Морф - Клименко Анна - Страница 2

— Ты ранен, — задумчиво проговорил верховный жрец.

— Крипта исцелит мои раны, если ты меня к ней пустишь.

Ничего не изменилось в лице старика. Глаза по-прежнему казались парой холодных и давно уже неживых драгоценных камней.

— Это не имеет смысла, охотник.

— Почему?

— Ты сам знаешь, почему, — голос жреца был прохладен как первый иней на ветвях.

— Я… — Хаэлли упрямо мотнул головой, — я верю… что Фиальван позволит мне выполнить задуманное.

— Твой союзник, безусловно, позволил бы. Но не ритуал.

— Позволь мне подойти к Крипте, — прошептал Хаэлли.

Он уже понял, к чему клонит верховный, но все еще не хотел — не смел — сдаваться. Стоит сделать хотя бы крошечный шаг назад и — все. Ничего больше не останется — ни Великого леса, ни Крипты, ни Дома Охоты… Только безбрежный и вечный покой.

Старик в белом едва заметно качнул головой, что-то дрогнуло в его лице.

— Я вижу, ты все решил, да? Иди, Крипта ждет тебя, раны твои закроются… Надолго ли?

Обогнув верховного, Хаэлли подошел к телу Фиальвана и опустился рядом с ним на колени. Положил ладонь на холодный чистый лоб мертвого эльфа и долго смотрел ему в лицо, пока каждая черточка не отпечаталась ясно в памяти.

— Прощай, брат. Видит Миенель-Далли, я надеялся до последнего.

Потом он медленно поднялся и, переступив через ненужный теперь ремень, двинулся к белому куполу Крипты. Вокруг разливалось сияние, и Хаэлли почувствовал, как растворяются в нем боль и усталость. Ему стало легко, он протянул руки к безупречно-гладким стенам. Крипта ждала его, чуть приподняв кисейный полог вечного покоя.

Глава 1. Прощай, интернат!

Случаются дни, когда жизнь переворачивается с ног на голову.

Они имеют обыкновение притворяться днями ничем не примечательными, порой солнечными, а порой дождливыми. Они изо всех сил пытаются выглядеть как сотни предшественников: все тот же кофе из желудей в столовой, тот же картонный вкус котлеты, которую приходится есть только с помощью ножа, потому что по твердости своей она сравнима с подошвой. Те же мрачные стены, мирный вид на кладбище из окна комнаты, тихое потрескивание светильников, тугая подушечка с иглами… Но предчувствие не обманешь. И вот уже взгляд заполошно мечется по коридору, сердце заходится в груди, воздух становится вязким и горьким как еловая смола. А пару часов спустя ты очень четко осознаешь, что жизнь дала трещину и разлетелась сотнями осколков как чашка, упавшая на каменный пол. Осколки впиваются в тело и ранят душу, а рядом… как обычно, нет никого, кто бы утешил и дал надежду.

***

Меня зовут Ирбис Валле. Я возвращалась с факультатива по фехтованию.

Дурацкое имя для девочки, но у магов холода все не как у людей. Мне рассказывали, что как только моей драгоценной матушке показали младенца, она отчего-то разревелась в три ручья и соизволила назвать меня именно так. Ирбис. Есть такой хищный зверь, говорят, красивый, но мне не нравится мое совершенно не женское имя, и когда приходится представляться новому преподавателю, я называюсь Ирби. Получается более женственно и кокетливо, что ли. Ирби Валле из клана магов холода. Ха!

Вообще-то матушка как в воду смотрела, называя меня Ирбис. В двадцать лет моя фигура мало чем отличается от фигуры мальчишки-подростка, а регулярные посещения факультативов для боевых магов великолепно развивают мускулатуру. И стрижка у меня короткая, терпеть не могу длинные волосы, хотя это, пожалуй, единственное, чем Хайо меня не обделил. Густые, тяжелые, иссиня-черные. У отпрысков клана Холода всегда так, волосы либо платиновые, либо черные, кожа бледная и чересчур чувствительная к солнцу, цвет глаз варьируется от василькового до светло-серого. У меня — просто голубые.

Но мое худосочное тело — это еще не беда, когда за тобой весь клан из благословенной долины Вагау.

