Переступить черту (сокращ.) - Паттерсон Джеймс - Страница 5

— Ну-ка тише, — сразу охладила она энтузиазм толпы. — Тут все же похороны, а не вручение премии. Надо и совесть знать.

Как это ни странно, толпа немедленно притихла.

— «Правило Юджины», — произнес кто-то в толпе. И похоже, сказал истинную правду.

Кэти Калвин, репортер «Нью-Йорк таймс», обернулась как раз в ту минуту, когда вдали показался катафалк. Впереди гроба медленно катили, выстроившись клином, мотоциклы нью-йоркской полиции.

Кэти показалось, что статуи собора вдруг ожили и шагнули на улицу — это перестроился и вышел на тротуар почетный караул. Катафалк остановился. Караульные торжественно выдвинули из черной машины накрытый государственным флагом гроб.

Двое агентов секретной службы вышли из толпы и вместе с караульными подняли гроб на плечи. Они взошли по ступеням, остановились прямо за бывшим президентом и его дочерью, и тут издалека донесся низкий рокот.

Миг спустя в небе показалась группа низко летящих истребителей. Неожиданно крайний истребитель нарушил строй и резко подался вверх — остальные с ревом прошли над собором в построении, которое называется «один не вернулся».

Люди, державшие на плечах гроб, подождали, когда реактивный грохот рассеется в каменном каньоне улицы, а затем внесли тело Кэролайн Хопкинс в собор.

Одинокий волынщик заиграл гимн «Милость Господня» — именно в тот миг, когда порог собора переступил бывший президент страны.

Кэти Калвин окинула взглядом толпу. Люди обнажали головы, прижимали ладони к сердцу, пели гимн. И плакали, не стыдясь слез. Но не это потрясло Кэти. Нет, больше всего удивилась она, Кэти Калвин, повидавшая все на свете женщина-репортер, когда, приложив ладонь к щеке, поняла, что тоже плачет.

Такое прощание кого угодно до слез доведет, думал Аккуратист, наблюдая за происходящим в бинокль из черного автофургона. Фургончик стоял недалеко от угла Пятьдесят первой улицы и Пятой авеню — точно по диагонали к собору, — и в течение последнего часа Аккуратист следил сквозь затемненное стекло за процессией знаменитостей и государственных сановников. Когда за бывшим президентом и его свитой закрылись двери, Аккуратист отнял бинокль от глаз и вытянул из стоявшей у его ног коробочки влажную салфетку. Он протер ею покрасневшие ладони, потом бросил скомканную салфетку на пол машины и снова взялся за бинокль.

Перед фасадом стояла цепь манхэттенских копов, по обе стороны от собора улицу перегораживали грузовики особого подразделения нью-йоркской полиции. У каждого полицейского висел на груди автомат, однако вместо того, чтобы бдительно вести наблюдение, они, сбившись в группки, пили кофе, курили и рассказывали друг другу о том, на что потратят положенные им отгулы.

«Неужели они такие болваны? — думал Аккуратист. — Да, именно такие». Мобильный телефон его ожил, как раз когда заиграл волынщик. Аккуратист положил бинокль на колени, поднес телефон к уху.

— Все чисто, Джек, — сказал он. — Начинай.

В нефе собора Джек, глядя на десятки расставленных по храму агентов секретной службы и копов, нервничал. Неужели и вправду сработает? Ну что же, самое время выяснить это. Он сунул телефон в карман и направился к боковому выходу.

Несколько секунд спустя Джек сдвинул засов на массивной деревянной двери. Женщина в форме нью-йоркской полиции, курившая за дверью, вопросительно взглянула на него.

— Вы как, внутрь пойдете или снаружи останетесь? — улыбнулся ей Джек. — Начинается служба. Мы должны закрыть все двери.

На утреннем совещании служб безопасности полицейским было велено подчиняться охране собора во всем, что касается собственно церемонии.

— Пожалуй, останусь снаружи, — ответила женщина.

«Хороший выбор, топтунья, — подумал Джек и, потянув дверь на себя, запер ее и отломил торчавшую из скважины часть ключа. — Ты выбрала жизнь».

Он прошел по крытой галерее, протянувшейся за алтарем. Там теснились священники в белых одеяниях. Зазвучал орган — из-под хоров вынесли гроб.

