Солнышкин плывёт а Антарктиду - Коржиков Виталий Титович - Страница 33

Внезапно он остановился. С камбуза неслись какие-то сладкие, совсем неуместные запахи. В трагическую минуту кок Борщик беззаботно варил компот! Пионерчиков подскочил к камбузу и захлопнул дверь. Борщик открыл её снова. Хоть это и Антарктида, на камбузе было жарко.

— Прекратите! — крикнул Пионерчиков.

Борщик удивлённо пожал плечами. Откуда ему было знать, что его сладкие запахи мешают складываться мужественным и горьким словам? Он хотел что-то ответить, но Пионерчиков вдруг выхватил из кармана клочок бумаги и огрызком карандаша написал:

Помнить товарищей, павших в бою, Насмерть стоять за команду свою!

Он прочитал эти строчки и от неожиданности вздрогнул: это были стихи! Самые настоящие стихи!

Пионерчиков побежал к Перчикову в рубку и, схватив его за руку, снова прочитал только что родившиеся строчки.

Перчиков взял бумажку, посмотрел ещё раз и повторил вслух:

— «Помнить товарищей, павших в бою».

— Да ты знаешь, что ты написал? — сказал Перчиков. — Это закон.

— Почему? — спросил Пионерчиков.

— Потому, — приблизился к нему Перчиков, — потому что настоящие стихи — это настоящий закон. От таких слов хочется сделать что-то хорошее!

Он распахнул иллюминатор. И тут они увидели, как вдалеке, по горам, по равнинам, движется гигантская тень человека, на плече у которого лежит какой-то груз.

— Солнышкин! — крикнул Перчиков.

— Солнышкин! — подхватил Пионерчиков. И друзья выскочили из рубки.

— Есть Солнышкин! — кричали они. И побежали одеваться.

Пионерчиков открыл свою каюту, бросился к шкафу и заметил на кровати какой-то свёрток. На нём было написано: «Тысяча рекордов!» Штурман развернул бумагу, и перед ним сверкнули удивительные коньки необычной формы. Сердце Пионерчикова вздрогнуло и зазвенело, как утренний горн. Пионерчиков надел бушлат и выбежал на палубу.

— Бот на воду! — крикнул он и полез вниз по трапу.

Следом за ним спускался старый Робинзон, за которым с лаем летел Верный. Последним, натягивая ушанку, торопился Перчиков.

— Пионерчиков, назад! Вернитесь! — раздался сзади голос. Это кричал Моряков. (Только что по его просьбе на поиски пропавших выехал сам Полярников.) — Это не шуточки, Пионерчиков!

Но голос капитана потонул в порыве метели, уже скрывшей от глаз убегающий бот. Конечно, Моряков и сам бросился бы с ними, но оставить судно он не мог.

ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ?

Пурга клонила Солнышкина с боку на бок, как маленькую разбитую лодчонку. Вокруг поднимались волны белого холодного океана, и вихри цеплялись за ноги, как тысячи снежных кальмаров. Солнышкин сделал неверный шаг — он уже не чувствовал ног — и споткнулся. Птица съехала со спины, и только тут он увидел, что глаза пингвиньего капитана уже покрыты белым морозным инеем…

Стало совсем холодно. Стало так холодно, что даже сама метель взвизгнула от мороза.

«Надо идти», — подумал Солнышкин, но его ноги примёрзли ко льду, как причальные тумбы.

— Надо же идти! — крикнул себе Солнышкин, но голова устало сползла на грудь, и на чубчике закачалась льдышка.

«Вот и всё, — прикрыв глаза, подумал он. — Вот тебе и океаны, и жемчужины. Вот тебе „пик Марины“ и „пик Перчикова“!

Он протёр кулаком слипающиеся глаза и перед самым своим носом заметил стрелку компаса, которая, как ни странно, указывала: норд! норд!

«Совсем спятил старый», — грустно усмехнулся Солнышкин…

И тут у самого его сердца, под ребро, ударил маленький крепкий клюв — и Солнышкин очнулся: «А как же птенец?!» Он опустил руку под свитер, и в ладони у него зашевелилось маленькое пушистое существо. «Как цыплёнок, дома, у бабушки, — подумал Солнышкин, вспомнил свой дом, запах осеннего леса, и ему показалось, что он стоит на лесной дороге рядом с селом, будто ноги его окунулись в тёплую солнечную пыль и что вокруг шумит не метель, а яркая листва на деревьях.

