Ангельское личико - Феррари Лили - Страница 2

Ее дед уловил вздох, но понял его иначе.

— Я знаю, — заговорщически прошептал он, — этот линолеум, ужасно, кошмар да и только. Вот старые деревянные доски — совсем другое дело. Быстренько подметешь, раз в неделю вымоешь — и порядок…

Марионетта понимающе улыбнулась и похлопала его по морщинистой руке.

— Тебе не очень нравятся папины перемены, да, дедушка? — Она устало помешала чай, оглядывая помещение, знакомое ей лучше гостиной в квартире. Папа покрасил стены в белый цвет, сделал бордюры синими, а мама сшила ярко-красные шторы на окна. Все весьма патриотично и соответствует новому названию кафе. [1]Но смена окраски стен ничуть не уменьшила для Марионетты той скуки и однообразия, которые были связаны с ежедневной работой официантки. Она знала каждое пятно на раковине, каждую царапину на линолеуме, каждую чашку на перегруженной полке на стене. Хуже того, эту тоску увеличивало сознание, что там,на улицах Сохо, кипит интересная богемная жизнь, там полно эксцентричных людей, «ночных бабочек», художников, поэтов, сумасшедших! Они проходили мимо кафе рано утром, возвращаясь со своих таинственных ночных бдений, потом снова появлялись к вечеру с заспанными лицами. Девушке они казались загадочными мелькающими в ночи тенями, живущими жизнью куда более увлекательной, чем ее собственная.

Порой эти люди все же заглядывали к ним в кафе выпить кофе поздно вечером или съесть бутерброд с беконом рано утром, и Марионетта не могла отвести от них глаз, пока мать не начинала ее ругать и требовать, чтобы дочь перестала мечтать. Иногда отец быстро направлялся к двери, преграждая им путь, что-то говорил тихим извиняющимся голосом и просил их уйти.

— Почему? — рассерженно спрашивала девушка. — Эти люди ведь платят, как и все остальные!

— Твоя мать не хочет пускать в кафе такую публику, — нервничая, отвечал отец, и отказывался давать другие объяснения.

Но Марионетта знала, кто эти люди, не зря же она всю жизнь прожила в Сохо. То были сутенеры и проститутки, чьи имена появлялись в газетах, кто жил на «неправедные доходы» и зарабатывал на жизнь сексом. Марионетта, выросшая в католической семье, была уверена, что они — грешники, падшие души, которые уже нельзя спасти. Тогда отчего они вызывали в ней такую зависть, эти женщины в мехах с ярко накрашенными губами и эти мужчины в прекрасно сшитых костюмах и двухцветных туфлях? И почему только их кафе отказывалось обслуживать данную клиентуру, хотя и могло себе это позволить?

Девушка задумчиво помешивала чай. «Наверное, потому, что мы сицилийцы», — подумалось ей. Ведь на многие мили вокруг они, по сути дела, единственные сицилийцы. Все их соседи в жилом квартале родом из южной Италии, с Сицилии нет никого. Другие итальянские семьи — compaisani, [2]у них общие друзья и родственники. Только семья Перетти отличалась, не имея родственников даже в Кларкенуэлле, лондонской «Маленькой Италии». Марионетта знала, что многие боятся сицилийцев; считалось, что все выходцы с Сицилии — мафиози. Смех, да и только! Разве можно было всерьез усомниться, что Томмазо и его семья, работающая не покладая рук в маленьком кафе, обыкновенные иммигранты, пытающиеся выжить… Девушка мрачно улыбнулась про себя. Если среди членов ее семьи и есть мафиози, то они должны обладать сверхчеловеческой выносливостью, ибо после многочасового тяжкого труда у них не оставалось сил даже на развлечения, не говоря уже о вступлении в «Коза ностра»…

Ее мысли прервал брат, подошедший к столу с перекинутым на руку пальто.

— Пока, сестренка, — ухмыльнулся он. — Если встречу принцессу, передам ей от тебя привет, хорошо?

Дед пошевелился и нахмурился.

— Когда моя внучка выйдет замуж, — сказал он, — ее свадьба будет во много раз великолепнее.

— Дедушка! — засмеялась Марионетта. — Мне же только семнадцать.

