Борис Ельцин: от рассвета до заката - Коржаков Александр - Страница 12

— Почему меня не обслуживают, как положено? Где охрана?

— были его первые вопросы на новом поприще.

Словом, Кожухов с благословения Виктора Васильевича начал меня ревновать к Ельцину еще до отпуска в Пицунде. И для этого были причины. Мы приезжали с Борисом Николаевичем на работу очень рано. Магазины открывались в восемь. Мы в них заезжали, Ельцин делал замечания — я записывал. И сразу же на работу — в МГК. Илюшин так рано не приходил, поэтому я сам звонил секретарю горкома по торговле, сообщая об итогах утренних проверок.

Секретарем была женщина, товарищ Низовцева. Она никогда мне не говорила: дескать, вы охранник, лезете не в свои дела. Наоборот, спокойно, по-деловому обсуждала со мной все проблемы. Илюшин же в этот период увлекся теннисом, с утра любил поиграть и приходил на работу раздраженный, что мы опять явились раньше его. Но шеф тогда спал мало и утром маялся без дела. Он отдыхал по четыре-пять часов в сутки, и ему недолгого сна хватало, чтобы восстановить силы. Говорят, что это — признак гениальности, если человек за столь краткий сон способен восстановиться. У меня же выбора не оставалось — я вынужден был спать по пять часов в день. Не знаю, насколько я гениален, но тоже успевал восстановить силы.

Илюшин наябедничал Кожухову на меня: Коржаков лезет не в свои дела, едва ли не командует помощниками, то есть им персонально. Жаловался он и Ельцину, Борис Николаевич спустя годы сам рассказал мне об этом.

Отношение ко мне изменилось — появился недоброжелательный тон. Вдобавок к козням Илюшина Кожухов рассказал шефу, что взял он Суздалева и меня в охрану только потому, что другого выбора не было. Ему предложили анкеты десяти офицеров, но все, в том числе и мы с Виктором, оказались «стукачами». Должны были про каждый шаг Ельцина докладывать своему начальству.

Как-то мы уехали из горкома пораньше, часов в десять вечера, и я предложил Борису Николаевичу послушать в машине музыку. Он спросил:

— А что вы мне можете предложить?

— У меня есть Анна Герман.

В те годы еще не у каждого были хорошие магнитофоны и качественные аудиопленки. Родственники подарили нам отличный магнитофон на свадьбу, и я коллекционировал эстрадные музыкальные записи. Много пленок привез из Афганистана. Я включил Анну Герман, которая пела «Один раз в год сады цветут». Шеф послушал и ему понравилось.

Борис Николаевич терпеть не мог радио. Хочешь включить, новости послушать, он запрещает:

— Выключите!

Причем командует резко, раздраженно. Но музыку в машине стал слушать с удовольствием. Мы ехали по ночной Москве, он сидел молча, с лирическим выражением лица. Так было несколько раз. Когда его спрашивали, кого из эстрадных певиц он больше всего любит, отвечал без раздумий:

— Анну Герман.

Меня этот ответ забавлял…

Из родных свердловских песен Ельцин любил «Уральскую рябинушку» малоизвестного композитора Радыгина, но слов не помнил. Наина Иосифовна знала из нее куплета полтора.

С приходом в команду Ельцина помощника из Госстроя Суханова песенный репертуар шефа расширился. Лев Евгеньевич замечательно играет на гитаре и поет. Ради Ельцина он выучил слова этой «Рябинушки». И никогда не подавал вида, заметив, что у Бориса Николаевича серьезные проблемы с музыкальным слухом.

Зато чувство ритма у Ельцина было развито нормально. Оттого он неплохо играл на ложках. Этими ложками шеф мог кого угодно замучить. Даже во время официальных визитов требовал:

— Дайте ложки!

Если деревянных под рукой не оказывалось, годились и металлические. Он их ловко сгибал и отбивал ритм исполняемой мелодии. Но металлические ложки стирали в кровь пальцы, мозоли потом ныли, раздражая шефа.

Ельцин родился в деревне Бутка, и там, видимо, играть на ложках было престижно. Борис Николаевич, звонко шлепая ложками по разным частям собственного тела, начинал напевать:

— Калинка, калинка, калинка моя. Выгоняла я корову на росу, повстречался мне медведь во лесу…

Эти две строчки он в упоении повторял многократно, отбивая темп ложками. Многие слушатели, не выдержав комизма ситуации, хохотали.

