Выигрыши - Кортасар Хулио - Страница 79

Пушок открыл было рот, чтобы брякнуть первое, что пришло ему в голову, разумеется грубость. Но промолчал, крепко прижав дуло револьвера к полу. Он стоял на второй ступеньке и, возможно, поэтому вдруг почувствовал себя недосягаемым для этих выкриков, вопросов, гневных упреков и проклятий. «Пойду.лучше посмотрю, как там малыш, – подумал он. – Надо же сказать его матери, что мы все же отбили телеграмму».

Ou прошел мимо женщин, теснившихся с протянутыми к нему руками и отверстыми ртами – издали можно было подумать, что они поздравляют его с одержанной победой.

Персио заснул, прикорнув па кровати Клаудии. На рассвете она укрыла ему ноги одеялом, окинув благодарным взглядом его тщедушную фигурку, его новую, но уже мятую и запачканную одежду. Потом подошла к постели Хорхе и прислушалась к его дыханию. Приняв в третий раз лекарство, Хорхе крепко заснул. Потрогав ему лоб, Клаудиа немного успокоилась. Она вдруг почувствовала себя такой усталой, будто не спала несколько ночей подряд, и все же не хотела лечь рядом с сыном, она знала, что скоро кто-нибудь придет с известием или с рассказом о все тех же событиях, о запутанных лабиринтах, где уже сорок восемь часов бродили ее друзья, сами толком не зная почему.

Приоткрылась дверь, и показалось лицо Лопеса, все в синяках. Клаудиа не удивилась, что он не постучал, она даже не обратила внимания на громкие голоса и крики женщин в коридоре. Она поманила его рукой, приглашая войти.

– Хорхе стало лучше, оп спал почти два часа подряд. Но что с вами?…

– О, пустяки, – сказал Лопес, ощупывая челюсть. – Больно немного, когда разговариваешь, поэтому я буду немногословен. Я очень рад, что Хорхе лучше. Нашим друзьям наконец удалось послать телеграмму в Буэнос-Айрес.

– Какая нелепость, – сказала Клаудиа.

– Да, теперь это выглядит нелепо.

Клаудиа опустила голову.

– Словом, дело сделано, – сказал Лопес – Хуже всего то, что пришлось стрелять, типы с кормы их не пропускали. Даже не верится, мы почти не знаем друг друга, двухдневная дружба, если, можно назвать это дружбой, н тем не менее…

– Что-то случилось с Габриэлем?

Вопрос прозвучал, скорее, как утверждение, и Лопес лишь молча посмотрел на нее. Клаудиа поднялась с открытым ртом. Подурневшая, почти смешная. Она сделала неверный шаг вперед, и ей пришлось схватиться за спинку кресла.

– Его отнесли в каюту, – сказал Лопес – Давайте я побуду с Хорхе.

Рауль, дожидавшийся в коридоре, впустил Клаудиу и закрыл дверь. Револьвер в кармане начинал мешать ему; глупо было думать, что глициды предпримут ответные шаги. Так или иначе, на этом все должно кончиться, не на войне же они в конце концов. Ему хотелось пойти в правый коридор, туда, откуда доносились выкрики дона Гало и тирады доктора Рестелли, прерываемые воплями дам. «Бедняги, – подумал Рауль, – мы им испортили все путешествие…» Увидев Атилио, который робко заглянул в каюту Клаудии, Рауль последовал за ним. Во рту, как на рассвете, появился неприятный привкус. «Действительно ли то была пластинка Ивора Новелло?» – подумал он, отгоняя от себя образ Паулы, который вновь начал его преследовать. Смирившись, он прикрыл глаза и увидел ее такой, какой она пришла в каюту Медрано вслед за Лопесом: в пеньюаре, с красиво распущенными волосами, – такой, какой он привык любоваться по утрам.

– Наконец-то, наконец, – сказал Рауль.

Отворив дверь, он вошел. Атилио и Лопес тихо разговаривали, Персио дышал с каким-то присвистом, что очень вязалось со всем его обликом. Приложив палец к губам, к Раулю подошел Атилио.

– Малышу стало лучше, – пробормотал он. – Мать говорит, что у него нет жара. Отлично спал всю ночь.

– Чудесно, – сказал Лопес.

– А теперь я пойду к себе, немного потолкую с невестой и старухами, – сказал Пушок, – Ох и всполошились они, мама миа. И охота им кровь себе портить.

Рауль посмотрел вслед Пушку и сел рядом с Лопесом, который предложил ему сигарету. Не сговариваясь, они отодвинули кресла подальше от постели Хорхе и некоторое время курили молча. Рауль догадался, что Лопес благодарен ему за то, что он пришел и дает возможность выяснить отношения.

– Итак, – сказал Лопес отрывисто. – Во-первых, я считаю себя виновным в случившемся. Я знаю, что это глупо, такое могло случиться с любым, и все же я поступил плохо, оставив вас, когда вы… – У него пресекся голос, сделав над собой усилие, он проглотил слюну. – И во-вторых, я переспал с Паулой, – сказал он наконец, смотря на Рауля, вертевшего в пальцах сигарету.

– Первое – пустяки, – сказал Рауль. – Вы были не в состоянии продолжать вылазку, тем более что она не предвещала ни какой опасности. Что касается второго, то Паула, вероятно, сказала вам, что вы не обязаны давать мне никаких объяснений.

