Под белым крестом Лузитании - Коршунов Евгений Анатольевич - Страница 12

Майк попытался представить себе, как они слушают разговор его и Рохо, как выбирают, кому в кого целить, как засыпают в стволы порох, закладывают круглые свинцовые пули и забивают пыжи…

Когда Майк вернулся на поляну, наемники уже перевязали Рохо и отвели к хижине, у стены которой он и прислонился, обхватив плечо одного из «отчаянных».

— Они — из этой деревни, — встретил он Майка. — Идиоты! Впрочем, эти люди не знают, что такое настоящая жизнь, потому-то так легко и умирают. Право же, порою я им даже завидую…

— Мы вернемся в форт? — Майк кивнул на бинты вокруг правой ноги Рохо.

— Нет. Мы идем дальше…

ДВОЙНАЯ ИГРА

— Бэзил, вы только посмотрите, как это выразительно!

Корнев держал в руках небольшую фигурку из черного дерева: женщина обратила лицо к небу и широко открыла рот, словно в раздирающем душу крике. Грудь ее была обнажена, руки, прижатые к животу, стискивали калебас. В скульптуре не было ничего лишнего, резец прошелся по материалу скупо и точно.

Рядом, у круглой хижины, сидел старик, молчаливый, с клочками седых волос на большой, тяжелой голове и, не обращая внимания на Корнева и Мангакиса, остановившихся рядом, шлифовал эбеновую маску.

— А посмотрите-ка сюда…

Мангакис коснулся плеча Корнева и кивнул в сторону соседней хижины: там работала целая семья.

Грубые, корявые куски черного дерева валялись поодаль. Мальчишка лет двенадцати, в одной лишь набедренной повязке, тяжелым мачете обрубал остатки сучков. Почти рядом, сидя на земле, работал его отец. Острым, похожим на маленькую кирку инструментом, он сильными, но осторожными ударами снимал с продолговатого бруска негнущиеся, толстые стружки, и прямо на глазах из корявой чурки вытягивался легкий корпус пироги.

Старейшина семьи, сухонький старик в одних шортах, сидя на корточках, колдовал тонким и острым ножом над маленькими фигурками гребцов. Горка крокодильих зубов лежала перед ним на аккуратно расстеленной тряпице, здесь же — несколько уже готовых фигурок с неширокими отверстиями в стиснутых кулачках. В эти отверстия старик вставлял сделанные из эбони копья, весла, длинноствольные ружья.

Две уже готовые полуметровые пироги с командами гребцов и охотниками стояли на чурбаке того же черного дерева. Их полированные бока светились золотым отблеском солнечных лучей.

— Если организовать дело широко, страна будет получать за это валюту, — задумчиво сказал Мангакис и обернулся к Корневу — За два дня мы с вами. Никос, побывали в семи кооперативах, но все это, что называется, пищевая и туристская промышленность. Рис, яме, ткачество, резьба по эбони и махагони… Единственная надежда на бокситы. Правда, в том районе нам еще только предстоит побывать…

— Вы знаете, как я вам благодарен. Вытащить меня в такое путешествие… Даже не верится, что я оторвался от моего стола.

— Скажите спасибо Кэндалу… Мне, к сожалению, пока его нечем порадовать. Я знал, что страна бедна, но то, что увидел, меня ужасает. Нам придется здесь все начинать сызнова: дороги, связь, водопровод… Все эти крошечные деревушки придется объединять, мы построим деревни с настоящими домами, фермами…

— Вы энтузиаст, Бэзил. Пока эта страна под белым крестом Лузитании, и войне не видно конца. Да вы и сами знаете, что правое дело торжествует далеко не всегда.

— Лузитания проиграла воину, — упрямо насупился грек. — Португальцы обороняются, а не наступают. Они устали от буша. И поверьте мне, фитиль, горящий здесь, взорвет фугас в Лиссабоне.

— И когда это случится, вы начнете реформировать и эту страну по плану, который вы разрабатываете по просьбе Кэндала…

Мангакис кивнул.

— Вы знаете, Никос, я командовал партизанской бригадой в Греции, фашисты не без помощи англичан нас тогда разгромили. Мне казалось, что нас предал весь мир.

— Вы имеете в виду английскую демократию? Мангакис отмахнулся.