— Ничего, — сказал Солнышкин, садясь в снег. — Сейчас мы выйдем на дорогу. Вон уже село близко. Вон тракторы едут и лают собаки. А вот моторка тарахтит на реке.

И действительно, рядом послышался шум мотора, а ещё ближе раздался гул трактора. Это с моря подходил бот Пионерчикова, а по льдам грохотал вездеход Полярникова. И скоро сквозь шум пробился незнакомый голос:

— Да это же пингвин, мистер Полярников!

— Но послушайте, господа, разве пингвины ходят в сапогах? — Полярников отвечал выглядывающим из вездехода представителям американской холодильной фирмы, которые отправились на поиски шефа.

Солнышкин приоткрыл глаз и сквозь хлопья снега увидел над собой доброе лицо Робинзона. И в ту же минуту над его ухом снова раздался голос Полярникова:

— Снегом! Трите его снегом!

Щёки Солнышкина лизал Верный. Рядом стоял Перчиков. Он отогревал своему другу руки, а Пионерчиков оттирал Солнышкину уши снегом.

— Ты на коньках? — спросил Солнышкин, но Пионерчиков только погрозил ему кулаком.

Пока Солнышкин отогревался, все начали коченеть.

— А где же Хапкинс и артельщик? — спросил Полярников.

Солнышкин пожал плечами. Он так и не понимал, куда они делись.

Но Верный, кажется, Это понимал. Он поднял уши, понюхал воздух и, направляясь к большому торосу у края полыньи, злобно зарычал.

— Что с ним? -спросил Перчиков.

— Не знаю, не знаю, — качнул головой Пионерчиков.

Солнышкин тоже ничего не понимал. Пёс, рыча и нервничая, рыл снег и хватал зубами сугроб. Метель относила его в сторону, но он снова набрасывался на ледяную глыбу.

— А ну-ка, позвольте, я посвечу фонарём, — сказал Полярников. В антарктическую стужу и днём приходилось на всякий случай носить фонарь. — Кажется, пёс бросается не зря! Там что-то есть.

— Банка с эскимо, — рассмеялся кто-то из американцев.

— Господа, это Антарктида! — сказал Полярников, и, словно подтверждая его слова, воющий заряд снега обрушился на замёрзших людей.

Полярников направил луч фонарика на торос. Все прильнули носами к льдине и оцепенели: в глубине сверкающего льда, злобно вцепившись друг в друга и вырывая что-то из рук, леденели Хапкинс и артельщик. Представители морозильной фирмы вытянули шеи. Такого они не видели даже в самых громадных холодильных установках. Сухонький Робинзон как-то странно прищурил глаз, Полярников вздохнул. И все посмотрели на Солнышкина. Но Солнышкин и сам терялся перед зловещей загадкой.

САМЫЕ СТРАШНЫЕ СЛОВА

Моряков шагал по палубе, засыпанный снегом, как Дед Мороз, и мрачно всматривался в пургу. Борт парохода словно покрыли маленькие живые сугробы: это команда ожидала товарищей. Петькин, закутанный в тулуп, не терял времени, потихоньку ловил на удочку рыбу и относил на камбуз Борщику. Бывалый кок не жалел огня, он специально раскрыл дверь камбуза пошире, чтобы друзья могли по запаху точнее определить обратный курс.

— Идут! — вдруг сказал Бурун, подставив стуже ухо. Ему послышалось вдалеке лёгкое тарахтенье.

Моряков покачал головой. Он придумал самые страшные слова, которые он сейчас скажет этому мальчишке Пионерчикову.

— Идут, — сказал снова Бурун.

— Неужели? — насторожился Моряков.

— Милей дальше или милей ближе, — сказал Ветерков, кутая горло, — но идут.

Тютелька в тютельку промолчал, потому что ничего не слышал.

Но Моряков уже бросился к борту. Среди льдин толкался маленький бот, на носу которого стоял Пионерчиков.

— Да вы знаете что?! — крикнул ему Моряков.

— Что? — спросил Пионерчиков, вобрав голову в плечи. Он ожидал чего угодно.

Моряков взмахнул рукой, поднял вверх палец и тут увидел сидящего рядом с Перчиковым Солнышкина. Моряков вскинул вверх вторую руку и снова, но уже совсем по-другому, торжествуя, воскликнул:

— Да вы знаете что?

Пионерчиков ещё ниже опустил голову.

И тогда Моряков сказал:

— Вы, кажется, будете капитаном, Пионерчиков!

Пионерчиков покачнулся. Этого он, конечно, не ожидал.

— Но где же остальные? — уже сурово спросил Моряков.