Морф - Клименко Анна - Страница 60

Шерхем пожал плечами, глядя куда-то сквозь меня.

— Наверное. Не знаю. Постарайся сделать так, чтобы с мальчиком ничего не стряслось.

— Не с моим везением, — я многозначительно усмехнулась, — забыл, что ли, кем меня сделал?

— Ты можешь мыслить как человек, а значит — все еще человек.

Я хихикнула и принялась рассматривать свои когти, появившиеся на месте милых розовых ноготков. Виаро молчал, прислонившись спиной к арке окна, я чувствовала на себе его внимательный взгляд, теплый и участливый взгляд, от которого хотелось взвыть. Охр, ведь так не смотрят на умертвия. Не должны, это неправильно…

— Ты думаешь, что во мне еще много от человека, — наконец выдавила я, давясь каждым словом, — но ты даже представить себе не можешь, что я такое. Даже в эту самую минуту, когда мы с тобой просто беседуем, я чувствую, как вкусно ты пахнешь, слышу, как бьется живое сердце. А больше всего мне хочется выпить твое живое тепло, которого во мне больше нет. Не кажется ли тебе, что я не самая лучшая компания для Гверфина?

Короткое пожатие плечами.

— Возможно. Но сейчас у нас нет времени искать кого-то другого, и уж тем более нет возможности отправлять Гверфина обратно в Карьен, потому что… — Шерхем запнулся, взглянул на меня растерянно, — потому что, как мне кажется, если мы уйдем, то замок станет неинтересен морфам.

Я вздохнула, зябко обхватила себя руками за плечи.

— Ладно, Шерхем. Я так понимаю, что вы с Арнисом уже все решили… Ну, так тому и быть. Я сделаю все, чтобы Гверфин уцелел. Доволен?

— Доволен, — господин Виаро медленно отлепился от окна, — я, в свою очередь, обещаю, что как только морфы окажутся вне этой сферы, я лично отвезу тебя к эльфам и сделаю все, чтобы они вернули тебя к жизни.

Он сказал это совершенно серьезно, но… В глазах стояло все то же беспомощное выражение, как у коровы на бойне. У меня в носу подозрительно защипало.

— Не надо так много обещать, господин лекарь. Я вполне освоилась и, как мне кажется, когда-нибудь и сама доберусь к нашим светлым соседям.

— Я всегда знал, что когда-нибудь ты это скажешь, — он растерялся окончательно.

А у меня в душе разлилось такое непомерно огромное море жалости к этому загнанному в угол человеку, что, пискнув нечто маловразумительное, я подалась вперед и, обхватив Шерхема за шею, крепко прижала его к себе. Мысли словно сошли с ума и пустились вскачь как табун диких лошадей, в голове теснились тысячи ненужных и бестолковых слов, говорить которые уже не было смысла. Я продолжала прижиматься щекой к колючей щеке лекаря, я блаженствовала в вихре живого тепла и мысленно молила Хайо, чтобы тот позволил мне отнять у этого человека хотя бы толику его страданий. Я бы впитывала их как губка, мне совсем не трудно носить это в себе, а он… тогда бы он, наконец, улыбнулся, перестал злиться на весь подлунный мир, и, возможно, стал бы тем лекарем из Тальи, которым был пятнадцать лет назад.

— Малыш, — глухо пробормотал он, — малыш, не надо. Все будет хорошо. Я думаю, что обязательно вернусь, правда.

На самом деле, конечно же, он так не думал. Понимал, что шансов вернуться — один из ста.

— А потом, когда все утрясется, ты снова заживешь так как раньше, — продолжал вдохновенно лгать господин Виаро, — вернешься к родителям и, если Хайо будет милосерден, забудешь обо мне…

Тут я поняла, что он мягко, очень деликатно пытается освободиться. Я скосила глаза — ну конечно! В дверях изваянием застыл Гверфин, взъерошенный, красный как рак, и, что было очевидно, он совершенно не собирался исчезать.

Я хмыкнула и сделала шаг назад, но, все еще не отпуская взгляда лекаря, тихо сказала:

— Я тебя не забуду, и Хайо тут вообще не при чем.

Развернувшись на каблуках, Гверфин нарочито громко затопал прочь, а Шерхем поник и укоризненно сказал:

— Ну, вот видишь… все получается не так, как надо. Пожалуйста, присмотри за парнем. Можешь считать, что это моя последняя просьба.

