Джокер - Дакар Даниэль - Страница 34

Николай Петрович выбрался из лимузина князя Цинцадзе и пошел по дорожке к дому. Дом был не слишком велик, но теперь, когда дети разлетелись кто куда, он казался ему несуразно огромным. Ничего, даст Бог – Сашина комната теперь снова будет занята. Хотя и вряд ли надолго: Марии четвертый десяток пошел, пора уже свое гнездо вить. Надо бы о Никите Корсакове справки навести поподробнее. Какой он офицер – известно, а вот что за человек? Да и родственниками его поинтересоваться не помешает… Сазонов мысленно себя одернул. Внучка еще даже не на Кремле, и неизвестно, захочет ли она войти в семью отца, а дед, прожектер, уже прикидывает, каких сватов принимать, а каким давать от ворот поворот! Раскатал губу, нечего сказать… С чего бы начать разговор с Олей? Вон она, у окна стоит, так что отвертеться точно не удастся…

Разумеется, взвинченное состояние супруга Ольга Дмитриевна заметила сразу, но никакой бедой в воздухе, кажется, не пахло, и она немного успокоилась. Осведомившись, будет ли Николай ужинать, она ничуть не удивилась, когда муж отказался. Что-то вертелось у него на языке, и графиня решила просто подождать. Рано или поздно ее адмирал разговорится. И действительно, полчаса спустя он пришел в гостиную и обратился к жене, бесцельно перебиравшей безделушки на массивной дубовой этажерке:

– Олюшка, ты присядь. Нам с тобой поговорить нужно.

Снова испугавшаяся, Ольга Дмитриевна опустилась на диван. Николай Петрович присел рядом, взял ее руку, еще немного помялся и, наконец, негромко сказал:

– Не знаю я, милая моя графинюшка, с чего начать, потому начну с главного. Когда наш Саша погиб, та женщина, о которой он говорил тогда, помнишь?.. Аля… она ребеночка ждала.

Ольга Дмитриевна вскрикнула, прижимая дро-жащие пальцы к губам и глядя на мужа широко открытыми глазами. От дверей донеслось немелодичное звяканье: дворецкий Степан, когда-то ординарец Николая Петровича, а потом дядька всех его сыновей, застыл в проеме соляным столпом, только ходуном ходил в морщинистых, все еще сильных руках поднос с чаем.

– Садись, Степан, – страдающим голосом выговорила графиня. – Садись. А ты, сударь мой, продолжай, не терзай душу!

– Дочку она родила. У нас с тобой, Олюшка, еще одна внучка есть, Марией зовут. То есть Мэри, Мэри Александра. Она на Бельтайне родилась, мать ее, Алтея Гамильтон, с Бельтайна была. Для того меня Ираклий и позвал сегодня, чтобы о нашей Машеньке рассказать.

Ольга Дмитриевна тихонько заплакала.

Сначала вернулись запахи. Тонкий, едва заметный аромат роз наслаивался на неистребимую госпитальную дезинфекцию, озон и какие-то лекарства. Вслед за запахами пришли звуки: что-то мерно гудело, щелкало и тихонько, на грани слуха, попискивало. Осязание говорило, что она лежит на довольно жесткой, но при этом вполне уютной кровати. Больно, как ни странно, не было, совсем. Только неудобно. В рот и дальше в горло была вставлена какая-то трубка, так что о вкусе говорить не приходилось. Ладно, с четырьмя чувствами разобрались, осталось только зрение. Надо открывать глаза. Мэри шевельнула веками и тут же опустила их снова, ослепнув от яркого света. Рядом с ней кто-то чем-то зашелестел, щелкнул переключатель, и молодой мужской голос произнес, почему-то на унике:

– Доктор, требуется ваше присутствие. Майор приходит в себя.

Она снова попробовала приподнять ресницы. На этот раз дело пошло лучше: то ли свет приглушили, то ли глаза за время первой попытки успели немного привыкнуть. Откуда-то слева раздался характерный шорох открывающейся двери. Зрение постепенно прояснялось, и скосившая глаза Мэри узнала в вошедшем старого дока Тернера. Из-за его плеча выглядывал Тищенко, сосредоточенный, но спокойный.

– С возвращением, мисс Мэри, – улыбнулся Тернер, подходя к кровати и внимательно разглядывая показания приборов. – Ого, да вы у нас молодец, не так ли, коллега?

Бельтайнский врач говорил на унике с заметным акцентом, но проблем с пониманием у Тищенко не возникало.

– Полностью согласен с вами, доктор Тернер. Мисс Гамильтон, вы подключены к системе искусственной вентиляции легких. Сейчас мы вынем трубку и вы попробуете дышать самостоятельно. Вы меня понимаете?

Мэри качнула веками.