Настоящая беда в том, что я — этакий уродец, венчающий генеалогическое древо нашей правильной семьи. Где-то в небесных сферах случился конфуз, и у магов холода родилась девочка, чей дар поверг в шок всю родню. Я — самый что ни на есть вышивальщик, существо почти бесполезное и никчемное. Моя магия — запечатлеть заклинание в вышитом узоре, но даже не это самое обидное. Вышивальщик не может использовать изготовленные им же талисманы и обереги. Другие маги — за милую душу, люди — тоже, если постараться. Нося на шее вышитый мною талисман, маг огня может наколдовать ледяную стену, маг воды — огненный вихрь. А для меня все заканчивается на воплощении магии в вышивке. Я даже не могу создать гигантскую сосульку и двинуть ей обидчика по физиономии…

И поэтому я начала ходить на занятия к боевым магам, чья магия — в виртуозном искусстве боя, рукопашного ли, на мечах ли. Умение сражаться всегда дает чуть больше уверенности в собственных силах, чем просто умение вышивать. На фоне боевых магов я выгляжу жалко, но получаемые синяки и царапины позволяют питать надежду на то, что я хотя бы смогу постоять за себя, если это понадобится.

…Я возвращалась с очередной тренировки. Недавно перевалило за полдень, духота стояла страшная. Небо затянуло серым маревом — этакий намек на дождик, который, прежде чем порадовать учеников, будет собираться еще неделю. Блузка противно липла к спине, свежая ссадина на предплечье напоминала о себе едкой, противной болью. Я мечтала о холодном душе и — совсем чуть-чуть — о мороженом с фруктами. Но последнее на территорию интерната не привозили, а рацион столовой исключал все, что попадало под определение «вкусное».

Говорят, что в семье не без урода. А быть тем самым уродом — плохо. На тебя смотрят полупрезрительно-полусочувственно, тебя отправляют в школу-интернат за три дня пути от дома и периодически забывают оплатить обучение. Тебе не присылают денег на карманные расходы, тебя, по сути, вычеркивают из жизни клана. А как еще могут поступить маги холода, когда у них рождается вышивальщик?

Я брела с тренировочного полигона в жилое крыло интерната, пинала мелкие камешки, попадающиеся на дороге, и мечтала о холодном душе — исключительно, чтобы не думать ни о чем другом. Приземистое здание интерната казалось большой уродливой черепахой, печально опустившей к земле бородавчатую голову. Пот стекал по спине и впитывался в холстяные штаны где-то чуть ниже талии. Мерзкий денек, и дождя, судя по всему, не предвидится…

Когда я входила в холл жилого корпуса, внезапно закружилась голова. Не иначе как от голода, но этим утром повариха превзошла саму себя, наварив котел овсянки на воде и забыв ее даже посолить. Я на несколько минут прислонилась к стене — невероятно приятное ощущение, разгоряченное тело к холодным камням — затем медленно потащилась дальше.

Моя комната располагалась в самом конце коридора, напротив душевой и, соответственно, отхожего места. Наверное, для любого интерната является негласным правилом гадких утят и хронических неудачников селить именно в такие места. Я была гадким утенком. Как моей соседкой оказалась Рина, непонятно. Она, в отличие от меня, уродилась вышивальщицей в клане вышивальщиков.

Уже на пороге комнаты я опять почувствовала легкое головокружение. Может быть, недоедание здесь не при чем? Может, я попросту на солнце перегрелась? А, гори оно все синим пламенем! И я принялась яростно ковыряться в замочной скважине, потом пнула дверь, где еще при жизни наших с Риной предшественниц какие-то шутники нацарапали впечатляющий набор бранных словечек на орочьем. В лицо дохнуло ароматом цветущей сирени, и это означало, что моя соседка дома. В отличие от меня, ей частенько присылали денег на карманные расходы, и Рина предпочитала все спускать на помады и духи, а если уж душилась, то так, что «легкий и женственный» аромат мог свалить с ног быка.

Рина сидела у окна и шила курсовой проект. Не маг — картинка! Платье цвета чайной розы с нескромным вырезом, плавная линия плеч, игривый медно-рыжий локон на нежной шейке. В маленьком ушке — аккуратная золотая сережка. Румянец на щеке, строго сомкнутые губы, аккуратный, чуть вздернутый носик.