Скиталец - Ковальчук Игорь - Страница 43

Несколько ошеломленный, Дик, которому внезапно кинулись под ноги — или в ноги, — невольно отступил на шаг. Воин, назвавшийся Нарроеном Идилином, казалось, не заметил его движения, не стали реагировать и остальные. Они вслед за своим предводителем тоже преклонили колена.

— Это ее кинжал, — глухо сказал Нарроен Идилин и вскинул голову. — Откуда он у тебя?

Он поднялся на ноги, вслед за ним — остальные.

— Сама ли леди тебе его отдала?

— Она оставила кинжал в седельном вьюке. Мы путешествовали вместе, и когда ее похитили…

— Кто ее похитил?

— Некто Далхан Рэил. В своих владениях он известен как Мор Аогел.

Судя по выражению лица предводителя отряда, это имя он слышал впервые. Помолчав (наверное, пытался вспомнить), он бесстрастно спросил:

— Кто он?

— Служитель Ангела Зла. Кажется, Сер… Йерел называла Ангела богом Зла. Или Тьмы… Не помню…

— Этот Далхан — служитель Темного Бога? Зачем ему миледи? Уж не желает ли он принести ее в жертву?

— Если бы я знал… Но я даже не видел, как все произошло. Я отсутствовал. А когда вернулся, мой друг… и заодно оруженосец… Он все мне рассказал. Объяснил, что похитил ее именно Рэил. При этом, насколько я понимаю, ничего не сказал. Не потребовал. Просто забрал — и исчез.

— Где этот твой друг? Может, нам он расскажет о случившемся более толково?

— Его нет. Сейчас… Он… Как бы это объяснить… Его лечат. Дело в том, что Далхан прибил его колом к дереву.

— А-а…

Нарроен покачал головой. Оглянулся на своих людей, все еще ждавших со стрелами на тетивах, и сделал знак убрать оружие. Посмотрел на Дика более доброжелательно:

— Присаживайся. Думаю, тебе надо рассказать нам все, и как можно более подробно.

Глава 13

В углах большой комнаты с высоким сводчатым потолком лежали густые тени, и Серпиане постоянно хотелось спрятаться там, обратившись в змею. Но это было бессмысленно, поскольку тень дала бы ей лишь иллюзию убежища. А к чему ей иллюзия?

Чувствуя себя неловко в чересчур роскошном платье, она, выпрямив спину, сидела на самом краешке удобного глубокого кресла и читала. Книга была интересная, посвящена вопросам переработки энергий, но сегодня девушка почему-то не могла сосредоточиться на чтении. Она и сама не понимала, что ей мешает, но в который раз уже обнаружила, что впустую пробегает глазами строчки, и опять вернулась в начало страницы. Попробовала снова.

Перед ее внутренним взором вставали образы то Дика, то отца. Их лица и то, что она думала о них обоих, не имело никакого отношения к проблеме переработки энергий, и Серпиана сбивалась, теряла нить рассуждений. Наконец, осознав, что сегодня ей не почитать, швырнула книгу на столик и сердито уставилась в камин.

Камин был роскошный, как и все в комнате. Отделанный черным и белым мрамором, он распахивал огромный зев, выполненный в виде чьей-то белозубой пасти, и с удовлетворением демонстрировал свое содержимое — сложенную пирамидкой растопку и изящный кованый таганок. По сторонам камина, поближе к решетке, стояли два уютных кресла, где хотелось бездумно свернуться клубком и подремать. Между ними — низенький столик, чуть дальше — стол, за которым, сидя на обитом бархатом высоком стуле, Серпиана каждый день ужинала и обедала. Дальше, на возвышении, стояла под огромным балдахином широкая кровать со столбиками и резной спинкой, которая до сих пор вызывала у девушки нервную дрожь. Настолько, что примерно половину ночей она проводила на кушетке или даже в одном из кресел.

В дверь осторожно постучались, и, поскольку ответа не последовало, дверь приоткрылась.

— Можно? — спросил Далхан.

— Если я скажу, что нельзя, разве ты не войдешь? — спросила девушка.

— Я подожду снаружи, пока ты оденешься.

— А если я вообще не хочу тебя видеть?

Не отвечая, он вошел в комнату и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Он был опять облачен во что-то длинное, светло-серое, лежащее ровными складками, и это очень его красило. Он отличался высоким ростом, прекрасным сложением и истинно мужской красотой. У него были правильные черты лица, ясные глаза и дивного рисунка бледные губы. Густые темные волосы волнами ложились на плечи и достигали бы лопаток, если б не завивались кольцами на кончиках. На этого мужчину можно любоваться, подумала Серпиана и со вздохом опустила глаза.

