Операция «Хамелеон» - Коршунов Евгений Анатольевич - Страница 24

В центре лужайки стоял домик побольше, под деревом-«зонтом», ветки которого, толстые, мощные, росли четко разделенными этажами: первый, второй, третий, четвертый… Толстые, мясистые и большие листы напоминали фикус или магнолию. Так показалось Петру.

Здесь помещалась контора — маленький закуток, в котором дремала массивная гвианийка в модном парике — прямые волосы, расчесанные на пробор.

Она любезно поздоровалась и предложила заполнить небольшие анкетки: кто, куда и откуда едет, постоянный адрес.

Затем старательно переписала имена мелом на черную доску на стене, разграфленную и пронумерованную.

— Шале номер два, комнаты «эй» и «би», — объявила она, выкладывая из ящика своего письменного стола тяжелые бронзовые ключи. — Первый дом отсюда направо…

Она нажала кнопку на столе. Буквально через несколько секунд из соседней комнаты выскочил молодой парень в белом фартуке.

— Йе, ма…

— Проводи джентльменов, — властно приказала ему толстуха. — Номер два.

— Йе, ма, — повторил парень, выжидающе глядя на приезжих.

— Машину водишь? — спросил его Роберт, подбрасывая в ладони ключи.

— Йе, са…

— Тогда лови!

Парень ловко подхватил брошенные ему ключи.

— Отгони машину к шале и принеси мне ключи сюда. Мы будем в баре.

От конторки, из небольшого холла перед нею, двери вели направо и налево. На левой двери была прикреплена черная стеклянная табличка с белыми буквами — «Столовая». На правой такая же табличка — «Бар».

Роберт уверенно толкнул эту дверь. За ней оказалась небольшая и тесно заставленная комнатка, разгороженная почти наполовину стойкой бара.

Бармен был толстый, с физиономией экс-боксера. Он носил белую куртку с короткими рукавами, и на его мясистой руке сверкал массивный браслет низкопробного золота.

Стены были увешаны рекламными плакатами — пиво «Стар», авиакомпании «Сабена», «Алиталия» и «Гвиания-эйруейс».

Кроме дюжины высоких стульев у стойки, в комнате стояло четыре столика, окруженные низкими грубыми креслами местного производства, с грязноватыми пестрыми чехлами, не скрывающими продавленности пенопластовых подушек.

За одним столиком сидело человек пять гвианийцев. Судя по их громким и возбужденным голосам и десятку пустых бутылок «Стар», они сидели здесь уже давно и были изрядно на взводе.

Роберт выбрал столик в противоположном углу. Когда все уселись, он поманил пальцем бармена, тот лениво вышел из-за стойки.

— Йе, са? Пиво?

Он приветливо кивнул Афораби, что-то спросил его на местном языке, затем одобрительно кивнул австралийцу и Петру. Афораби улыбнулся:

— Он спросил, купили ли вы что-нибудь. Он тоже член «Мбари-Мбайо». Он актер.

Бармен обнажил в улыбке громадные белоснежные зубы.

— Да у вас тут прямо Парнас! — усмехнулся Роберт и щелкнул пальцами. — Сплошные служители муз.

— Да, сэр, — продолжая широко улыбаться, кивнул бармен. — Искусство — это лучше, чем политика.

Он с неодобрением поглядел на спорящих в углу гвианийцев.

Страсти там заметно накалялись, и экс-боксер, видимо, нашел, что настало время вмешаться. Он грозно выпятил брюхо, упер свои тяжелые ручищи в мясистые бока и зычно объявил:

— Джентльмены, не забывайте правил нашего заведения!

При этом он поднял руку и ткнул мясистым пальцем в направлении самодельного плакатика, на котором было написано: «Здесь не говорят о политике».

Спорщики, видимо, уже имели возможность убедиться, что слова бармена не расходятся с делом. Они сразу же замолчали и принялись допивать свое пиво.

Вернувшись к стойке, бармен выставил перед собой три бутылки пива и три кружки. Ловким движением сняв пробки, он взял в обе руки по бутылке и опрокинул их в кружки. Зашипела пена.

— Готово, джентльмены!

Он принес две кружки, поставил их перед Афораби с Робертом.

— Сейчас, са… — извинился он и поспешил к прилавку за третьей.

— А тебе чего здесь? Это для того джентльмена, — набросился он на одного из членов компании, подошедшего тем временем к бару. — И не хватай чужое пиво!

