Против ветра - Фридман Дж. Ф. - Страница 18

— Потерпим, — прижимаю я ее к себе. — Хотя мне и не терпится, — добавляю, чтобы не обидеть ее. К тому же это на самом деле так. В какой-то степени.

— Я живу недалеко.

— Рад слышать. Иначе… — Я хватаю ее за сиську, рука ложится чуть выше, чем следует, — ощущение приятное. Хихикая, она вырывается.

— Поехали. У тебя какая машина, БМВ?

— Да.

— Шикарная тачка! — Она забирается на переднее сиденье. — Свернешь налево, проедешь три квартала, потом направо.

Я выезжаю на улицу. Время позднее, машин почти нет. Ни слова не сказав, она опускает голову так, что снаружи ее не видно.

— Следи за дорогой, — наставляет она. — А я пока пропущу рюмочку перед едой.

Невесть каким образом держусь правой полосы на освещенных улицах.

— Ты не останешься? — Ее зовут Лори, я уже выяснил.

— У меня впереди трудный день. Если бы я провел у тебя всю ночь… к тому же не хотел бы оказаться здесь, если нагрянет вдруг твой дружок.

Она медлит с ответом, такая перспектива, похоже, ее тоже не радует.

— Но я-то здесь, а его нет.

— Ты очень хороший. Мне было очень приятно.

— Приятно? — Я оскорблен в лучших чувствах.

— Обалденно! Так лучше?

— Лучше.

Она не сводит с меня глаз, пока я одеваюсь.

— Не думала, что мне повезет, — говорит она искренним тоном, который совсем не вяжется с ее напускной грубостью. — Мне казалось, в баре ты просто хотел расспросить меня о том, что тебе нужно.

— Да. И я польщен, что ты проявила такую настойчивость. — Так легко разговаривать, когда не надо врать.

Она ласково смотрит на меня, я отвечаю ей тем же, и тут меня осеняет.

— А этот твой ухажер… Мы же говорим о нем не в настоящем времени, да?

— Да. — Просто и ясно.

— Тогда зачем вешать лапшу на уши?

— Что?

— Зачем ты сказала, что он есть, когда на самом деле его нет?

Она смущается, но выкладывает все начистоту:

— Я думала, выиграю в твоих глазах, если ты подумаешь, что за мной ухлестывает кто-то еще.

С таким объяснением я еще не сталкивался, но оно не лишено логики, хотя и своеобразной.

— Мне было бы наплевать, — искренне отвечаю я.

— Ты, пожалуй, первый и последний, кто так говорит, — подхватывает она, тщетно стараясь скрыть тревожные, грустные нотки в голосе. — В нашем городе как только бабе стукнуло тридцать пять, она никому даром не нужна, если только у нее не водятся деньжата.

Я от всей души сочувствую ей. Ей, похожим на нее другим женщинам и прежде всего Патриции: она привлекательна, способна, она мать моего ребенка.

Тридцать девять лет и не меньше пяти тысяч долларов на счету в Сбербанке. Как мне только в голову пришло удерживать ее?

— Эй! — говорит она, принимая бодрый вид. — Мне было хорошо. Нам обоим было хорошо.

— Согласен на все сто.

— Может, мы даже еще увидимся. По крайней мере СПИДа у меня нет! — выпаливает она. Неужели сейчас так принято признаваться в любви?

— Может, и встретимся. — Никаких обещаний, никакой чепухи.

Она смиряется, довольствуясь тем, что есть.

— А все же паршивая история случилась с этим мальчиком, — переводит она разговор на другую тему. — Я хотела сказать, ты из-за этого расспрашивал о Рите, да?

— Да, — уклончиво отвечаю я, еще ничего не понимая.

— Из-за того, что она была с ним знакома, правда?

Что еще за чертовщина?

— Правда, — стараюсь я скрыть изумление. — Из-за того, что она была с ним знакома. — Тут я немного выжидаю. — А как близко она была с ним знакома? — выбираю я самый беспечный тон, на какой способен.

— Не знаю, спали они вместе или нет. Если и спали, то скорее от случая к случаю. Но все знали, что он жил в мотеле, где она работает. Пару раз она приводила его в бар. Я и вправду не знаю, откуда он взялся. Может, просто ночевал там несколько раз.

17

— Хорошие новости, ребята.

Сидя на стульях, они распрямляют спины. Сейчас утро, самое начало восьмого, раньше меня к ним все равно бы не пустили.

— Помните цыпочку, которую вы трахнули?

— Ну? — Одинокий Волк, как всегда, отвечает за всех.

