Скиталец - Ковальчук Игорь - Страница 18

Но обо всем этом Ричард не знал. А вернее, не помнил.

Он скакал по чужой стране, напуганный охотой, открытой на него, редко слезал с седла, едва смыкал глаза ночью и не давал покоя тем, кто его сопровождал. В первый день они съели почти все, что дал им с собой трактирщик, и король разразился негодующими выкриками в адрес мошенника, который взял с него золотой и положил в сверток так мало еды. То, что днем раньше он принял этот сверток с удовольствием, нисколько не повлияло на его дурное настроение.

А раз путники не заглядывали по дороге на постоялые дворы, понятное дело, и есть им было нечего. Слуги, сопровождавшие их, умели готовить только самые простые блюда. Но из чего их готовить, если ни в один трактир нельзя заглянуть за припасами? Кроме того, сам король не давал времени на готовку — он гнал своих людей вперед. Скорее, скорее, на Вену, благословенный богатый город, где в толпах крестьян, ремесленников, купцов и солдат, даст бог, затеряется даже могущественный король Англии!

Он был зол как пес, которого раздразнили кнутом, и от непривычного голода иной раз доходил до исступления. Но через некоторое время стал опасаться срывать дурное настроение на тех, кто его сопровождал, в том числе и на слугах, потому что один из них, которого он, в ярости на свою горькую судьбу, хорошенько поколотил, к утру умер, а второй удрал, опасаясь, что его постигнет та же участь. Остался только один, самый преданный и, кроме того, отлично умевший говорить по-немецки. Его и пальцем нельзя было тронуть, потому как, если он убежит, кто же будет разговаривать с хозяевами трактиров в Вене? С Вильгельмом Этангским тем более приходилось осторожничать — его обороняло графское достоинство и крепкие кулаки.

Плантагенета поддерживала только сладостная мысль о том, как он отомстит всем сильным мира сего, добравшись до своих владений.

А через несколько дней изнурительного путешествия перед взором измученного Ричарда развернулась величественная панорама крепостных стен Вены. Он так вымотался, что даже не стал прикидывать, как будет захватывать этот город, когда снова окажется в силе. Отметил лишь массивные квадратные башни, высокие стены, сложенные из едва обработанных каменных глыб, скрепленных раствором, и прочные ворота. При желании, конечно, можно взять любой город, но этот дастся не так легко.

«Впрочем, иначе и неинтересно, — подумал Ричард. — Что за удовольствие сражаться с врагом, который мнется, как трава? Что за удовольствие в женщине, которая уступает сразу?» При мысли о женщине он испытал неясное раздражение. Во-первых, потому что хотел есть, а во-вторых, потому что вспомнил свою жену. Насколько она глупее, чем его мать, мудрая и прекрасная Альенор Аквитанская, насколько она никчемнее… Один толк с принцессы Наварры — приданое.

Вена оказалась большим городом с булыжными мостовыми меж высоких каменных домов, в стенах которых по привычке прорубали совсем маленькие окошки, больше похожие на бойницы. Их скрывали деревянные ставни с набитыми рейками, которые все-таки пропускали немного света. На верхних этажах окна, казалось, были побольше, но и заглянуть в них могли разве что соседи через улицу — из своих окон. На улицах кипела жизнь — катились тележки торговцев зеленью и глиняными горшками, хозяйки препирались из-за выгодной покупки или выясняли отношения из-за белья, кто-то ругался с соседом через улицу.

Улочки попадались всякие — и узкие, по которым только-только пройти, даже тележка проедет едва ли, и широкие, где по сторонам, у самых стен, сделаны канавы для стока нечистот. По осклизлому грязному булыжнику до омерзения противно было бы пройти босиком, но по пути королю и его спутникам встречались те, кто, видно, не имел возможности обзавестись кожаной обувью, — попрошайки, самые отбросы городского общества. Еще царил закон, по которому крестьянин, продержавшись в независимом городе год, месяц и день, становился свободным. Должно быть, среди бедноты Вены таких толклось немало, поскольку этот город не принадлежал никакому сеньору.