Джек сбежал по лесенке, ведущей к другому боковому выходу, запер дверь. Ему хотелось сломать ключ, но он воздержался: этот выход им еще понадобится. Теперь в соборе оказалась запертой половина Голливуда, Уолл-стрита и Вашингтона.

Он быстро прошел по галерее назад. За алтарем имелся маленький мраморный лестничный колодец, поперек входа был натянут кожаный ремешок. Джек перешагнул через ремешок и спустился вниз. Лестница упиралась в позеленевшую медную дверь. На ней висела табличка: «Усыпальница архиепископов Нью-Йоркских».

Джек шагнул в темное помещение, прикрыв за собой дверь. В сумраке едва различались саркофаги, выстроившиеся вдоль каменных стен усыпальницы.

— Это я, идиоты, — негромко сообщил он. — Включите свет.

Послышался щелчок, вспыхнули настенные лампы. За саркофагами обнаружилась дюжина мужчин в футболках и спортивных брюках. Все как один крупные, мускулистые и не очень дружелюбные на вид.

Мужчины быстро облачились в бронежилеты. Затем каждый надел подмышечную кобуру с пистолетом «смит-вессон». Следом — перчатки из черной кожи со свинцовыми накладками на костяшках пальцев. И наконец эти загадочные типы набросили поверх жилетов монашеские рясы с коричневыми капюшонами, уложив в их карманы устройства, которые походили на пульты дистанционного управления, но на самом деле были электрошокерами.

Каждый из них засунул в просторный рукав рясы по ружью. Половина ружей была заряжена резиновыми пулями, другая — баллончиками со слезоточивым газом.

После этого мужчины натянули на лица черные лыжные маски. Когда они накинули капюшоны, стало казаться, что это не люди, а призрачные тени.

Джек, надевая собственный бронежилет, рясу и черную маску, одобрительно улыбался. Затем он медленно отворил дверь усыпальницы и сказал:

— Пора превратить эти похороны в нечто более веселое.

Когда в церковь вступил почетный караул с гробом, даже у кинозвезды и комедианта Джона Руни перехватило дыхание. После того как люди, несшие гроб, опустили его на постамент и наверху взревел орган, Руни глянул вправо и увидел появившуюся непонятно откуда вереницу монахов в коричневых рясах. Монахи торжественной поступью приближались к алтарю. Еще одна вереница монахов двигалась слева по боковому приделу. Звучание органа достигло крещендо, и монахи замерли у алтаря.

Услышав череду приглушенных выстрелов, едва различимых за раскатами органа, Руни подскочил на месте. И тут со всех сторон заклубился, окутывая все и вся, белый дым. То, что было до этой минуты частью храма, отведенной для особо важных персон, превратилось в подобие танцевального пятачка на рок-концерте: люди вскакивали со скамей и беспорядочно метались, хватаясь друг за друга, пытаясь выбраться в проход.

Руни показалось, что он заметил, как один из монахов целится в эту толпу из дробовика. «Нет, — подумал он и зажмурился. — Не может быть!» А открыв глаза, увидел полицейского в форме, из носа и ушей у него текла кровь.

Орган стих.

Руни охватил страх. Когда музыка смолкла, он совсем уже ясно расслышал отражающийся от высоких каменных стен вопль тысячи голосов.

Какие-то люди только что захватили собор Святого Патрика!

Я пересчитал по головам забравшихся в фургончик детей, и мы отъехали от нашего дома. На часах было восемь сорок одна, у меня оставалось четыре минуты, чтобы добраться до церкви Святого Имени Иисусова, что на Амстердам-авеню. Если я не уложусь в это время, по крайней мере одного из учеников каждого класса сегодня задержат после уроков.

С крыши нашего дома, возможно, и удалось бы добросить бейсбольный мяч до школы, однако каждый, кто знает, что такое Манхэттен в час пик, услышав, что вы собираетесь проехать ни много ни мало два квартала за четыре минуты, может лишь пожелать вам удачи.

Конечно, ребята могли бы дойти до школы и на своих двоих, но именно в эти дни я старался проводить с ними как можно больше времени, хотел, чтобы они чувствовали родительскую заботу. Собственно, единственное, что удерживало меня от сочинения десятка поддельных справок насчет болезни ребенка, была мысль о директрисе школы, сестре Шиле. Я уже столько времени отсидел на скамье в ее кабинете, что воспоминаний об этом моей заднице хватит на всю оставшуюся жизнь.