Новый порядок - Косенков Виктор Викторович - Страница 20

— Как вы сказали? — насторожился Гаупман. — Настал?

— Я не знаю, если честно, почему я так сказал. Настал… Понимаете. К свету подходит именно это выражение. Не включился, не зажегся. Настал. Очень яркий. Белый. Откровенный.

— Как это?

— Словно от него было невозможно спрятаться. Откровенный. Понимаете?

— Кажется да. А дальше?

— Дальше… — Липинский на мгновение замешкался. — Знаете, дальше, Самуил, я увидел нечто. Это очень трудно описать.

— На что-то похоже?

— Ни на что. И вместе с тем что-то очень знакомое. Вытянутое…

— Змея?

— Нет.

— Труба? Перо? Дерево?

— Не могу сказать.

— А цвет?

— Да. Цвет был. Золотой.

— И что же это существо делало?

— Во-первых, я не уверен, что это было существо. А во-вторых, мне кажется, что оно ждало меня. Оно обхватило меня.

— Как змея?

— Самуил, что вы зациклились на рептилиях? Оно обхватило меня, как… как облако. Понимаете? Поглотило меня, вместе с тем я оставался самим собой, хотя в этом я уже не уверен.

— И дальше?

— Оно спросило меня, готов ли я для него на все.

— На все?

— Вы слышали меня, Самуил. — Липинский начал терять терпение.

— Хорошо, хорошо. — Гаупман почувствовал раздражение пациента и решил свернуть разговор. — А потом вы проснулись?

— Да.

— Этот сон, он был один раз или?..

— Или.

— А что предшествовало ему?

— Да, собственно, как всегда. Плохое самочувствие.

— Вы о чем-то думали перед этим?

— В общем да. Я, знаете ли, всегда думаю. Только не спрашивайте о чем. Боюсь, что к иудаизму это не имеет никакого отношения.

— Как знать. — Гаупман развел руками. — В любом случае, спасибо вам за вашу откровенность. Не смею вас больше задерживать.

— Как? — Липинский даже удивился. — И все?

— А чего бы вы хотели?

— Ну, как же… Какой же это анализ? Вы должны мне рассказать что-нибудь, вроде: это все из-за того, что я в детстве видел свою маму голой, пылесосящей гостиную.

— А вы видели?

— Нет, — честно сознался Семен Маркович. — Но все психоаналитики обычно сводят сны к такой вот ерунде.

— Я же с самого начала вам сказал, что не занимаюсь психоанализом.

— Да, но зачем-то это вам нужно было.

— Хотите майсу?

— Кого?

— Такую нравоучительную историю.

— Хочу. Обожаю нравоучительные истории.

— Вот вам, пожалуйста, про сны. — Самуил Маркович поправил ермолку. — Как-то раз мне приснилось, что я охочусь на черта возле старой полуразрушенной синагоги. Этот злодей занимался тем, что похищал свитки Торы, рвал их, а из обрывков делал пакетики чая! Черт обычно был невидим, но однажды вечером, патрулируя вокруг его обиталища, я таки заметил нечистого. Он был на редкость мерзок! И я понял, что должен прибить его молотком! «Молоток! Дайте скорее молоток!» — закричал я.

— И что?

— Сильно напугал спавшую рядом жену.

— Занятно, а дальше?

— Пожалуйста. Окончательно проснувшись, я принялся анализировать видение. По Юнгу, кстати. В то время я занимался изучением Торы в колеле. И заваривал чай для учащихся. Собственно, отсюда и пакетики. Это занятие отнимало у меня минут двадцать. И я сильно переживал, что какой-нибудь кусок Талмуда будет пройден без меня. Вот что означал черт, рвущий Тору и превращающий ее в чай, — потерянное время!

Липинский рассмеялся:

— Неплохо. Но какое это имеет отношение ко мне?

— Боюсь, Семен Маркович, никакого.

— Тогда что же вас так встревожило в моих кошмарах?

— То, как вы проснулись, конечно. — Гаупман снял кипу, поцеловал ее и аккуратно сложил за пазуху.

— Не понял?

— Проснувшись, вы сказали, что видели Бога.

— Да. Так оно и было.

