Морф - Клименко Анна - Страница 11

«Ага», — удовлетворенно подумал Хаэлли, наблюдая за тем, как взвились к древесным кронам побеги плюща и сотнями змей попадали на головы врагов. Если приказать плющу опутать противника живой сетью, тот сделает это с превеликим удовольствием; половина атакующих сразу оказалась выведена из строя. А вот вторая половина храбро бросилась в бой, и тут уж меч Хаэлли торжествующе запел, купаясь в горячей крови авашири. Сам эльф не получил и царапины, а вот люди попятились, и в их взглядах бился, пульсировал ужас.

Хаэлли презрительно оглядел все это горе-воинство и медленно попятился, собираясь исчезнуть в зарослях так, как это умеют делать эльфы. Авашири провожали его ненавидящими взглядами, но снова атаковать не решались: уж больно велики оказались потери.

«То-то же», — эльф невольно улыбнулся, делая последний шаг к зеленой завесе.

И внезапно пошатнулся. Грудь пронзила острая боль, жаркой волной омыла сознание. Удивленно опустив глаза, Хаэлли увидел, что из-под правой ключицы торчит оперение стрелы. Само по себе это не казалось странным, ведь никто не запрещал авашири стрелять из лука, но… Стрела была определенно эльфийской.

***

…Матушка смотрит жалостливо. В ее огромных глазах цвета молодой листвы дрожат слезы. Тонкие пальцы, унизанные перстнями, тоже дрожат, и руки холодны как та мраморная скамья в саду.

— Скоро тебе предстоит оставить наш дом, сын мой, чтобы обрести дом новый. Молчи и не задавай лишних вопросов, я ничего не могу изменить. Такова воля Владыки.

Очень, просто невыносимо хочется взбежать по ступеням и обнять матушку за пояс, уткнувшись носом в подол жесткого парчового платья, но, подняв глаза, Хаэлли словно на незримую стену наталкивается на строгий взгляд отца. Нельзя. Он — потомок великого рода, и должен уметь держать себя в руках.

— Тебе уготована великая судьба, — медленно, с нажимом произносит отец, — ты станешь защитником своего народа от тварей извне. Ты должен гордиться.

Хаэлли с трудом выпрямляется, гордо вскидывает подбородок. Да, да, он должен, обязательно должен гордиться своим уже кем-то предрешенным будущим.

— Наш род продолжит твой младший брат, — поспешно добавляет мать, как будто извиняясь за что-то, — ты же посвятишь свою жизнь Дому Охоты.

Где-то он уже слышал о Доме. Даже видел однажды эльфа, воспитанника сего заведения: воин был невероятно ловок и силен, каждое его движение казалось отточенным и выверенным. Тогда вокруг шушукались, что, мол, охотник Дома.

«Значит, я тоже стану таким?»

Это было бы здорово. Все знакомые мальчишки будут завидовать, они и без того завидуют: никто так ловко не может метнуть нож, как Хаэлли. Радость пенится сотнями маленьких пузырьков, и Хаэлли ловит себя на том, что улыбается. Матушка, видя, что он доволен, тоже выдавливает вымученную улыбку. Странно, отчего она печальна, когда судьба ее старшего сына так хорошо устроилась? Неужели он упустил нечто важное, недосказанное в этом коротком официальном разговоре?

— Я буду вас навещать, — внезапно смутившись, бормочет Хаэлли.

— Нет, — в глазах отца появляется знакомый стальной блеск, — ты не сможешь нас навещать, Хаэлли Эль’Альдан Иммиро Тан. До конца своих дней ты будешь принадлежать Дому, и в этом твое предназначение.

— Матушка? — голос предательски дрожит, — как же так?

Она молча кивает. В глазах, волшебных, неповторимых, дрожат непролитые слезы. Наверное, она будет плакать, но не сейчас, не при отце — а потом, когда останется одна. Очень, нестерпимо хочется подбежать и, обняв ее за тонкую талию, уткнуться носом в парчовый подол. Но это — недопустимо для отпрыска древнего и могущественного рода. Поэтому Хаэлли, прикусив губу, кланяется отцу и, развернувшись на каблуках, уходит прочь.

***

Он вынырнул из синего, прохладного озера воспоминаний, но вместо воздуха в легких почувствовал магию — чужую, мерзкую, как будто в трахею забралась толстая змея и, засев там, продолжала раздуваться до немыслимых размеров.