— А парня, которого кто-то убил?

— Ну?

— Они были знакомы, балда! Он жил в том мотеле, где она работает.

Я не могу сесть, трудно сказать, что я чувствую — пожалуй, злость, граничащую с яростью. Меня предали.

— Может, расскажете все, как есть? — Я грохаю кулаком по столу с такой силой, что они подпрыгивают. — Все, что мне от вас нужно, — это правда! — ору я. — Голая, без прикрас правда! Зная правду, я бы взялся защищать вас, даже если вы виновны на все сто! А теперь не могу.

— Мы сказали тебе правду! — Подняв голову, Одинокий Волк глядит на меня во все глаза.

— Черта с два! — Я закрываю досье с их делом. — Ищите себе какого-нибудь другого олуха! Я терпеть не могу, когда мне лгут!

— Мы сказали тебе правду! — повторяет он, не сводя с меня глаз. — Мы сказали тебе правду, черт побери!

Теперь мы оба уже на ногах и орем друг на друга.

— Трепло! — ору я. — Все вы — трепло!

— Мы сказали правду! — орет он в ответ, тоже вне себя от ярости. — Мы и понятия не имеем, о чем речь, черт побери!

Я перевожу взгляд на остальных. Побледнев, они молчат: то ли признают себя виновными, то ли поняли, что их вывели на чистую воду, то ли не могут опомниться от того, что я только что рассказал им.

— Вы отвезли ее в горы.

— Верно.

— Там и был найден труп.

— Мы ничего об этом не знаем. — Он пристально смотрит на меня.

— А потом вы отвезли ее обратно в мотель, — продолжаю я, разойдясь вовсю. — И там еще раз трахнули, с ее согласия, разумеется, — добавляю я, не в силах удержаться от сарказма.

— Да.

— И все это время вы ни разу не видели убитого. Ричарда Бартлесса.

— Его так зовут? — В голосе Гуся слышатся чуть ли не застенчивые нотки.

— Звали, — поправляю я.

— Мы тут ни при чем, — вступает в разговор Таракан. — Ни при чем. Готов поклясться на целой куче Библий, что это правда.

Они снова в комбинезонах, которые полагается носить в окружной тюрьме. Вид у них испуганный.

— Слишком уж много совпадений, — качаю я головой. Не знаю, говорит ли во мне только недоверие или к нему примешивается паника, паника от мысли, что я влипаю в заведомо безнадежное дело. — Ума не приложу, как можно вам верить.

Они обмякают, даже Одинокий Волк.

— У меня своих дел хватает! — Боже, стоит Робертсону об этом пронюхать, а он обязательно пронюхает, и довольно скоро, как меня поднимут на смех по всему штату! О том, как придется смотреть в глаза Энди и Фреду, я и думать не хочу.

— Что ты собираешься делать? — спрашивает Одинокий Волк.

— Не знаю. — Я гляжу на них. Ярость потихоньку сходит на нет, я начинаю медленно остывать.

— Ты хочешь бросить нас?

— А с какой стати я буду вас защищать?

— Но ведь мы в этом деле ни при чем.

Мы пристально глядим друг на друга. Четыре пары глаз смотрят на меня из-за решетки. Я смотрю на них невидящим взором.

— Поговорим позже. Если мне вообще будет о чем говорить с вами.

Собрав бумаги, я ухожу.

Как ни крути, а отказаться от этого дела я не могу. Вот если бы дела в фирме шли нормально, если бы Патриция ни с того ни с сего не огорошила меня известием о своем отъезде, если бы я не собирался порвать с Холли (и повел себя как последний идиот, решив проявить щедрость: Фред, представлявший мои интересы в суде, заявил, что я спятил, но мне хотелось как можно скорее оформить развод; почем мне было знать, что худшее еще впереди?) и если бы все прочие обстоятельства не слились воедино, чтобы заставить меня сдаться, может, я и отказался бы. Но эта четверка — все, на что я могу сейчас рассчитывать. Их дело даст мне возможность поправить финансовое положение (пакостная, недостойная адвоката мыслишка, но ничего не попишешь) и выиграть время, чтобы разобраться, что к чему. В глубине души я понимаю, что былых отношений с Энди и Фредом уже не вернуть. Даже если бы я не размазал их по стенке, поддавшись, словно ребенок, соблазну во что бы то ни стало доказать свою правоту и выставить собеседников в невыгодном свете, дверь передо мной захлопнулась, как только они поступили так, как должны были поступить. Придется начинать все с самого начала. С учетом моей репутации адвоката и опытом работы в суде это не самый худший вариант, но все равно страшно.