***

Вечер получился скомканным как платочек истеричной девицы или черновик неудавшегося стихотворения. За ужином Гверфин сидел надутый, на меня старался не смотреть, и на лекаря, впрочем, тоже. Все его поведение весьма прозрачно намекало на то, что тот «чмок» в щеку — это было не просто так, и не прощание избалованного в карьенской академии отпрыска. Я смущалась и откровенно не знала, что делать, потому что, во-первых , такихотношений с юношами у меня еще не было (а что удивительного? С моей-то комплекцией?), и во-вторых, как раз-таки этих отношений я не искала. По крайней мере с Гверфином, который всегда казался мне чем-то вроде младшего брата или приятеля, а тут взял — да и поломал соломенный домик нашей дружбы.

В обеденном зале было темно и мрачно, где-то во дворе надрывно подвывала собака, зомби с застывшими улыбками разносили блюда, время от времени появлялся Шпарс — исключительно, чтобы в очередной раз осведомиться, а не нужно ли чего благородным господам. Шерхем уныло ковырялся в тарелке, почти ничего не ел и задумчиво поглядывал в мою сторону. Арнис Штойц барабанил по столу пальцами, как будто исполнял на клавесине сложную фугу и единственным, на кого он вообще смотрел, был Гверфин. В общем, из всех присутствующих только я и отдала должное ужину, но исключительно из желания согреться. Ведь желающих согревать меня ночью, само собой, не найдется — кому нужно когтистое и прохладное умертвие под боком?

Первым из-за стола поднялся Штойц, с грохотом отодвинул стул и кивнул Шерхему. Тот спокойно отставил кушанье и покорно, не оглядываясь, поплелся за некромантом. Гверфин, бросив на меня испуганный взгляд, тоже вскочил и заторопился прочь. Я не стала его догонять, осталась за столом в одиночестве. Стоило, конечно, поговорить с пареньком и убедить его в том, что я не могу стать дамой его сердца, но… как-нибудь в другой раз, когда вернется из опасной вылазки Штойц, и Шерхем будет сидеть в кресле, вытянув ноги к камину и прикрыв глаза… Уже не преступник, не изгнанник — а просто человек, заслуживший несколько лет просто спокойной жизни.

Я вздохнула. Картина, промелькнувшая перед мысленным взором, была исполнена тихого счастья. О таком мечтают, да. Но если оно и приходит, мало кому дано долго жить в его розово-ватных объятиях.

За окнами быстро темнело, на каменный пол багровыми осколками стелилось отражение огня, пляшущего в камине. Пахло… ароматным мылом, некромант любил себя побаловать и покупал только самое лучшее, прямехонько из Карьена. Не едой, остатки которой унесли послушные мертвяки, а именно мылом. Лавандовым.

В углу, в темноте, что-то шевельнулось, и я без труда рассмотрела Рофа. Зомби непонятно когда пробрался в обеденный зал и теперь стоял, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, и тупо смотрел сквозь меня.

— Роф, что ты здесь делаешь? — пробормотала я. Обычно Штойц держал его вместе с прочими собратьями по посмертной жизни. Ответа не последовало, что неудивительно: Роф никогда и ни с кем не разговаривал. Впрочем, какая разница, здесь Роф или внизу? Талисман Штойца держит крепко, и Роф — самое безобидное создание, какое себе только можно представить… разумеется, в пределах замка.

Продолжая раскачиваться, зомби упорно игнорировал мое присутствие и взирал в пустоту. Мне сделалось неуютно. Мелькнула мысль — а не поискать ли комнату Шерхема? Просто так, чтобы поболтать и отвлечь его от тяжелых мыслей. Но нет, конечно же, нет. Я не буду ему надоедать перед важным походом, от которого зависит слишком много жизней. Я поднялась и побрела к себе, в холодную шелковую постель. Роф так и остался в обеденном зале.

Пахло лавандовым мылом, и аромат этот неприятно раздражал, почему-то заставляя думать о неизбежном.

…А на рассвете они ушли, некромант и лекарь. Ушли пешими, и у каждого на плече была простая дорожная сумка. Гверфин порывисто обнял отца, с натянутой улыбкой пожал руку Шерхему. Я молча кивнула им обоим. Не люблю слезливых прощаний. Уж лучше обманывать себя, твердя о том, что они вышли на коротенькую прогулку и вот-вот вернутся. Мы с Гверфином молча стояли на замковой стене и смотрели, как две фигурки нырнули под зеленую шапку леса и исчезли как иголки в стоге сена.