Выигрыши - Кортасар Хулио - Страница 44

– И что же вы наблюдаете?

– Ничего особенного, Габриэль. Просто вы словно кружите на месте и никак не находите того, что ищете. Надеюсь, это не оторвавшаяся от рубашки пуговица.

– Но и не дао, дорогая Клаудиа. Во всяком случае, нечто весьма скромное п весьма эгоистичное: счастье, которое как можно меньше вредило бы окружающим, а это дается нелегко, и которое мне не пришлось бы ни покупать, ни приобретать ценой своей свободы. Как видите, не очень-то это просто.

– Да, людям вроде нас счастье почти всегда таким и представляется. Брак без рабства, например, или свободная любовь без унижений, или такая работа, -которая не мешала бы читать Шестова, или ребенок, который не превращал бы нас в домашнюю прислугу. Возможно, такое представление о счастье в основе своей скудно и фальшиво. Достаточно почитать Священное писание… Но мы на том стоим и не выйдем из этого замкнутого круга. Fair play [73] – прежде всего.

– Возможно, паша ошибка именно в том, – сказал Медрано, – что мы не желаем выйти из этого круга. Возможно, это самый верный способ потерпеть поражение, даже в повседневной жизни. Словом, что касается меня, то с юношеских лет я решил жить самостоятельно, поехал в провинцию, где прозябал, но зато избежал разбросанности, которая часто губит портеньо, и в один прекрасный день возвратился в Буэнос-Айрес, а оттуда уже никуда не уезжал, если не считать путешествия в Европу и поездок в Вянья-дель-Мар, пока был доступен чилийский песо. Отец оставил нам наследство больше, чем мы с братом могли себе представить, я сократил до минимума свои упражнения с бормашиной и пинцетами и превратился в любителя. Я не стал спрашивать себя, в любителя чего, потому что затруднился бы ответить па такой вопрос. Например, в любителя футбола, итальянской литературы, калейдоскопов, женщин легкого нрава.

– Вы поставили их в конце, но, может, стоило соблюсти алфавитный порядок. Объясните, благо Хорхе спит, что вы подразумеваете под легким нравом.

– У меня никогда не было невесты, – начал Медрано. – Я считаю, что мужа из меня не получится, и, честно говоря, не испытываю желания проверить, так ли это. Но я не принадлежу к тем, кого дамы называют обольстителем. Мне нравятся женщины, которые не создают иных проблем, кроме своих, сугубо женских, а этого вполне достаточно.

– Вы не любите ответственности?

– Думаю, что нет, возможно, у меня слишком высокое понятие об ответственности. Настолько высокое, что я бегу от нее. Невеста, обольщенная девушка… Все вдруг подчиняется будущему, и ты обязан жить ради него и для него. Как вы думаете, будущее может обогатить настоящее? Может быть, в семье, в браке или когда испытываешь отцовское чувство. Тем более странно, я так люблю детей, – пробормотал Медрано, смотря на спящего Хорхе.

– Не думайте, что вы исключение, – сказала Клаудиа. – Так или иначе вы быстрехонько превращаетесь в некую человеческую разновидность, именуемую холостяком, которая обладает своими положительными качествами. Одна актриса уверяла, что холостяки лучшие театралы, настоящие благодетели искусства. Нет, я не шучу. Но вы считаете себя трусливей, чем вы есть.

– А кто говорит о трусости?

– Ну, ваша боязнь помолвки, ухаживаний или обольщений, всякой ответственности, будущего… Вот вы только что задали мне вопрос. По-моему, лишь то будущее способно обогатить настоящее, которое рождается из честного настоящего. Поймите меня правильно; я не считаю, что надо работать тридцать лет, как вол, чтобы потом выйти па пенсию и жить спокойно; но ваша нынешняя трусость не только не освободит вас от неприятного будущего, напротив, помимо вашей воли послужит для него прочной опорой. Хотя это и может прозвучать цинично в моих устах, но мне кажется, что, если вы не обольщаете девушку из страха перед последствиями, такое решение лишь создаст пустоту в будущем, призрак, тень которого отравит вам другое любовное приключение.

– Вы думаете обо мне и совсем не думаете о девушке.