— Как спалось? — спросил он, встав рядом и таким изящным жестом кладя руку на спинку незанятого кресла, что у девушки что-то сжалось под ложечкой.

— Отвратительно.

— Что-то не так?

— Все не так. И будет не так, пока ты держишь меня взаперти.

— Если тебе захотелось прогуляться, можешь выйти в садик. Я тебя не ограничиваю.

— А за ворота тоже можно?

— Нет. За ворота нельзя. Но ты должна понимать, как опасно оказаться в одиночестве в незнакомом месте. Я беспокоюсь о тебе, только и всего.

Она покачала головой. Поднесла руку к тщательно, очень красиво уложенным волосам ивыдернула одну из шпилек. Каждое утро в комнату к Серпиане являлась девушка и делала ей прически, всякий раз новые. Делала отлично, но порой заколки или шпильки начинали докучать, и Серпиана выдергивала их. Прически ей было не жалко ни капельки.

— Твоя забота вызывает неприятное ощушение неправдоподобия. И сомнение. Что тебе до моей без опасности?

— Я уже отвечал тебе на этот вопрос, но если хочешь, отвечу снова. Я тебя люблю. И хочу добиться взаимности.

Девушка-оборотень покосилась на резную кровать, и ее передернуло.

— Так в чем же дело? Если так хочешь… Вот кровать, вот отличные столбики. Веревка найдется?

Далхан посмотрел на свою пленницу укоризненно:

— Уж кто-кто, а женщина должна понимать разницу между любовью и скотской похотью. Не собираюсь брать силой то, что, полученное насильно, не имеет ни смысла, ни цены.

— Какая любовь, если ты приволок меня сюда и держишь в плену? — закричала она. — Это — любовь?!

Он едва слышно вздохнул и присел в кресло.

— Послушай меня, Йерел. Послушай и постарайся поверить. Ты просто не понимаешь, что происходит. Пойми, твой бывший жених — монстр, который себя не понимает и понять не может. Он обладает чудовищной силой, но управлять ею неспособен. Обучаться тоже, похоже, не собирается. Тебе не при ходило в голову, что он может стать опасен?

Далхан говорил искренне и был очень убедителен. Серпиана смотрела на него молча. Ее взгляд был непроницаем, лицо замкнуто, словно она ничего не слышала. Ее точеное лицо показалась ему совершенным. Он поднялся с места и шагнул к ней.

Но в следующий момент опомнился, взял себя в руки и отступил.

— Я прошу тебя попытаться представить себе, что будет, когда твой молодой человек обретет полную силу. Он неуправляем, как и его отец. И, что самое худшее, в отличие от него одержим идеями справедливости. Поверь мне, нет ничего страшнее людей, уверенных в своей правоте и стремящихся ко всеобщему благу. Именно они обычно заливают мир кровью. Тем, кто трезво смотрит на жизнь и понимает, что всеобщее счастье недостижимо, это не нужно.

— Почему ты говоришь мне все это?

— Ты помнишь, что говорил король Ричард? «Мы ничего не можем поделать с тем, что поступаем как дьяволы». Он таков, каким его сделала природа, — результат того, что в жилы человеческого существа оказалась влита кровь нелюдей. Но когда человек по природе злобный пытается поступать как добродушный, в итоге выходит нечто ужасное. Идти против себя нельзя никому.

— И ты хочешь уверить меня, что Дик — злобная тварь. Так?

— Он — всего лишь сын своего отца. И внук своего деда. Наследник своего рода. Я не говорю, что он в этом виноват. Стремления его рода дремлют в нем, и рано или поздно они пробудятся. Он ничего не сможет с этим сделать.

— Ерунда.

— Ты помнишь легенду о Мелюзине, альвийке леса Коломбье, которая стала праматерью графов де Лузиньян?

— Я ее не знаю.

— Я тебе расскажу. Мелюзина стала супругой Раймона Форезского, первого графа де Лузиньяна. Родила ему десятерых детей, и все они, кроме двоих младших, были уродами. То есть каждый имел какое-нибудь врожденное внешнее уродство. Но не только… У каждого из них такое же уродство было в душе. Многие дети Раймона поражали отца и окружающих своей природной жестокостью и бесчинствами. У двоих или троих из них не было и вовсе ничего святого. Например, у Жоффруа Большезубого, который увенчал свою блистательную карьеру насильника и убийцы тем, что спалил дотла целый монастырь, где укрылся его родной брат Фромонт. Как понимаешь, вместе с братом Большегубого в огне погибли и все монахи, но Жоффруа это не обеспокоило. Граф упрекал во всем свою супругу, но, по правде говоря, они оба были виноваты. Человеческую и нелюдскую кровь ни в коем случае нельзя соединять.