– Прекрасно. Будет немного неприятно, придется чуть-чуть потерпеть.

Если бы Мэри могла, она бы усмехнулась. Но проклятая трубка уж никак не способствовала богатству мимики, а сама процедура ее извлечения совершенно не располагала к усмешкам. Наконец экзекуция завершилась и, не успела девушка сформулировать просьбу, Тищенко поднес к ее губам трубочку, другой конец которой уходил в пластиковую флягу. Несколько глотков кисловатой жидкости спустя жизнь стала вполне приемлемой. Дышать получалось, хоть и с некоторым трудом. Справа в груди не то чтобы болело, просто создавалось впечатление, что вместо легкого туда вложили кусок вейвита, причем не особенно подходящий по форме и размеру.

– Вам не следует много говорить, мисс Мэри, – участливо сказал Тищенко. – Да вы и не сможете пока говорить много. Давайте я буду задавать вопросы, а вы будете моргать один раз, если «да», и два раза – если «нет». Договорились?

Мэри моргнула.

– Очень хорошо. У вас что-нибудь болит? Нет. Это радует. Вы помните, что произошло? Отлично. Разрешаю вам сказать одно слово.

– Судья?.. – просипела Мэри, с трудом удерживаясь от кашля.

– Судья Маккормик жив и здоров. Немного ушибся, когда вы сбили его с ног, и проклинает за это господина Монро. Обещал молиться о вашем здравии – как ни крути, вы спасли ему жизнь, такая рана, как у вас, в его возрасте однозначно была бы смертельной.

Мэри попыталась улыбнуться, и молодой медтехник в русской форме тут же смазал ей губы чем-то жирным.

– Почему?.. – показала она глазами на парня.

– Почему рядом с вами мой человек? Так безопаснее. После истории с попыткой убийства Саммерса и особенно после вашего ранения полковник Морган не очень уверен в местном персонале, а для детальной проверки не было времени. Здесь, в госпитале, вас охраняют наши десантники. Кстати, не позволяйте Одинцову поить вас самогоном, потерпите хотя бы с недельку.

Теперь улыбка на лице бельтайнки стала шире, глаза заискрились сдерживаемым смехом.

– Анасте… зия… – выдавила она.

Тищенко удрученно покачал головой, но Мэри видела, что он готов расхохотаться и не делает этого только потому, что боится – его смех окажется заразительным, а смеяться ей пока не рекомендуется.

– Да, Федор передал мне ваше мнение по поводу необходимости комплектации корабельных аптечек его пойлом. Что-нибудь еще?

– Розы?..

– Весь этаж завален цветами, вам еще представится возможность в этом убедиться. Именно эти, – Тищенко шагнул куда-то в сторону и вернулся, держа в руках тяжелую вазу с огромным букетом, – принесла некая миссис Финн. Она сказала, что ее сын был на «Сент-Патрике».

– Да… Я… ей… чуть… руку… не… слома… ла… в… порту… У… нее… была… исте… рика…

– Так, все, – забеспокоился русский врач. – Вам нельзя больше говорить, мисс Мэри. Хотите еще попить?

Мэри отпила несколько глотков и благодарно улыбнулась.

– А теперь вам следует поспать. Разрешаю вам, прежде чем заснете, посмотреть влево, – Тищенко шагнул к приборам.

Девушка слегка повернула голову. За прозрачной дверью стоял Корсаков, осунувшийся, бледный, и к тому же – вот это да! – небритый. Он поднял руку в приветствии, Мэри попыталась улыбнуться, но тут ее веки налились свинцом и она заснула.

Два дня спустя ей разрешили сидеть на кровати. Разумеется, под строгим присмотром и недолго, но и это уже был прогресс. Забежал на минутку Морган, замотанный так, что смотреть было больно. Заглянул Шон О’Брайен, пожаловался на Джину, которой не сидится с детьми на Плезире – собирается вернуться, а тут творится черт знает что! Не могла бы Мэри, как бывший командир, как-то повлиять? Услышавший эту просьбу Тернер привстал на цыпочки, ухватил Шона за воротник и выдворил из палаты, сопровождая свои действия наставительной лекцией о вреде излишней наглости. Пару раз заходил Никита, но бдительный Тищенко заметил, что в его присутствии Мэри охватывает беспокойство, так что свидания были весьма ограниченны по времени. Заняться было нечем. Привыкшая к тому, что каждая ее минута чем-то занята – и неважно чем, службой или партией в покер – Мэри с каждым часом нервничала все сильнее. Наконец она не выдержала. Ей нельзя волноваться? Так дайте же, чем себя занять. Перебрав вместе с Тищенко несколько возможностей делать хоть что-то, она остановилась на гипнопедическом курсе русского языка и теперь спала охотно, не ворча и не возмущаясь.