Русские навсегда - Косенков Виктор Викторович - Страница 13

То, что заставляло Бориса страдать, было выше простой совести. Это были муки уязвленного самолюбия. Столь же самокритичный, насколько и честолюбивый, Карасик ясно сознавал собственную творческую импотенцию.

Он прекрасно работал в команде, когда-то даже возглавлял группу разработчиков промышленного дизайна. Чувствовал меру, стиль, всегда понимал поставленную задачу и умело балансировал на грани между стилем и пошлостью. Все, что касалось разработок чьих-то идей, администрирования, управления, – получалось у Бориса великолепно. Но… Но Карасику хотелось большего. Ему хотелось творить, создавать, извлекать из небытия, из хаоса ноосферы нечто оригинальное, настоящее, новое. То, с чем уже другие, в сущности, такие же, как он сам сейчас, будут работать, восхищаться, обрабатывать грани тех алмазов, что предоставит им он, Борис.

Копирайтер, чьи разработки никому не нужны.

Более того. Копирайтер, бездарность работ которого понимает он сам.

Человеку менее честолюбивому на это было бы наплевать. Есть возможность рубить фишку, есть возможность зарабатывать, есть возможность делать свое дело, пусть не так блестяще, но на кусок хлеба с маслом хватает. Чего еще нужно?

Нет.

Стремление к высокому основательно портило Борису жизнь.

Его не понимал никто. Ни друзья, ни клиенты, ни женщины.

По крайней мере, сам Борис так думал, играя и сознавая свою игру в непризнанного гения.

– Может, пойдем? – тихонько подала голос окончательно замерзшая женщина. – А?

Борис обернулся и долго смотрел на нее ничего не выражающими глазами.

– Холодно… – неуверенно пожаловалась женщина.

– Замерзла? – с не менее холодным сочувствием в голосе поинтересовался Борис.

– Да.

– Тогда пошли. Пошли тогда.

Каким-то особенным, исключительным тоном он сумел, сказав всего четыре слова, привить ей чувство вины.

Молча они вернулись по своим следам к автомобилю. Новенький «Сузуки Витара-Дуо» приветливо мигнул габаритами.

Борис сел за руль, ввел идентификационную карточку в приборную панель. Двигатель коротко рыкнул, завелся, выбросив облако синеватого дыма.

– Ну что, поехали? – непонятно к кому обращаясь, спросил Карасик.

– Поехали… – тихо прошептала женщина. Когда за окнами понеслись дорожные столбы, она окончательно утвердилась в решении оставить Бориса. Без всякого уважительного повода. Просто бросить. И все.

Что она и сделала этим же вечером.

Собрала какие-то вещи, избегая касаться того, что он когда-то дарил ей. Не из желания казаться скромной и честной, не будучи ни той ни другой, просто от сложного, подсознательного омерзения. Зашвырнула какие-то тряпки, белье, зубную щетку, безделушки, пару любимых дисков, документы, все в кучу, в одну спортивную сумку. Неловко пожала плечами. Буркнула что-то, не то «Прости», не то «Прощай». Кинула ключи от квартиры на столик и хлопнула дверью.

Все это время Борис сидел на незастеленной кровати и смотрел на нее понимающе, от чего на душе у женщины становилось еще более мерзко. Хотелось скандала, ссоры, криков, битья небьющейся посуды. Но повода не было. Поэтому она ограничилась лишь хлопком дверью.

– Дрянь, – произнес в пустоту квартиры Борис. – Дрянь и дура.

Он встал, подошел к зеркалу.

– А чего ты хотел? – спросило отражение. – Любви до гроба? Они жили счастливо и умерли в один день?

– Нет, – ответил Борис. – Я на это не рассчитывал.

– Ну, так чего разнылся?

– Я?

– Ну да. Ты. Тут есть кто-то еще? Нет. Это все ты. Разговариваешь сам с собой и занимаешься самобичеванием.

– Как последний идиот.

– Точно. – Ну и в жопу тогда.

Борис отвернулся от зеркала, дошел до кухни, вытащил из-за стола сложенный картонный ящик. Развернул его. Аккуратно проклеил швы липкой лентой. И пошел по комнатам, собирая все следы пребывания женщины в коробку. Все свои подарки, забытые вещи, духи, платье. Все, что когда-то дарил.