– Разумеется, но я вовсе не собираюсь убеждать вас превратиться в Казанову. Я полагаю, нужна стойкость, чтобы не поддаваться желанию обольщать; в этом случае нравственная трусость как бы становится источником добродетели… Конечно, смешно…

– Ваш вывод совершенно неверен, дело не в трусости и не в храбрости, а в заранее принятом решении избегать случайностей. У обольстителя одна цель – обольстить, и он обольщает, не утруждая себя поисками… Короче говоря, достаточно не трогать девственниц, а их так мало в тех кругах, где я вращаюсь…

– О, если бы эти бедные девицы знали, какие метафизические конфликты возникают из-за их невинности… – сказала Клаудиа. – Хорошо, расскажите мне тогда о других.

– Ну нет, – сказал Медрано. – Мне не нравится ни манера, ни тон, каким вы просите. Не нравится то, что я говорил, и еще меньше то, что говорили вы. Лучше пойду выпью коньяку в баре.

– Нет, подождите минуточку. Я знаю, что порой говорю глупости. Но мы можем поговорить о чем-нибудь другом.

– Извините, – сказал Медрано. – Это не глупости. У меня поэтому и испортилось настроение, что это никакие не глупости. Вы посчитали меня малодушным, и это совершенно верно. Я начинаю спрашивать себя, не могут ли в какой-то момент, в какой-то особенно важной точке жизненного пути совпасть любовь и ответственность… Не знаю, но с некоторых пор… Да, у меня испортилось настроение, и именно поэтому. Я никогда бы не поверил, что самый обыденный случай вдруг может вызвать у меня такие угрызения совести, такое раздражение… Вроде язвочек на деснах, как проведешь языком, такая неприятная боль… А это вроде язвочки в мозгу, сверлит и сверлит… – Он пожал плечами и достал сигареты. – Я все вам расскажу, Клаудиа, думаю, мне станет легче.

Он рассказал о Беттине.

XXX

Во время ужина досада ее постепенно прошла, уступив место ехидному желанию подшутить над ним. Повода для этого он не подавал, но ей было неприятно, что он разоружил ее так просто – одним пристальным взглядом. Сначала она была готова поверить в неискушенность Лопеса и в то, что в этом и заключается его сила. Но потом посмеялась над своей наивностью: не трудно было заметить, что Лопес обладал всеми данными для большой охоты, хотя н не похвалялся ими. Пауле отнюдь не льстило, что она так быстро произвела впечатление на Лопеса (какого дьявола, еще вчера они не знали друг друга, были совсем чужими в этом огромном Буэнос-Айресе), напротив, ее раздражало, что она уже оказалась в положении королевской дичи. «И все потому, что я единственная свободная и привлекательная женщина на пароходе, – подумала она. – Возможно, он даже не обратил бы на меня внимания, если бы нас познакомили на каком-нибудь празднике или в театре». Паулу бесила мысль, что ее считают одним из обязательных развлечений на пароходе. Ее словно пришпилили к стене, как картонную мишень, чтобы сеньор охотник мог поупражняться в стрельбе. Но Ямайка Джон был таким симпатичным, что она не могла испытывать к нему неприязни. Паула спрашивала себя, не думает ли и он в свою очередь нечто подобное; она прекрасно знала, что ou мог принять ее за кокетку, во-первых, потому что она ею была, а во-вторых, потому что ее поведение и манеры легко истолковывали превратно. Как истый портеньо, бедняга Лопес мог подумать, что упадет в ее глазах, если не приложит всех сил, чтобы завоевать ее. Глупое, но в то же время довольно безвыходное положение: как у марионеток, которым по ходу пьесы положено получать и раздавать палочные удары. Ей стало немного жаль Лопеса и самое себя, и все же она радовалась, что не обманулась в своих догадках. Оба могли прекрасно играть в эту игру, и дай бог, чтобы Панч оказался таким же ловким, как и Джуди [74].

В баре, куда Рауль пригласил их выпить джина, они ловко ускользнули от семейства Пресутти, примостившегося в уголке, но тут же столкнулись с Норой и Лусио, которые еще не ужинали и, казалось, были чем-то озабочены. Тесно усевшись за маленькими столиками напротив друг друга, они принялись болтать обо всем понемногу, легко жертвуя своей индивидуальностью ради приятного чудовища – общего разговора, который всегда ниже уровня собеседников, а поэтому так доступен й привлекателен. В душе Лусио обрадовался их приходу. Нора после того, как написала сестре письмо, загрустила. Она стала задумчивой, хотя уверяла, что с ней ничего не случилось, и Лусио это раздражало, тем более что ему никак не задавалось ее развлечь. Он вообще не баловал Нору разговорами, обычно первой начинала она; вкусы у них были довольно разные, но между мужчиной и женщиной… Он не терпел, когда Нора хандрила из-за пустяков. Что ж, может, общество развеет ее немного.