— Вассветлость, остроухий оцнулся, — проскрипел кто-то над ухом, — погодите ессе, сейсяс я все выциссю. Все будет в полном порядке, и не сомневайтесь, вассветлость.

Он не мог дышать. Не мог пошевелиться. Не мог даже осмотреться, на глаза предусмотрительно наложили повязку. А чужая магия продолжала раздуваться в груди, заполняя собой все пространство под ребрами, расплющивая сердце, пронзая легкие ядовитыми шипами. Рассудок заметался беспомощно, ища выхода или хотя бы забвения. Совершенно не соображая, что делает, Хаэлли напрягся и… усилием воли вытолкнул змею вместе с дыханием. Рядом кто-то оглушительно взвизгнул.

— А! Охрово отродье! Нет-нет, не беспокойтесь, вассветлость, все будет хоросо. Мерзавец сопротивляется моей магии, но нисего, нисего-о-о…

— Подлатай его ровно настолько, чтобы мог ответить на все мои вопросы, — прозвучало с другой стороны, — мне плевать, сколько еще этот эльфик протянет.

— Хоросо, хоросо, вассветлость.

И вновь горло начало заполняться ощущением мерзкого, чуждого волшебства. Оно медленно поползло вниз, свернуло в трахею и продолжило путь к легким, не давая ни вдохнуть ни выдохнуть. Хаэлли сжался, стараясь вытолкнуть из себя волшбу авашири, но тут же получил такой удар в скулу, что на мгновение погрузился во тьму — все равно что нырнул в глубокий омут под мостом в отцовском саду. Выплыл наверх, к свету, и, напрочь позабыв о том, что охотник должен уметь переносить любую боль, завопил. Страшная змея раздулась, заполнив ядом легкие, превратив их в две полные углей жаровни. Хаэлли кричал, выворачивая запястья, пытаясь освободиться из страшных пут, ломая ногти, сдирая кожу, колотясь затылком о жесткий лежак. В какой-то миг ему показалось, что вот сейчас сердце не выдержит, он просто умрет, и все закончится, но ничего не происходило. Кошмарная тварь чужой магии по-прежнему была в нем, хозяйничала в его теле, заставляя извиваться и кричать самым постыдным образом.

— Ну вот, вассветлость. Вы довольны?

Боль медленно угасала, волнами прокатываясь по телу. Хватая ртом воздух, он с трудом разбирал, о чем говорят ненавистные авашири.

— Ты свое дело знаешь, лекарь.

Послышался сочный, тяжелый звон монет.

— Сколько он протянет?

— Не знаю тосно, вассветлость. Все зависит от того, насколько березно вы будете с ним обрассяться… Рана закрылась, а там кто знает…

— Все равно, ты славно потрудился. А теперь пшел вон, я хочу поговорить с этим остроухим по душам. Эй, бездельники, поднимите его.

Поверхность, к которой был привязан Хаэлли, наклонилась и, скрипя, приняла вертикальное положение. Повязку сдернули, эльф заморгал на багровый свет факелов, а как только глаза привыкли к темноте, разглядел и своего мучителя.

Им оказался типичный образчик авашири, грязный, с грубым, словно вытесанным из деревянного чурбака лицом и рыжими сальными волосами, Лес ведает сколько не знавшими мыла.

— Ну-с, мой остроухий друг, — авашири потер ладони друг о дружку. Пальцы у него оказались толстыми, короткими и волосатыми, и этого было с лихвой достаточно, чтобы вызвать отвращение, — должен сказать, ты меня расстроил. Просто невероятно расстроил, покрошив моих людей, а других задушив своими треклятыми эльфийскими заклинаниями. Поэтому я буду тебя пытать как для собственного удовольствия, так и для того, чтобы узнать, какого охра ты делаешь в моем лесу. Здесь, знаешь ли, и полукровку нечасто встретишь, не говоря уже о настоящем эльфе. Ты ведь настоящий, я не ошибся?.. Молчишь? Ну и ладно. Скоро запоешь как соловей. Ну, скотина, что уставился? Колдовать пробуешь? Не выйдет, здесь нет ничего, кроме камня.

Человек прошелся туда-сюда, поглядывая в сторону замершего Хаэлли, затем остановился и, обведя широким жестом подземелье, вкрадчиво сказал:

— А ты знаешь, сколько подобных тебе издохло под этими сводами? Думаю, догадываешься… Не страшно?