— Не ловите меня на слове. Как советник ООН я попал, в конце концов, в Богану. И то, что удалось сделать стране, такой же бедной, как вот эта деревня, было моим возрождением… Маленькое государство, народ которого впервые за всю свою историю сыт и одет… Никос, разве это не лучшая награда смертному? После разгрома бригады я долго никуда не мог уйти от печальных строк нашего древнего поэта… Они звучат примерно так: «Вовсе на свет не родиться — для смертного лучшая доля».

— А теперь?

Мангакис улыбнулся.

— Вы же все прекрасно понимаете, Никос, вы — журналист и ученый… Я б не пережил, если бы здание, которое мы с таким трудом возводили все эти годы, рухнуло в одну ночь…

— Поставив себе памятник в Богане, вы решили увековечить свое имя и в Колонии? — пошутил Корнев.

— А разве это плохо — оставить после себя что-нибудь, за что люди будут вспоминать тебя добрым словом? — Он посмотрел на часы. — Уже пять часов! Через два часа начнет темнеть…

— Ну и что, ведь мы решили ночевать здесь К залежам бокситов пойдем завтра, с рассветом. Кстати, сколько туда…

Корнев хотел еще что-то сказать, но в этот момент из-за хижины появился стройный африканец в аккуратном защитном комбинезоне, перетянутом новенькими ремнями, с тяжелой кобурой, а в том, как он держал свой новенький автомат, было что-то плакатное. Лицо его было тщательно выбрито, волосы коротко подстрижены.

— Надеюсь, камарады, вы довольны? — спросил он приятным, мелодичным голосом. — За три дня, пока мы сюда добирались, мне кажется, вы многое увидели.

— Спасибо, Жоа.

Мангакис похлопал ладонью по толстой записной книжке, оттопыривавшей нагрудный карман его серой походной рубахи.

— Конечно, для того чтобы подготовить серьезный план развития вашей страны, этого мало, но, однако, нам будет о чем поговорить с Кэндалом.

— Кстати, в письме он писал, что мы встретимся с ним в освобожденной зоне… — Корнев внимательно посмотрел на Жоа.

Тот недоуменно пожал плечами.

— Я не знаю, что в письме… Мне было приказано передать его вам и камараду Мангакису и как можно скорее прибыть сюда. Меня даже удивила эта спешка. Правда, — он понизил голос, — Движение планирует провести в ближайшее время съезд представителей освобожденных районов. Люди будут интересоваться экономикой: действительно, какой толк от свободы, если нам будет нечего есть! Центральный Комитет Движения поручил Кэндалу подготовить доклад. Вот он, видимо, и надеется на вашу помощь, камарад Мангакис. Своих опытных экономистов у нас пока еще нет… Учатся.

В последнем слове Корневу послышался легкий сарказм.

Корнев встречал Жоа несколько раз в штабе «борцов свободы». Его уважали, у него были заслуги старого участника Движения. Таких в штабе было несколько — вышедших из колониальных ткгрем, где они отсидели не один год.

Колониальные власти взяли с них подписку об отказе участвовать в Движении: шесть-семь лет тюрьмы — разве этого недостаточно, чтобы навсегда отбить охоту болтать о политике? Но они вернулись в Движение, ничего не утаив о подписках, и даже нередко отличались своей образованностью от тех партизанских командиров, которые все эти годы провели в боях и засадах, в рейдах на бетонные форты; организовывали крестьянские кооперативы.

Однако поведение Жоа — человека еще довольно молодого, но уже много повидавшего — казалось Корневу по меньшей мере странным. Иногда Жоа целыми часами не раскрывал рта, и лицо его было сосредоточенно-хмурым, словно что-то беспокоило его. Затем он становился неестественно веселым, шутил, старался понравиться.

С майором на переправе он был начальственно строг, но чем дальше они углублялись на территорию Колонии, тем меньше оставалось начальственности в его манерах, словно он напоминал, что партизаны не слишком разбираются в тонкостях штабной иерархии…

Сейчас он был чем-то озабочен — или Корневу это только показалось? Он сам, оставив Корнева и Мангакиса на попечение старосты, ушел в разведку на три часа, пока жители готовили в честь гостей скромный пир…

И опять Майк шагал по звериной тропе сквозь молчаливый буш. И опять он знал, что впереди, позади и по сторонам идут «отчаянные» Франка Рохо, но не видел их и не слышал.