Вскоре коробка стала тяжелой, он поставил ее в центре, на кровать, и начал методично обшаривать квартиру на предмет поиска ее вещей. Набравшуюся кучу тряпок умял, придавил сверху, чтобы не вылезала, какой-то вазочкой или статуэткой. Не разбирая, кидал туда книги, журналы, диски. Когда коробка была заполнена доверху, принес еще одну и с каким-то жестоким восторгом продолжал собирать и собирать вещи.

Второй ящик был заполнен до половины, когда Борис наконец остановился, тяжело дыша от поднявшейся пыли, открыл окно, всей грудью вдохнул влажный, холодный воздух.

– Вот так.

Борис заклеил коробки и с трудом подтащил к окну. Чтобы выпихнуть их наружу, пришлось открывать вторую створку.

Внизу было темно. Фонарь устал освещать летящий снег и черный, вечно мокрый асфальт и погас.

– Эй! Бомжары! – заорал Борис, чувствуя, как холодный воздух заставляет кожу на груди собраться пупырышками. – Бродяги, мать вашу! Секонд-хэнд! Халява!

Где-то в темноте зашевелились. Или только показалось?

– Налетай, подешевело! – крикнул напоследок Борис и что было сил толкнул коробку от себя.

Потом поднял вторую, уже более легкую. Зло швырнул ее в темноту.

Уже дрожа и стуча зубами, захлопнул окно.

Добрался до бара. Налил себе «Джека Дэниэлса». Хотел было разбавить его тоником, но плюнул и хлопнул виски залпом.

Пока он сосредоточенно надирался, под окнами к выброшенным вещам сползлись окрестные бродяги.

Сейчас уже немногие жители Зеленограда помнили те времена, когда на улицах этого, тогда еще закрытого, города невозможно было встретить бомжей, бродяг и вообще личностей с неопределенным социальным статусом. Москва разрасталась, включая в свою границу многие и многие городки, города, поселки. Лишая их самостоятельного статуса. То же случилось и с «советской силиконовой долиной» – Зеленоградом. Сначала город перестал быть закрытым, потом начал приобретать сомнительные черты окраины современного мегаполиса. Линии улиц, усилиями столичных архитекторов, утратили строгость. Расплылись границы кварталов, микрорайонов, дворов. И вскоре город был захвачен армией бомжей, плодящейся день ото дня.

В Зеленоград пришли трущобы.

Удивительно, но при этом наукоемкие предприятия и научно-исследовательские институты никуда не делись. Оставаясь могучими оазисами порядка в столичном хаосе.

Можно было сказать, что, обзаведясь всеми сомнительными признаками задворков мегаполиса, Зеленоград сумел выдержать традиционную для него обособленность. От всего.

Картонные коробки были вскрыты. Вещи лихорадочно вытаскивались, передавались по рукам, каждый старался ухватить то, что казалось необходимым ему. А поскольку вещей, годных в экстремальном бродяжьем быту, было немного, то до драки не доходило. Большинство предметов осело в мешках тех, кто подрабатывал, продавая на рынках разномастное барахло.

Бомжи старались не мусорить. Потому что ссориться с гильдией дворников боялись. Жизнь научила их выживать и находить компромиссы.

– Ну-ка, мужики, посторонись, – сказал кто-то из темноты.

Городская рвань дрогнула, но не отступила.

На голос обернулось несколько наиболее крепких бомжей.

– А тебе чего тут? Не звали.

– Да уж, всяко. – Мужчина, вполне прилично одетый, подошел ближе.

– Шел бы ты… – ответили из толпы, пока беззлобно. – Своей дорогой. Чего, барахла не видел?

– Да не возьму я ваши тряпки, – ответил мужчина. – Надо больно. Давайте так. Я посмотрю, а вам пузырь.

– Покажь.

Мужчина вытащил из-за пазухи бутылку.

– Початая… – протянул кто-то.

– А ты целый ящик хотел увидеть? – раздраженно ответил мужчина. – Ну, согласны?! Мне об вас просто мараться неохота. Но я могу и потерпеть.

– Да ладно. – Перед мужиком образовался коридор. – Смотри…

Незнакомец подошел к коробкам. Пошевелил какие-то шмотки. Вытащил незамеченную коробочку с духами, понюхал.

– Однако.

Бегло осмотрел содержимое другой коробки.

Ткнул в толпу флакон духов.

– Тоже можете выдуть. Со спиртом.