Зато трактир оказался богатый — двухэтажный, с несколькими комнатушками для постояльцев, которые могли заплатить за подобную роскошь, с мебелью и даже посудой. Хозяин принял путников почтительно, хоть и с легкой насмешкой. Он знал цену рыцарям, возвращающимся из Святой Земли: спеси много, а в карманах свищет ветер. Взгляд его Ричарду не понравился, и он решил, что не стоит расплачиваться здесь византийским золотом. Мало ли что могут подумать…

И слуга короля, владеющий местным наречием, отправился к менялам.

Но слугам, как известно, особое разумение ни к чему. Почувствовав в кармане приятную тяжесть пусть и не своих, но доверенных ему на время больших денег, он представил себя важным человеком. Расхаживая в рядах менял, — здесь сидели сплошь крепкие мужчины с весами и коробами, в которых хранили золото, серебро и медь; за порядком приглядывали стражники, — королевский слуга надувал щеки и поглядывал высокомерно. Менялы на его взгляды не реагировали. Они никогда не зазывали клиентов. Зачем? К ним и так придут.

В Европе ходило несметное количество разнообразных денег. Их чеканили и короли, и герцоги, и графы, да еще привозили с Востока паломники и купцы — словом, разобраться во всем этом изобилии могли только весы. Монеты оценивались по весу, затем меняла высчитывал равное по стоимости количество местных монет и, конечно, свою долю. В одних городах доля эта определялась городским магистратом, в других — спросом и предложением, но в обоих случаях была невелика. Ибо каждый торговец или хозяин постоялого двора принял бы монету любого достоинства, лишь бы она была по-настоящему серебряной или по-настоящему золотой. Главное — драгоценный металл, а что там на нем написано — неважно.

— Эй, любезный, — окликнул слуга шепотом, считая, что меняла и так должен услышать, если захочет. — Во что оценишь эту монету? — и вынул византийский золотой.

Меняла взял предложенное и бросил на весы. Уравновесил чашечки. Попробовал монету на зуб, оглядел знаки, до блеска натер о свой матерчатый пояс…

— Что за монета? — спросил он.

— Поживее, любезный, — с миной благородного лорда заявил слуга. — Я спешу.

— Что за монета? — невозмутимо повторил меняла.

— Византийская номисма. Разве ты не знаешь? Должен бы.

— Тяжелая. — Флегматичный австриец передал монету соседу. — Стоит никак не меньше французского ливра.

— Больше. Ливры за последние годы измельчали, — рассмеялся сосед.

Меняла открыл короб.

— На что меняешь?

— На серебро. — Слуга поднадул щеки. — Только хватит ли у тебя монет? — Он не удержался и потряс перед глазами собеседника увесистым мешочком.

Глаза у менялы загорелись. Он еще раз осмотрел монету, прикусил ее и снова потер о кушак (за неделю материя на кушаке тяжелела, и тогда он сжигал ткань, а после выковыривал из золы несколько крупинок золота; это был его дополнительный доход). Покосился на приятно побрякивающий мешочек.

— И что у тебя там?

Королевский слуга, не желая отказывать себе в удовольствии, распустил завязки и продемонстрировал целую пригоршню золота.

Но его ожидание не оправдалось. Лицо менялы осталось каменным.

— Откуда у тебя столько золота? — только и спросил он.

— Думаю, это не должно тебя касаться, — надменно бросил англичанин.

Меняла пожал плечами:

— Возможно. Тогда это дело нашего судьи. Сам пойдешь или позвать стражу? — и кивнул на стражника, как раз вытащившего меч — поведение чужестранца ему тоже показалось подозрительным.

Слуга побледнел. Лишь теперь он понял, в какую ловушку угодил, и отвертеться было уже невозможно. На мгновение он со злобой подумал, что уж королю-то его ничто не грозит. Ну подумаешь, подержат в плену, так и угождать небось будут получше, чем папе римскому. Ну выкуп заплатит. Так он богат, как никто. Но потом англичанин представил, что сделает с ним король, если узнает об измене. Ведь рано или поздно он обретет свободу, и тогда изменнику не поздоровится.