Джокер - Дакар Даниэль - Страница 25

– Вы не знакомы с нашими обычаями, сэр. Сейчас стало чуть полегче, в частности, мой второй пилот вышла замуж за нелинейного, сейчас беременна третьим ребенком и это как-то проглотили. Но тридцать три года назад бельтайнка из Линий, допустившая и сохранившая беременность от безвестного чужака… Алтея Гамильтон стала парией, понимаете? Ее в лучшем случае жалели, а чаще презирали, Генетическая служба настаивала на аборте… И если для того, чтобы иметь хотя бы одного союзника, она солгала своей матери, рассказав историю, достойную баллады о трагической любви, не мне ее судить.

Генетик с некоторым трудом сцепил пальцы заложенных за спину рук, прошелся по лаборатории, потом подошел к Мэри и ободряюще улыбнулся:

– Знаете, мисс Мэри… я уже довольно давно живу на белом свете. И почему-то я совершенно уверен, что ваша матушка сказала тогда чистую правду. Да-c. Кстати, я еще не успел отчитаться перед вами…

Пока Гаврилов обстоятельно рассказывал о том, что показал генетический анализ содержимого пробирок, а также двух детей, обнаруженных в подводном комплексе и нерожденных малышей Джессики Фергюссон, доктор Тищенко никак не мог отделаться от мысли, что у колобка-однокашника появилась какая-то идея. Идея, которую он не собирается озвучивать в присутствии мисс Гамильтон, намеренно уводя разговор в сторону. Похоже, это заметил и Эренбург, время от времени бросающий пытливые взгляды то на коллегу, то на его собеседницу. И когда с Тищенко связался Корсаков, сообщивший, что ждет мисс Гамильтон к обеду в кают-компании и выслал за ней вахтенного, а Мэри с сожалением отставила кружку, откланялась и ушла, корабельный врач немедленно взял старого приятеля в оборот:

– Ну-ка, Паша, выкладывай, что это тебе в голову взбрело? Сроду за тобой такого не водилось – в открытой ране ковыряться. Ты же не мог не видеть, что никакого удовольствия разговор с тобой ей не доставил!

Гаврилов попробовал было пристроиться на табурет, с которого встала Мэри, поморщился и опустил сиденье. Круглая добродушная физиономия была не то чтобы мрачной – скорее, целеустремленной.

– Стас, не шуми. Тут вопрос серьезный, более чем. Ты мне лучше вот что скажи: вы биокарту с девушки сняли, когда приводили ее в порядок после боя? Полную биокарту?

– Конечно. Черта с два мы бы ее от райских врат оттащили без полной биокарты. Организм, я тебе скажу, уникальный. И ведь твои коллеги с Бельтайна в данном случае сделали только половину работы, вот что у меня в голове не укладывается! Каковы же в таком случае чистокровные?

– А чистокровные, думается мне, послабее будут, тут вся штука именно в сочетании. Вот что, Стас, сбрось мне биокарту мисс Гамильтон и дай минут десять. Хочу кое-что проверить.

Заинтригованный Тищенко выполнил просьбу Гаврилова быстро, но с некоторым недоумением. Он никак не мог взять в толк, что надеется приятель выудить такое, на что не обратил внимания он сам. Смирнов начал что-то пояснять Эренбургу, тот кивал, время от времени вставляя замечания, с трудом балансирующие на грани пристойности, сам Тищенко тоже отвлекся, поэтому торжествующий вопль генетика застал всех врасплох. Гаврилов смотрел на дисплей, потирая пухленькие ручки и почти подпрыгивая на табурете.

– Паша, что там у тебя? Не томи! – Станислав Сергеевич старался говорить с легкой насмешкой, но честно признавался себе, что явная победа Павла Тихоновича задела его за живое.

– Сейчас, сейчас, еще минуточку… – протараторил тот, лихорадочно бегая короткими толстыми пальцами по клавиатуре. – Ну вот… почти… есть. Прошу вас, господа.

Все трое сгрудились за спиной генетика. На дисплее медленно кружились десятка полтора лиц, одних только лиц, от линии роста волос до подбородка.

– Ну-ка, Стас, покажи мне здесь мисс Гамильтон! – потребовал Гаврилов, и Тищенко, не испытывая ни малейших затруднений, ткнул пальцем в дисплей:

– Вот она!

– Верно. А тут? – картинка неуловимо изменилась. Лица по-прежнему кружились, но теперь Тищенко сомневался – даже если его не разыгрывали, и майор Гамильтон действительно была здесь, ее лицо затерялось среди других. Наконец корабельный врач не выдержал:

– Давай объясняй, ты, мистификатор!

И генетик негромко рассмеялся, довольный собой.

– Все мы знаем, господа, что фенотип определяется генотипом, – начал он лекторским тоном. – Другими словами, ребенок похож на своих генетических предков. Иван Иванович, будьте любезны, прикройте дверь… спасибо. Да, ну так вот. Внеш-ность мисс Гамильтон поразила меня и…

– Чем это она тебя поразила? – перебил его изрядно раздосадованный Тищенко. – У нее достаточно заурядное лицо, впрочем, вполне приятное…

– Достаточно заурядное, да. Для русского крейсера. Но не для Бельтайна. Первая подборка – мисс Гамильтон в окружении соотечественниц. Выделяется, как гладиолус среди георгин. Красивые цветы георгины, но они – не гладиолусы!