У Бориса Николаевича не было музыкального образования но тяга к музыке чувствовалась. Он построил в Свердловске театр оперетты, рассказывал мне, как любил ходить на спектакли. Но я ни разу не слышал, чтобы он напевал какую-нибудь мелодию из оперетт.

Единственная песня, которую Борис Николаевич знал от начала до конца, была «Тонкая рябина». Мы ее выучили благодаря президенту Казахстана — ехали как-то с Назарбаевым в машине от аэропорта до его резиденции «Боровое» часа два и разучивали слова — повторили песню раз пятьдесят. Нурсултан Абишевич очень любит русские песни и красиво их исполняет. После этой поездки Борис Николаевич всегда пел в компании «Тонкую рябину». Когда куплет заканчивался и нужно было сделать паузу, Ельцин начинал первым, чтобы показать: слова знает, подсказывать не нужно.

…После Анны Герман я хотел и другие пленки принести, но шеф вдруг категорически запретил:

— Все, хватит. Надоело.

Музыкальные вечера в машине прекратились, отношения наши заметно испортились. Я, честно говоря, сильно не переживал — выгонит так выгонит. До этого я был в охране у маршала Соколова и продержался там чуть больше месяца. Просто не сработался с руководителем охраны. Пришел к своему начальнику подразделения и честно сказал:

— Прошу вас взять меня обратно. Не считайте, что я не справился, просто не могу с этим типом работать.

Если бы и здесь возникла аналогичная ситуация, я бы, не сожалея, тоже ушел.

Неожиданно ко мне в мае подходит Кожухов и спрашивает:

— Ты в отпуск не собираешься?

Я удивился — у меня отпуск был записан на осень.

— А мы тебе сейчас предлагаем, — настаивал Юрий Федорович. — Мы уезжаем на отдых, и ты тоже отдохни.

Но через некоторое время Кожухов изменил свое решение:

— Ты все-таки с нами в командировку поезжай.

Выясняется следующее. Я в то время еще неплохо играл в волейбол, а шеф был мастером спорта. Ему хотелось во время отпуска поиграть с достойными противниками.

Таня тоже увлекалась волейболом и даже участвовала в студенческих соревнованиях МГУ. Могла дать приличный пас, да и принимала подачу неплохо.

Приехали в Пицунду, на «объект отдыха». Только расположились, а Борис Николаевич уже дает команду: всем приходить на волейбол в пять часов.

Я вышел на площадку в наколенниках и начал разминаться. Мы сделали по два-три удара, и Ельцин вдруг говорит Кожухову резко, сквозь зубы:

— Надо лучше знать свои кадры.

Кожухов еще в Москве опасался, что шеф увидит мою профессиональную игру. И потому решил в отпуск меня не пускать, чтобы никаких симпатий между мной и Борисом Николаевичем не осталось.

В волейбол мы играли каждый день. Шеф, естественно, взял меня в свою команду — проигрывать Борис Николаевич терпеть не мог. Иначе настроение у него надолго портилось. В теннис он тоже обязан был всегда выигрывать.

В Пицунде мы устраивали настоящие баталии. Пригласили местную команду — — чемпиона Пицунды. Она состояла из наших прапорщиков и офицеров, которые охраняли объекты отдыха партийной элиты. Мы всегда у них выигрывали. Дошло до того, что они отыскали какого-то профессионального волейболиста из Гагр, который играл сильнее всех на побережье. Я встал против этого парня и практически нейтрализовал его. В моем волейбольном амплуа самым серьезным был блок. С юности его освоил. Помогало и спортивное чутье. К тому же прыгал высоко, с «зависанием» и еще выше вытягивал руки. Мы тогда победили со счетом 3:2. Все очень радовались — прыгали, обнимались.

Помимо волейбола были и другие развлечения. Ездили на рыбалку, купались…

С купанием связан еще один эпизод, изменивший отношение Ельцина ко мне.

Сначала температура морской воды колебалась от одиннадцати до тринадцати градусов. Для купания она была холодноватой. Но Ельцин ежедневно переодевался в палатке на пирсе и по трапу спускался в море. Мы, его охранники, по инструкции должны были заранее войти с берега в воду, проплыть метров десять к трапу и там, в воде поджидать Бориса Николаевича.