Садовник - Кортес Родриго - Страница 47

— Пошли со мной.

Себастьян привстал и, сгорбив сильную спину, двинулся следом. Он уже понимал, каким следует сделать Эдем для сеньора Пабло. Теперь он видел, что молодой сеньор хочет быть суровым и страшным и отчаянно пытается придать себе вес. Но беда в том, что он еще слишком юн и незрел; в нем еще нет той абсолютной уверенности в своем превосходстве и той внутренней силы, которая была в его дедушке, и если все правильно сделать…

Себастьян внезапно остановился, и его пробил озноб.

— Ну, что встал?! — обернулся к нему Пабло. — Вперед!

Себастьяна затрясло; он уже догадывался, куда они идут.

— Вперед, я сказал! — рявкнул Пабло и ухватил его за шиворот.

Себастьян заплакал, но не подчинился и стоял, словно в землю врос.

— Я не понял, ты, урод… — прищурился Пабло. — Или из дома вылететь хочешь? Так я тебе это устрою!

Себастьян вздрогнул и заставил себя шагнуть вперед. Замер, снова шагнул и снова замер. Перед ним возвышался заросший ивняком грот, тот самый, в котором, казалось, уже целую вечность лежал его заспиртованный отец.

— Стоять, — мрачно распорядился Пабло и властно схватил Себастьяна за шиворот. — Видишь грот?

Себастьян отупело взглянул на молодого хозяина и через силу кивнул.

— Мусор убрать, пруд почистить, — сурово приказал Пабло. — Завтра приду проверю.

Себастьян не был возле этого грота с 10 мая 1931 года — ровно пять лет. И все это время он жил так, словно этого страшного места вообще не существует. И только поэтому чуть не упустил ключевой момент в строительстве будущего Эдема, самое последнее, завершающее звено. У Пабло уже есть свое место в саду; он выбрал его сам, выбрал со всей возможной для него любовью, и это факт, отвернуться от которого невозможно.

Теперь Себастьян стоял в самом конце длинной, за пять лет донельзя запущенной лавровой аллеи, напротив заросшего ивами пруда, за которым виднелась черная сырая утроба искусственного грота. Его трясло. Ходуном ходили руки, дрожали ноги, подгибались колени, а по спине шел такой озноб, словно сейчас был не разгар мая, а самый настоящий декабрь.

Себастьян заставил себя сдвинуться с места, на подгибающихся ногах обошел пруд и заглянул внутрь грота. В ноздри сразу же ударил запах вина, повсюду валялись обрывки газет и куриные кости, неподалеку от входа стоял не слишком новый, но вполне еще приличный диван, а с вытянутой руки псевдогреческой статуи свисали перепачканные женские панталоны.

Привыкнув к полутьме, Себастьян увидел свисающее с потолка знамя и приклеенный к бетонной, выделанной под естественный камень стене плакат с красивым и статным юношей в мундире со вскинутой в приветственном жесте рукой. Садовник вздохнул и, преодолевая внутреннее сопротивление, подошел к огромному круглому щиту с искусно вырезанной женской головой со змеями вместо волос.

Щит был сдвинут в сторону.

Внутри у Себастьяна все сжалось, но отступать он уже не хотел. Налег на щит плечом, на удивление легко открыл некогда потайной ход и пошарил справа. Лампа стояла точно там же, где и пять лет назад; спички лежали здесь же, но он уже знал: сюда ходят, и ходят часто — в воздухе витал острый и одновременно терпкий запах настоявшегося за пять лет винного спирта.

Себастьян трясущимися руками зажег спичку, засветил керосиновую лампу и сразу понял, что среднюю из трех бочек — ту самую, в которой плавал вверх ногами его отец, — трогали. Толстая деревянная пробка в самом низу бочки была забита криво, а земля возле нее превратилась в слякоть.

Он подошел к бочке, стукнул костяшками кулака в покатую дубовую стенку и прислушался. Гигантская, выше человеческого роста, бочка была еще практически полной. Себастьян сокрушенно покачал головой, задул и вернул на место лампу, вышел, притворил за собой круглый деревянный щит и выбрался на свежий воздух. Сел возле пруда на мягкую, немного влажную землю и задумался.