– А вторая подборка? – навис над генетиком Эренбург.

– А вторую я сделал на основе тех генных групп, которые обнаружил при исследовании биокарты мисс Гамильтон. Я использовал для второго коллажа лица дочерей русских офицеров, име-ющих в прямых предках уроженцев как Новоросса, так и Кремля, – он наконец обернулся и окинул удовлетворенным взглядом ошарашенные лица коллег. – Ну помилуйте, господа, это же совершенно очевидно, стоит просто посмотреть на мисс Гамильтон. Я готов прозакладывать свою репутацию, что как минимум в одном матушка мисс Мэри не солгала: отцом ее дочери действительно был офицер. Русский офицер. По поводу желания жениться возможны варианты, но и это не исключено.

Обед прошел весело. Присутствие за столом двух бельтайнок – двух дам-офицеров! – настроило собравшихся на несколько игривый лад. Комплименты сыпались как из рога изобилия, Лорена и Мэри шутливо парировали их и в целом все больше разговаривали, чем ели. Мэри, успевшая перебить аппетит в лаборатории и почти не прикасавшаяся к тарелке, с удовольствием принимала участие в общей беседе. Тот факт, что Империя никогда – за полным отсутствием необходимости – не нанимала бельтайнские экипажи, отнюдь не мешал взаимопониманию. И все шло хорошо, все шло просто замечательно, но только до того момента, пока командир крейсера не произнес в пространство:

– Шварце Мария Хеммильтон.

Увидев, как моментально подобралась Мэри, Корсаков успокаивающе коснулся ладонью рукава ее рубашки и устремил вопросительный взгляд на каперанга:

– Капитон Анатольевич?

– Прошу прощения, Никита Борисович. Несколько дней назад мисс Гамильтон упомянула в разговоре кампанию Бурга в системе Лафайет, и я к стыду своему только сейчас понял, кого имел в виду Генрих Ляйтль, второй помощник с линкора «Гейдельберг», когда восхищался командирским гением бельтайнского капитана, которую он называл Шварце Марией Хеммильтон.

Среди стихающих разговоров голос выпрямившейся в кресле Мэри прозвучал пронзительно звонко:

– Гением? В чем именно герр Ляйтль увидел гений? В том, что некая идиотка в пылу погони за отступающим противником оторвалась от мониторов огневой поддержки? Бросила своих людей прямо в объятия второй эскадры, вынырнувшей из-за теневой стороны планеты? Потеряла два-дцать один корвет вместе с экипажами? Интересные у него представления о гениальности, ничего не скажешь!

– Кхм, – кашлянул Дубинин, – а могу я услышать вашу точку зрения на произошедшее тогда? Что думает по этому поводу Ляйтль – мне известно, но у любой медали всегда две стороны…

– Моя точка зрения… Ха! – Мэри прикусила губу. – Что ж, извольте. Это был мой третий контракт (и первый именно боевой) и в свои неполные двадцать четыре я чертовски много воображала о себе. Поэтому когда у ведущей на сцепке «Хеопс» Джулии Хадсон начались неполадки с двигателями, и она была вынуждена покинуть ордер, я не увидела ничего ненормального в том, что сцепку перебросили на меня. Так или иначе, впереди у нас была эскадра Африканского союза, а сзади – пять кораблей Бурга, осуществляющих огневую поддержку. И мы пошли. Да что там – пошли! Мы побежали, задравши юбки и не оглядываясь! Связь в системе Лафайет работает так себе, высокое содержание металлов в астероидном поясе, из-за чего, собственно, и сцепились Бург с африканцами… Короче, я и оглянуться не успела, как первая эскадра, которую мы гнали, рассеялась, а с теневой стороны Лафайета-2 на нас вылетела вторая, примерно втрое более сильная. А от мониторов мы оторвались. Я оторвалась. И началась такая мясорубка… К тому моменту, когда до нас добрался «Гейдельберг», я потеряла семнадцать кораблей. И еще четыре погибли, прежде чем старый Шнайдер, дай ему Бог здоровья, успел поддержать нас главным калибром, – Мэри уже кричала. – Нет, конечно, я не спорю: Африканский союз после этого в систему Лафайет и носа не совал, но из-за меня – именно из-за меня, из-за моей неосмотрительности, самоуверенности, упрямства! – сто пять бельтайнцев остались там навсегда. Не говорите о моей гениальности мне, – последнее слова Мэри почти выплюнула, – скажите им! – она неожиданно сбавила тон и заговорила тихо и отрешенно: – И знаете, Дубинин, что самое страшное? Ни один из тех, кто все-таки выбрался оттуда живыми, выбрался не благодаря мне, а скорее вопреки… ни один из них не плюнул мне в лицо. Понимаете? Ни один… – Мэри с силой провела ладонью по лицу, стирая со лба бисеринки пота.