Странный генерал - Коряков Олег Фомич - Страница 1

Олег Фокич Коряков

Странный генерал

ПРОЛОГ

ДВА ДРУГА

В двенадцати верстах от Екатеринбурга[1], в той стороне, откуда по утрам из-за невысоких лесистых увалов выкатывается на небо солнце, раскинулся старинный Березовский завод.

Таежных этих мест уже давно коснулась предприимчивая и недобрая человеческая рука. В 1745 году крестьянин Ерофей Марков, житель раскольничьего села Шарташ, что приткнулось у плоской чаши большого лесного озера, искал на берегах говорливой речушки Березовки хрусталь для украшения икон. Хрусталь попадался зряшный, плохой. Зато ждала бородатого раскольника другая находка. Под грубой лопатой блеснул тусклым светом золотой самородок.

Месторождение оказалось богатым. Через несколько лет здесь построили прииск.

С тех пор минуло почти полтора века. Расступились и поредели когда-то дремучие леса. Словно язвами, покрылись ближние увалы красновато-бурыми насыпями изрытой земли. Притихла, не журчит перехваченная плотиной Березовка. С обеих сторон ее облепил заводской поселок.

От большой и нарядной белокаменной церкви, мимо развалин старого острога главная улица поселка спускается к плотине. Здесь притулились деревянные горбатые корпуса золотопромывальной фабрики. За ними, на правом берегу Березовки, выставив напоказ высокие белые колонны, громоздится неуклюжий господский дом, выстроенный еще в аракчеевские времена. А дальше пестрыми потрепанными рядами раскинулись домишки заводских работных людей.

Благодатное майское солнце повисло над поселком. Воскресный день – и притих, не шумит, отдыхает завод. Безлюдны широкие, зеленеющие молодой травой улицы. Проплелась укутанная черной шалью ветхая старуха. Свалившийся у колодца пьяный работяга приподнялся и заорал непонятные слова, помолчал, бессмысленно оглядываясь, и бессильно уронил голову. Сипловатый женский голос позвал какого-то Ванюху, обозвал его разбойником и смолк.

Тихо… Бесшумно вьются над завалинкой трепетные бабочки-крапивницы. Большие сизые мухи вяло жужжат у мутных окон читальни, именуемой библиотекой.

В маленькой низкой комнате читальни жарко и душно. Библиотекарь, благообразный, еще не очень старый толстячок, дремлет над «Губернскими ведомостями» около полупустого книжного шкафа. За угловым столиком, под портретом царствующего Александра Третьего, листает дешевый юмористический журнал заводской конторщик Додонов. Ноги его в узких наутюженных брюках заложены одна на другую, корпус откинут на плюшевую спинку кресла. Мизинцем Додонов поглаживает сивые усики, спускающиеся короткими висюльками из-под тощего носа.

Додонову скучно. Он зашел сюда только ради того, чтобы показать свою «интеллигентность», но показывать-то ее некому. Все картинки в журнале просмотрены, и Додонов давно бы ушел из читальни, да стесняется разбудить библиотекаря. Окромя того, и дома делать все равно нечего.

У окна пристроился еще один посетитель. Большая мускулистая пятерня с въевшейся в кожу землей крепко ухватила темно-русую шевелюру, брови упрямо сведены к переносью, глаза медленно, внимательно бродят вдоль строк. Синяя, застегнутая на все пуговицы рубаха, пиджак из грубого сукна и простые, мазанные дегтем сапоги выдают рабочего и выглядят в этой комнате странно. Впрочем, здесь этого парня можно увидеть почти каждое воскресенье, и библиотекарь, выдавая ему книги, хотя и поджимает каждый раз губы и брезгливо предупреждает: «Не попачкайте», – уже привык и к этим почерневшим, с заусенцами рукам и к резкому запаху сапожного дегтя.

Додонов закрыл журнал, поглядел на соседа и криво улыбнулся: «Эвон как старательно глаза в книгу таращит, а от сапожищ вонь на версту!» Конторщик знает этого парня, по фамилии Ковалев. Ходит он в неблагонадежных: строптив, непокладист, однако был слух, что за сметливость и знания прочат Ковалева в помощники штейгера[2], и потому конторщик решает переброситься с ним несколькими словами. «Меня от того не убудет, а наперед – кто знает! – может, и сгодится».

