Правда, готового спектакля к новому сезону граф и Вороблевский не подготовили, репетиции из-за траура долго не проводились, так что и старого репертуара возобновить не смогли. Чем ублажать гостей?

Живя рядом с любимой, граф стал больше времени проводить в музыкальном кабинете. Однажды, услышав дивную мелодию, которую выводила виолончель, Параша пришла туда из дальних комнат. Дослушала, чтобы не помешать, у двери и спросила:

– Откуда?

– Тебе нравится тема? Это из новой оперы Паизиелло «Нина, или Безумная от любви». И в Италии, и в Париже все от «Безумной» без ума, – граф улыбнулся невольному своему каламбуру. – И у нас во всех театрах ее разучивают. Да и не только в театpax. В кружке музыкантов из дворян готовят всю ту же «Нину», решили показать свои актерские способности императрице. Долгорукая, возомнившая себя певицей, взялась за партию героини. Сказывала, что есть трудные места. Но не для тебя, не для твоего голоса.

– К нашему балу мы не осилим новую постановку.

– А что, если?.. Сие даже хорошо, что не успеем, – неожиданно заключил молодой хозяин Кускова. – Для разнообразия попросим дворян, поставивших в Москве «Нину, или Безумную», дать нам спектакль здесь. А тебе, Пашенька, предоставим право судить о его достоинствах.

– Разве... возможно? – обомлела Параша.

– Отчего нет?

Грустно прошло первое лето без старого хозяина, грустно началось и второе.

Кусковский летний театр стоял пустым под знойным небом. Так странно это – пустой театр. Бродя по парку, Параша подходила, заглядывала за дощатые шпалеры, будто надеялась, что именно там осталась по молодости беззаботная, довольная одним днем, одним часом жизнь. Прыгали со скамьи на скамью воробьи.

Репетиции не удавались, утомленный и не очень здоровый Николай Петрович раздражался, кричал на актеров, после надолго запирался в своих покоях. Параше он сказал, что траур кончился и надо начать новую жизнь с празднества в Кускове.

– Примешь гостей моих. Как хозяйка.

Ахнула про себя: снова все та же затея. Но отказать ему на сей раз не решилась. Только спросила:

– Не боитесь? Люди злы. Не отомстят ли вам за то, что правила их нарушите?

– Меня? Да они перед деньгами моими на цыпочках. И в моем доме... Нашем доме!

– А я боюсь.

– Пашенька! Решить судьбу нашу может только брак. Сделаем первый шаг. Ты же актриса. Сыграй роль хозяйки, в конце концов. Пусть привыкают.