Наемники - Коршунов Евгений Анатольевич - Страница 35

Петр перевел взгляд на Элинор — сестру Урсулу. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, и лицо ее было бледно, пальцы рук, вытянутых, лежащих на краешке стола, стиснуты.

Она была вся во власти музыки, она была не здесь, она была далеко от этой поляны в африканском буше, от этих дурацких разноцветных лампочек, вокруг которых бешено метались нетопыри, пожирая хороводы стремившихся на свет ночных бабочек, далеко от парней в пятнистой форме, скучающих над стаканами пива.

И вдруг Петр понял — Эбахон играл для Элинор, для таинственной белой монахини, для бывшей туземной жрицы, мечущейся в поисках самой себя.

Но вот последние аккорды, Эбахон опустил руки и уронил на грудь свою тяжелую, начинающую лысеть лобастую голову…

Несколько секунд тянулась пауза, потом раздались вежливые аплодисменты. Эбахон встал, устало кивнул аплодирующим и пошел к своему месту за столиком — между Штангером и Элинор, и Петр увидел, что он смотрит в глаза Элинор, а она отвечает на этот взгляд.

— Браво, — вежливо сказал Штангер, когда Эбахон взялся за спинку своего кресла.

Эбахон кивнул. Он продолжал смотреть прямо в глаза Элинор, широко раскрытые, завороженные. Штангер заметил это, уголки его тонких бледных губ чуть заметно искривились.

Запыхавшийся солдат, босоногий, в белом фартуке, навис над столиком с подносом, уставленным новыми бутылками и чистыми стаканами. Эбахон вопросительно приподнял бровь…

— Коньяк, — еле слышно выдохнула Элинор, и Эбахон, поспешно налив в стакан, взятый с подноса, несколько капель мартеля, протянул его Элинор.

— Вам надо было стать артистом. Вы околдовали меня, — сказала она тихо, беря стакан.

— Нет, я — солдат, — мягко улыбнулся Эбахон. — Всего лишь солдат, сражающийся за счастье моего народа. А что касается колдовства… — продолжал Эбахон, пристально глядя в порозовевшее лицо Элинор, — то я слышал, что вы…

— Да, я была жрицей Ошуна, — выдохнула Элинор.

— И можете предсказывать будущее… Элинор усмехнулась.

— Будущее? И вы поверите предсказаниям жрицы, предавшей языческого бога и ставшей невестой Христа?

— Если всевышний предначертал вам этот путь, значит, вы выполняете его волю, — раздался за спиною Петра голос Жака.

Петр оглянулся: Жак подошел к столику вместе с Бобом Рекордом… одетым в пеструю форму десантника. Оба были пьяны и на ногах держались нетвердо.

— Сестра Урсула или жрица бога Ошуна… какая разница, как зовут Кассандру в наше время? — вызывающе продолжал Жак. — Если вам, мадам, принадлежит дар видеть будущее, просто свинство зарывать такой талант в землю! — Он обернулся к мрачному Бобу: — Ты согласен со мною, парень?

Тот кивнул, избегая напряженного, вопросительного взгляда Элинор, которую явно удивило появление Боба в форме наемника.

— Хорошо! — вдруг решительно встала она. — Вы настаиваете?

Взгляд ее был устремлен на Эбахона. Тот быстро кивнул. Элинор перевела взгляд на Штангера:

— И вы?

Немец неожиданно смутился:

— Я… н-не… очень…

— А вы?

Этот вопрос был обращен уже к Петру.

— Если судьба моя решена наперед, то я предпочел бы играть втемную. Так интереснее…

— А вам, господа, я предскажу судьбу, хотите вы этого — или нет, — твердо сказала Элинор, обращаясь к Жаку и Бобу.

— Это будет дьявольски занятно, — ответил за обоих француз.

Элинор обернулась к Эбахону:

— Мне нужны орехи кола, собака, коза и белая курица… Кола и курица у меня есть, но вот собака и коза…

Эбахон вопросительно взглянул на Штангера, потом на ухмыляющегося Жака:

— Френчи?

— Мои парни сожрали все живое на двадцать миль вокруг, — расхохотался Жак. — В сыром виде, как учит их сержант Браун.