– Объяснений, конечно, – сказал Лопес смущенно. – И все же…

– Так или иначе, благодарю вас. С вашей стороны это очень мило.

– Мама, – позвал Хорхе. – Мама, ты где?

Персио встрепенулся и подскочил к постели Хорхе. Рауль и Лопес, не двигаясь, ожидали.

– Персио, – сказал Хорхе, приподнимаясь. – Знаешь, какой я видел сон? Что па планете шел снег. Правда, Персио, такой снег, такие хлопья, как… ну прямо как…

– Ты чувствуешь себя лучше? – спросил Персио, смотря на пего и словно боясь приблизиться и разрушить это колдовство.

– Мне совсем хорошо, – сказал Хорхе. – Я хочу есть, че, пойди скажи маме, чтобы принесла мне кофе с молоком. Кто это там? А, как дела? А почему вы здесь?

– Просто так, – сказал Лопес – Пришли проведать тебя.

– А что у тебя с носом, че? Ты упал?

– Нет, – ответил Лопес, поднимаясь. – Просто я очень сильно сморкнулся. Со мной часто так бывает. Всего хорошего, я еще приду проведать тебя.

Рауль вышел следом. Пора было спрятать куда-нибудь револьвер, который все сильнее оттягивал ему карман, и все же сначала он решил заглянуть па носовую палубу, уже залитую солнцем. Здесь никого не было, Рауль сел на ступеньку трапа и, прищурившись, окинул взглядом море и небо. От бессонной ночи, сигарет и выпитого виски, от сверкающего моря и ветра в лицо у него заболели глаза. Подождав, пока глаза привыкнут к свету, он подумал, что пора уже вернуться к действительности, если это будет возвращением к действительности.

«Никаких анализов, дорогой, – приказал он себе, – Ванну, хорошую ванну в каюте, которая теперь будет только твоей, пока длится путешествие, и бог знает, сколько оно продлится, если я, конечно, не ошибаюсь». И лучше бы oн не ошибался, иначе Медрано напрасно отдал свою жизнь. Ему теперь все равно: продолжится путешествие или закончится еще какой-нибудь историей; слишком сильно был обложен язык, чтобы сделать правильный вывод. Вот когда он проснется после того, как примет ванну, выпьет полный стакан впеки и проспит целый день, тогда он сможет что-то принять, а что-то отвергнуть. А теперь ему все безразлично: и рвота на полу, и выздоровление Хорхе, и даже три отверстия в штормовке. Он походил на игрока в покер, который нерешительно держит в руках всю колоду, но, когда он решится, если вообще решится, он выложит один за другим джокера, туза, даму и короля… Он глубоко вздохнул; море было какое-то сказочно синее, такой цвет он видел во сне, когда летал на странных прозрачных машинах, Он закрыл лицо руками и спросил себя, а жив ли он. Вероятно, все же жив, потому что заметил, как смолкли машины «Малькольма».

Прежде чем выйти, Паула и Лопес задернули занавески на иллюминаторе, и каюта погрузилась в желтоватый полумрак, который словно стер всякое выражение на лице Медрано. Оцепеневшая у изножия кровати с протянутой к двери рукой, словно она все еще закрывала ее, Клаудиа смотрела па Габриэля. В коридоре слышались приглушенные голоса и шаги, по ничто, казалось, не могло нарушить безмолвную тишину, в которую вступила Клаудиа, прорезать этот ватный воздух в каюте, окутавший тело, распростертое на постели, в беспорядке разбросанные вещи, полотенца, кинутые в угол.

Она медленно приблизилась, села в кресло, подвинутое Раулем, и посмотрела Медрано в лицо. Она могла бы без особых усилий говорить, отвечать па любые вопросы: горло у ней не сдавило и не было слез, чтобы оплакивать Габриэля. Внутри ее тоже все было ватное, густое и холодное, как в маленьком мире аквариума или стеклянного шара. Да, это так: только что убили Габриэля. Он лежал перед пей мертвый, этот незнакомый ей мужчина, с которым она всего несколько раз беседовала за это короткое морское путешествие. Между ними не было ни близости, ни отчужденности, нечего было взвешивать и подсчитывать; смерть пришла на эту неуклюжую сцепу прежде, чем жизнь, нарушив всю игру, лишив ее и того смысла, какой она могла бы иметь в эти часы в открытом море. Этот человек провел часть ночи у постели больного Хорхе, но что-то повернулось, чуть изменилась обстановка (каюты так похожи одна на другую, у постановщика не было возможности переменить декорацию), и вот уже Клаудиа сидит у постели мертвого Габриэля. Всю долгую ночь ее разум и здравый смысл никак не могли совладать со страхом за жизнь Хорхе, и, когда смерть начинала казаться ей неизбежной, единственное, что хоть немного успокаивало се, была мысль о Габриэле, который находился где-то рядом, то ли в баре за чашкой кофе, то ли дежурил в коридоре пли разыскивал спрятавшегося на корме врача. И снова что-то поворачивается, и Хорхе опять живой, такой, как всегда, словно ничего не случилось, а была лишь обычная детская болезнь, мрачные мысли глухой ночью и усталость; словно ничего не случилось, словно Габриэль, утомившись после бессонной ночи, прилег отдохнуть, а потом опять придет к ней и будет играть с Хорхе.