Тот что-то пьяно забормотал и потащился назад к собутыльникам.

— Сервис! — заорал он, как только плюхнулся в кресло. После первых же глотков Афораби заметно оживился. Глаза его заблестели, речь стала свободнее. Он заговорил о себе.

— Вы спросили меня, сколько я зарабатываю в месяц… Он смотрел на Петра.

— Я зарабатываю мало… Вот так иногда заезжают европейцы, как вы, что-нибудь покупают. Как-то приезжал богатый американец — заплатил мне сто фунтов за один эстамп вместе с доской, на которой я его резал. И тут же приказал уничтожить эту доску, чтобы один-единственный оттиск был только у него…

Афораби отпил пива и вздохнул:

— Что же, это его право; а сто фунтов — хорошие деньги. У меня ведь жена и сын. Я заплатил вперед за его обучение в школе. Потом я делал стены бензоколонки. Вы их видели — колонка у клуба. Тоже были деньги.

Он жадно выпил сразу полкружки.

— Но иногда мне хочется уйти назад, в мою родную деревню за тридцать миль отсюда, и жить жизнью моих родителей, моих предков. Сажать ямс и веселиться на празднике урожая, ходить на охоту и копить деньги на вторую жену… Но я не могу этого сделать!

Он заметно опьянел, и Петр удивился, насколько он был слаб.

— Я не могу этого сделать потому, что я не могу уже жить так, как жил раньше! Мисс Карлисл несколько лет назад ездила по бушу и собирала ребят, у которых она находила способности к искусству. Потом она давала нам кисти и говорила — рисуйте! Нам, никогда раньше не знавшим, что такое масляные краски и гравировальная игла! Мы должны были «самовыражать» свои способности, не испорченные ничьими влияниями… Потом были выставки, мы ездили за границу… Он допил кружку и махнул бармену:

— Я угощаю!

— Не надо, — вдруг мягко сказал ему Роберт, кладя ладонь на его руку. — Сегодня угощаем мы…

На этот раз бармен принес еще три бутылки — прямо на стол, предоставив им самим наливать пиво в свои кружки. Мимоходом он включил фен. Тяжелый пропеллер медленно повернулся под потолком раз, другой, все быстрее и быстрее…

В углу опять громко спорили на местном языке. Петр прислушался к незнакомой речи, удивительно мягкой и музыкальной. Спорящие все время повторяли английские слова «всеобщая забастовка». И Петр вдруг почувствовал необъяснимую тревогу, будто все, о чем говорилось там, в углу, касалось лично его.

— Нам пора…

Роберт тревожно коснулся его плеча.

— Что с вами? Вы заболели?

— Не знаю. Просто знобит. Наверное, от фена.

Афораби смотрел на него глазами, расширившимися от ужаса.

— Это… Ошун, — запинаясь, произнес он. — Я не должен был водить вас в храм…

Петр с усилием рассмеялся:

— Ерунда! Перегрелся днем. Я же еще даже по-настоящему не акклиматизировался, а уже гоняю по стране. Кстати… (он посмотрел на часы), вам, кажется, опять попадет: мы должны были быть у мисис Карлисл полчаса назад.

Афораби поспешно допил остатки пива и вскочил. «А все-таки он ее боится», — подумал Петр. Роберт встал не торопясь, медленно отсчитал деньги и положил их на стол.

— Но почему бы вам действительно не вернуться домой в деревню? — спросил он Афораби, продолжая прерванный разговор. — Что держит вас здесь? Мисс Карлисл?

Афораби опустил голову:

— Я ненавижу ее. И все мы, те, кто в клубе, мы все ненавидим ее. Она испортила нас. Она наслала на нас джу-джу, она сделала что-то с нашими душами. Мы не можем больше жить без «Мбари-Мбайо» — никто, ни я, ни он…

Он кивнул на бармена, сгребающего, словно лопатой, своей широкой ладонью монеты, оставленные Робертом.

Они вышли на высокое цементное крыльцо, и сразу же их охватила влажная, липкая темнота, оглушил звонкий треск мириад цикад.

Парень — тот самый, которому было поручено отогнать машину, — выскочил следом за ними и словно растворился во тьме. Затем где-то неподалеку заурчал мотор, разом вспыхнули два белых столба — свет фар уперся в крыльцо.