— Принцессе Елизавете тоже только двадцать один. — Антонио произнес это с серьезным выражением лица, незаметно для деда подтолкнув сестру. — Всего четыре года, Марионетта! Смотри, не опоздай…

Рассердившись, она швырнула в него салфеткой.

— Если я буду торчать в этом кафе все дни и ночи, то останусь старой девой! — воскликнула Марионетта, стараясь скрыть горечь. — Иди и развлекайся со своими идиотами-друзьями, а всю работу, как обычно, будут делать женщины.

Антонио, насвистывая, направился к двери, махнув рукой в направлении стойки.

— Чао, мама! — крикнул он Франческе и исчез, захлопнув за собой дверь, над которой зазвенел колокольчик.

— Куда он пошел? — спросил, нахмурившись, старик.

Марионетта, закончив пить чай, с трудом встала.

— Кто знает? Наверное, снова к своим дружкам-полицейским.

Он с отвращением фыркнул. Марионетта похлопала деда по плечу и забрала свою чашку. Антонио собирался поступить в полицию, и, значит, кафе лишится пары рабочих рук. Для старика Франко Перетти это означало крушение надежды на то, что привело его сюда с Сицилии, — открыть дело и передать его сыну, а потом и внуку. Для Марионетты — меньше рук в кафе и еще больше тяжелой работы.

Колокольчик снова звякнул, и она подняла голову. Ввалилась шумная толпа участников процессии, все хотели перекусить, перед тем как отправиться в кабак. Девушка заставила себя приветливо улыбнуться.

— Добрый день! — сказала она. — Там, у окна, есть свободный столик и здесь, у стойки…

Марионетте казалось, что ноги ее подкосятся, если еще хоть один посетитель появится в дверях. Темные кудри девушки прилипли к потному лбу, а жесткая ткань платья раздражала кожу, разгоряченную жаром плиты. Хоть бы поскорее закрыться! Но было еще рано, хотя совсем стемнело и зажглись все яркие огни Сохо. А посетители все шли и шли. Когда часы пробили восемь, Франческа Перетти устало надела пальто и позвала своего младшего сына. Ей пора было отправляться домой и приниматься за стирку, а Марио уже опаздывал на урок пения.

— Мама, у тебя воротник завернулся. — Марионетта прошла через кафе и поправила пальто, стараясь скрыть беспокойство, которое вызывало у нее усталое лицо матери. Она импульсивно поцеловала морщинистую щеку и ужаснулась, ощутив губами жар. У Франчески явно была повышенная температура и, по всей вероятности, весь день.

— С чего бы это? — спросила та, удивившись поцелую.

Дочь пожала плечами.

— Да так. Пообещай мне одну вещь?

Франческа вопросительно приподняла брови.

— Пообещай мне, что ты выпьешь чашку чаю и отдохнешь, прежде чем начнешь стирать, мама? Ты ведь совсем без сил…

— Зачем?! — взорвалась Франческа. — Тогда я еще позже лягу спать. — Она отмахнулась от дочери. — Ты тоже идешь, папа? — спросила она, направляясь к двери и подталкивая впереди себя Марио.

Дед Марионетты все еще сидел на своем месте в углу, сонно покачивая головой над маленькой рюмкой бренди, но уходить упрямо отказывался.

— Я останусь. Еще рано…

Мать Марионетты раздраженно фыркнула.

— И кто поведет тебя домой, когда ты перед закрытием почувствуешь себя усталым?

— Я не устану! Больше того, я немного помогу Томмазо за стойкой.

Марионетта улыбнулась своему многострадальному отцу, жарившему на плите помидоры.

— Папа, ты ведь будешь рад помощи, правда? — поддразнила она его, когда Франческа и Марио ушли.

Томмазо состроил ей гримасу поверх легкой дымки, поднимающейся над сковородой с картофелем.

— Разумеется, оставайся, папа, — устало произнес он, накладывая картошку на тарелку. — Почему бы и нет? — И, не удержавшись, добавил саркастически: — Мне ведь лишний стол без надобности.

— Папа! — Марионетта не успела отругать отца, как дверь распахнулась и появился раскрасневшийся и возбужденный Антонио.

— Я только что встретил маму и Марио. — Он еле перевел дух. — Сказал им, чтобы побыстрее уходили. — Он помолчал. — Там через дорогу сейчас будет устроен рейд, — возвестил он громко.