Конечно, если великий Ошун требует жертв, я прикажу совершить набег на какую-нибудь дальнюю деревню. Или привести собаку и козу от прокаженных Элинор закусила губу:

— Хорошо! Попробую обойтись курицей… Но вам придется подождать…

Она резко повернулась и быстро пошла к домику миссии. Штангер, проводив ее хмурым взглядом, обратился к Бобу:

— Значит, Френчи все-таки уговорил вас, — обратился он к хмурому Бобу Рекорду и дотронулся до его пятнистого рукава. — А как же миссия?

— У всех у нас тут одна миссия, — мрачно отозвался Боб. Эбахон ободряюще положил руку на плечо Боба:

— Ничего! Война, а не молитвы — удел мужчины. Мне говорили, вы сражались во Вьетнаме, у вас есть боевой опыт. Мы заключим с вами контракт как с ветераном: хорошее жалованье, премия за каждый бой, страховка и выходное пособие. Вы знаете наши условия…

Боб безразлично кивнул.

— Этот парень будет служить у меня, — тоном, не допускающим возражений, заявил Жак. — Это было главное условие, на котором он согласился принять участие во всем, что здесь происходит.

Эбахон и Штангер переглянулись.

— Вот видите, мистер Николаев, с какими своенравными парнями нам здесь приходится иметь дело, — неожиданно обратился Эбахон к Петру. — Впрочем, вы могли убедиться в ходе вашей инспекции, что они стоят тех денег, которые мы им платим.

Это было сказано громко, так, будто было рассчитано на кого-то еще, не только на одного Петра, и Петр сразу же понял на кого.

Мартин Френдли, краснолицый, распаренный духотой и виски, в широком светлом клетчатом пиджаке, с пышным галстуком-бабочкой, синим в белый горошек, подходил к столику. Он, несомненно, слышал слова Эбахона, но сделал вид, будто пропустил их мимо ушей.

— Позвольте поздравить ваше превосходительство с блестящим исполнением Чайковского, — начал он, еще не доходя до столика. — И способ, которым вы решили еще раз продемонстрировать свое расположение к нашему коллеге мистеру Николаеву, просто потрясает! — Он слегка поклонится Эбахону и протянул стакан, который держал в руке, Петру: — Поздравляю вас, мистер Николаев, с успехом вашей миссии. У вас блестящий дар нравиться людям. Я знал это в Луисе, но здесь вы поразили всех нас…

Френдли хохотнул:

— Мы все надеемся, что, занимая такое положение при его превосходительстве президенте республики, вы будете полезны и нам, вашим бывшим коллегам, при исполнении нами нашего профессионального долга.

И Френдли сделал рукою широкий жест в сторону столиков, занятых журналистами. Петр невольно посмотрел туда, и его приветствовали высоко поднятые стаканы. Френдли выступал, как говорится, от имени… С этим надо кончать, дело действительно зашло слишком далеко.

— Мистер Френдли! — твердо начал Петр, стараясь говорить так, чтобы его услышало как можно больше окружающих. — Я категорически отрицаю какое-либо отношение к тому, что происходит в Поречье!

Лицо Эбахона сразу стало жестким, он вперил в Петра тяжелый, угрожающий взгляд. А Френдли…

— Конечно… конечно, сынок! — хохотнул Френдли и подмигнул. — Есть вещи, о которых не говорят… или обязательно опровергают.

Он шутовски поклонился. Все вокруг захохотали.

«А ведь им нужно… чтобы я был советником у главаря мятежников, — с горечью подумалось Петру. — Это же… сенсация! Сенсация? Нет, пропагандистское прикрытие интриг хозяев Эбахона!»

Он взглянул на Эбахона, решив идти напролом: сейчас… сейчас… при всех… десять маленьких негритят! Но Эбахон, опередив его, встал, поднял руку:

— Я должен извиниться перед главой группы представителей международной прессы за то, что до сих пор не выразил им соболезнования по поводу трагической гибели… — он опустил глаза, лицо его стало скорбным, — …журналистов из ФРГ и Японии. Пути господни неисповедимы, но… как сказал только что мой друг Рольф Штангер, это Африка, джентльмены. И здесь до сих пор многое необъяснимо даже нам, африканцам.

Он поднял взгляд на Петра, и в этом взгляде Петр увидел холодную, неумолимую жестокость человека, готового ради своих замыслов пожертвовать жизнями не одного-двух, но десятков, сотен тысяч людей. И еще было в этом взгляде откровенное, циничное предупреждение. Взгляд Эбахона словно говорил: смотри, жизни этих двоих на твоей совести. Жизни остальных в твоих руках.