Он не знал, что побудило молодого сеньора Пабло выбрать именно это место во всем огромном саду, но признавал, что это, скорее всего, произошло не случайно и не без божьего попущения. И это означало, что он, Себастьян, обязан приложить все усилия для того, чтобы мятущийся, желающий выглядеть суровым и непреклонным юный сеньор Пабло обрел здесь покой и почувствовал в себе ту уверенность и силу, которой так много было у его деда и совсем нет у него самого.

Себастьян уже чувствовал, как это можно сделать. Он понимал, что никакой легкомысленности и жизнерадостности здесь быть не должно, все вокруг обязано выглядеть массивно и тяжеловесно, а потому — никаких цветов, никакого миндаля и никаких акаций. Ведущую сюда лавровую аллею следует постричь лишь слегка, так, чтобы придать ей нарочитую дикость и непокорность, к пруду можно притащить несколько больших, лучше остроугольных, необкатанных камней и обязательно — три-четыре толстых мертвых ствола… обязательно! Но главное, поменьше света… Свет слишком правдив; он чересчур обнажает…

Себастьян вскочил на ноги и обвел окружающий его ландшафт совсем другими глазами. До него впервые дошло, что рай может быть и таким — тяжелым и сумрачным, смотря для кого делать. А если пойти дальше, то, может быть, даже ад — просто часть рая, единственно возможная для таких, как, например, его отец.

Он представил себе, что, после того, как, возвещая начало Страшного суда, протрубит труба архангела Гавриила, отец вздрогнет и откроет мертвые белые глаза…

А потом, цепляясь руками за черные края огромной дубовой бочки и разбрызгивая вокруг винный остро пахнущий спирт, выберется наружу…

А потом, впервые за много лет неподвижности и темноты, снова окажется под ярким голубым небом…

Себастьян улыбнулся, потому что следующей его догадкой была та, что после суда отец, скорее всего, с охотой вернется в свою ставшую за много лет родной бочку с нескончаемыми, пополняемыми божьей волей запасами спирта. И то, что со стороны может показаться адом, на деле будет самый настоящий Эдем.

Себастьян счастливо рассмеялся. Давно уже он не чувствовал такого облегчения.

В конце мая Мигель узнал, что старшему лейтенанту Дельгадо присвоили очередное звание капитана. Самого Мигеля из-за всех этих передряг уже дважды забывали включить в очередной наградной список. Но поздравить Диего было надо, и только лейтенант хотел сходить и сделать это, как в дверь кабинета постучали.

— Да, войдите!

В дверной проем осторожно заглянул капрал Альварес.

— Господин лейтенант, — недоуменно пожал он крупными покатыми плечами. — К вам Сесил Эсперанса.

— Кто?!

— Сесил Эсперанса, — виновато, явно понимая, что такого быть не может, развел руками капрал.

— Ну, что ж, зови, — растерянно хмыкнул Мигель и откинулся на спинку стула.

Десятки раз он пытался хоть как-то привести в законное русло то, что делает Сесил, и столько же раз его ставили на место, а теперь — надо же — сам пришел!

За дверью прокашлялись, и в кабинет вошел младший из братьев Эсперанса.

— Здравствуйте, Санчес, — пытаясь выглядеть независимым, Сесил вытащил из кармашка платок и протер очки.

«Крепко же его прижало!» — подумал Мигель.

— У нас проблемы, Санчес, — отстраненно, как бы не желая никого огорчать этим известием, произнес младший Эсперанса.

— Ну, вот, наконец-то и у вас проблемы, — мягко улыбнулся начальник полиции, — а не только у меня.

— Вы не поняли, — покачал головой Сесил. — Я сказал, у нас проблемы.

— То есть? — непонимающе сощурился Мигель.

— Энрике Гонсалес с каторги вернулся, — Сесил невольно скривил губы. — По амнистии…

Мигель смущенно хмыкнул. К этой новости он готов не был, хотя в самом факте освобождения невиновного человека ничего дурного не видел.

— Наверное, это не так плохо… — потер он подбородок. — А в чем проблема-то?

— Это ведь вы его посадили, — не слишком вежливо напомнил Сесил. — А он, похоже, обид не прощает…

Мигель тяжело вздохнул. На самом деле Энрике посадил алькальд, но объяснять это Сесилу он вовсе не считал необходимым.