Додонов наклонился к соседу:

– Вижу, читаете нечто увлекающее?

Ковалев искоса, из-под руки, вопросительно взглянул на конторщика. Тот повторил:

– Говорю, изволите читать нечто увлекающее?

Не то от бьющего в глаза солнечного света, не то от какой-то вдруг вспыхнувшей мысли Ковалев прищурился, помолчал, потом ответил довольно охотно:

– Роман «Ледяной дом», сочинения господина Лажечникова. Жестокости описаны ужасные. Хоть и про царских слуг, а вот разрешили напечатать.

Додонов ерзнул в кресле: тема неприятная – и потянул к себе журнал:

– А я вот «Шута» почитываю. Могу рекомендовать-с. Смешно, а для нравственности полезно. Удивляюсь, откуда у них, этих писателей, талант сочинять берется!

Библиотекарь, проснувшись, торопливо поправил очки, глянул на беседующих и вновь уткнулся в «Ведомости», чтобы вернуться в сладкую дрему.

Но тут за дверью послышались тяжелые шаги, она отворилась, и на пороге появился еще один посетитель.

Это был парень громадного роста, могучий, широкогрудый. Из-под сидящего на макушке потрепанного картуза торчали светлые, слегка вьющиеся волосы. Ухватив картуз и сдернув его, вошедший неуклюже поклонился и, хотя очень старался говорить потише, прогудел, как из огромной пустой бочки:

– Прошу прощения… Здравствуйте.

Библиотекарь вздрогнул, опять поправил очки и с возмущением уставился на посетителя.

– Экой ты! Не в лесу ведь! В культурное заведение явился. Потише надо. И грязь вон на сапогах. Вернись, почисться.

– Да я… – начал было парень, но, глянув на Ковалева, только мотнул головой: выйди, мол, затем еще раз неловко поклонился библиотекарю и попятился в дверь.

Ковалев проворно встал, вернул книгу библиотекарю и поблагодарил.

Прикрывая за собой дверь, он услышал презрительный голос конторщика:

– С суконным рылом… тоже лезут…

Верзила, так неудачно вторгшийся в библиотеку, поджидал у крыльца.

– Ну, знаешь, Петро, заходить за тобой в эту книжную кладовку меня больше не затянешь! «Грязь на сапогах»! Да это разве грязь? Потоптаться бы ему у нас на фабрике – поглядел бы я, какой он чистый станет.

Ковалев озорно усмехнулся и надвинул картуз верзилы почти на нос ему:

– Что уж, Митьша, толковать! Неподходящая у тебя для библиотеки личность. И обуя, понятно, не та. Смотри на мои – блестят!

– И когда ты от этих книг отцепишься? – бурчал великан, возвращая картуз на вихрастую макушку. – Ишь ведь до чего человека страсть к учености заела!

Петр нахмурился:

– Вот что, Мить. Книг моих не тронь. Что делаю – знаю. Хочешь серым быть – будь, а мне не мешай. Ровно бы ведь договаривались… Ну ладно, двинулись, что ли?

Неторопливым, мерным шагом они пошли вдоль улицы к темнеющему впереди лесу.

Петр Ковалев и Дмитрий Бороздин слыли неразлучными дружками. Так оно и было. Дружили еще их отцы. У Алексея Бороздина, потомственного березовского старателя, рано умерла жена, веселая, неунывная певунья, оставив ему трехлетнего Митю. Затосковал, запил горькую Алексей, буянить начал, и кто знает, чем бы это кончилось для него и для сынишки, если бы не семья Ковалевых. Обогрели Ковалевы сердце сумрачного великана. Никита и Алексей стали работать вместе. И вместе играли и учились их маленькие сыновья. Вместе, еще мальчишками, пошли работать коногонами – подвозили руду к толчейной фабрике.

Но пришла беда – в глубокой дудке[3] вывалился пудовый камень и размозжил голову Никиты Ковалева. А на той же неделе Алексею Бороздину привалил после времени его горький старательский фарт. Так зовут удачу золотоискатели.