— Но почему вы так считаете? То есть я хочу сказать, что нужны основания для того, чтобы увидеть Бога. Нельзя просто так взять и прийти к выводу о божественности того или другого видения.

— Я понимаю, — ответил Липинский. — Но, Самуил, вы тоже согласитесь, что божественное скорее основано на ощущениях. И я чувствовал. Я понимал это, каждой, самой маленькой клеточкой своего тела. Знаете, Самуил…

Семен Маркович на мгновение запнулся, и Гаупман поторопил его:

— Что? Что?

— Знаете, Самуил, этот Бог не был добрым. Он просто требовал от меня служения…

Оба замолчали.

Глава 15

«Что есть Бог?

Не вдаваясь в детали и различия написания слов, Аллах и Яхве. Не вдаваясь в семантику и психоанализ. Не углубляясь в научные трактаты и священные книги. Что есть Бог?

Сама постановка этого вопроса свидетельствует в пользу его существования. Бездарная попытка установить в начале века научный атеизм как религию для масс потерпела крах. Человечеству нужен Бог. И оно, человечество, успешно сосуществует с ним всю свою эволюцию. И Бог сам изменяется вместе с человечеством. От Бога-Человека до Бога-Символа. И само наличие такой эволюции не означает улучшения Бога-Потомка перед Богом-Предком. Стремление Вселенной к энтропии только подтверждает этот факт, и кажущаяся сложность концепции Бога-Символа не должна нас успокаивать. Гораздо труднее оправдать, понять и принять существование Бога-Человека, реально существующего и могущественного, чем некую абстракцию, условно выраженную в каком-либо символе. Людям древности было одновременно и просто и сложно. Их Вера отталкивалась от Бога— Человека. Реального и понятного, но, вместе с тем, необъяснимо могущественного. Со времени поворота в человеческой истории, когда люди стали на путь развития науки, верить в Человека стало значительно сложнее. Где он живет? Почему молчит? Где то облако, на котором сидит седобородый старик? Мы облетели небеса, вышли за пределы атмосферы, докопались до магмы. Где он, Бог? И тогда на смену Богу-Человеку пришел Бог-Символ. Иносказательность стала его силой. Метафора — его словом. Теперь под этой Великой Абстракцией можно было скрывать что угодно. Наверное, будет правильно сказать, что с приходом Символиста настоящий Бог ушел в тень. Человеку было отказано в могуществе и знании. Теперь миром стали править условности.

И если в прошлом вопрос „Что есть Бог?" звучал глупо, то сейчас он вполне уместен.

Человек прошлого не воспринимал, не мог воспринять Бога как некую условность. Такой вопрос звучал бы неуместно, так же как для ребенка глупо звучит вопрос „Что есть мама?" Мама это человек. Живое существо, кормящее, заботящееся, близкое. Так же и Бог для человека прошлого не мог отвечать на вопрос „Что". Только „Кто есть бог?" Именно так. С маленькой буквы. Ибо выбор во времена Бога-Человека был множественен.

Бог стал Богом, только утеряв свою человеческую сущность. Теперь мы стоим на пороге нового витка в божественной эволюции.

Бог-Символ проецирует себя из духовного в реальный, материальный мир. Если Бог-Человек был материален, то и Бог-Символ, новый, будет материальным символом! И он, конечно, находит для этого наиболее популярную форму. Разбиваясь, таким образом, на множество небольших божков, сильно зависимых от чего-то главного. В нашем мире, который весь построен на условностях и абстракциях, появляется нечто материальное, проникающее во все области жизни.

Миллионы людей держат это в руках. Отдают. Приобретают. Думают об этом. Каждую секунду на Земле кто-то думает об этом. Боится. Радуется. Переводит из одного банка в другой.

Да! Я говорю о деньгах!

Бог-Символ, ушедший от нас, утративший плотность, теперь возвращается во вполне материальном обличии. Он находит апостолов нового времени, чтобы диктовать народам через них свою волю.

Как это согласуется с Торой и были ли к этому знаки в прошлом, нам и предстоит выяснить. Однако должен вас заранее предупредить, многим, увы, может не понравиться мое выступление».

Из выступления С. А. Гаупмана на конференции Союза иудаистов-реформистов — «Мицва».