Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Короткевич Владимир Семенович - Страница 49

— Ещё чего? — Монах был воодушевлён.

— Давай ещё «личную» мне.

— Понимаю вас-с. Чтобы десяти лицам, по вашему выбору, девяносто девять раз в год могли грехи отпустить.

— Во-о! Это — как раз.

— Завернуть? — спросил Алесь. — В новую молитву за убиенных?

— Давай, заворачивай, — просипел воевода. — За те же деньги.

И бросил на ятку тяжёлую калиту.

Мальчик ждал, куда он пойдёт. К счастью, Мартел двинулся в ту сторону, где стояли апостолы. Тяжело шёл, прижимая к груди свёрток. Остановился неподалёку от них, запихивая его в сумку, висящую через плечо. Юрась звериным своим слухом уловил бормотание:

— Ну, погоди теперь, кастелян... Клешнями всё мясо спущу... Возьмите меня теперь голыми руками.

После он заговорил со служками. Радша стоял и смотрел на Магдалину, всё ещё не поднимающую глаз. Увидел у её ног платочек, склонился, спросил, покраснев:

— Ваш?

— Спасибо, — шёпотом сказала она, не протянув руки.

Делая то, что приказано, она не видела причин, почему бы ей не склеить и какого-нибудь своего дела, особенно когда человек сам летит на огонь. Богатый человек. Кроме того, ей было немного жаль мальчика, которого ожидала горькая чаша. Он был очень привлекателен и летел сам.

— Коней приведи, — приказал служке воевода. И это заставило Ратму поторопиться. Он был наивен и потому искренен, воинственно смел.

— Мы едем. Мой отец — воевода новогрудский. Как жаль, что я уже никогда не смогу увидеть вас. Кто вы?

— Я иду с этими людьми. Вон наш пастырь. Он святой человек.

— Я так и понял, что вы свято веруете, — торопился он. — Ваше лицо исполнено чистоты. Куда вы идёте?

— Не знаю. Ведёт он. Может быть, пойдём отсюда на восток. А может, на юг. А может, пойдём в Мир.

— В Мир?! Путь к нему лежит через Новогрудок. Как я был бы счастлив, если бы вы, проходя через мой город, дали мне знать. Я понимаю, это внезапно... Я не имею... Но поверьте, мне очень хочется ещё раз увидеть вас.

— Вы веруете?

— Верую в Отца...

— Довольно, — скромно оборвала она. — Где вера — там иди спокойно. Я вижу ясно: вам можно доверять. Вы — рыцарь.

— Как хорошо вы это сказали, — покраснел он. — Это правда. И... не сердитесь на меня, вы тоже как святая. Я сразу заметил вас в толпе — вы другая. — Он опустил глаза. — Понимаете, меня хотят женить.

— Теперь я пуще смерти этого не желаю. Знаете, она совсем не такая. В одном её присутствии есть что-то нечистое и угрожающее. Какая вы другая! Боже!

— Радша! — позвал воевода.

— Я молю вас верить мне. Молю известить меня, когда пойдёте через Новогрудок. Вот перстенёк, он откроет вам двери.

«Бедный, — подумала она. — Одну меняет на другую, ибо верит свету на её лице». И она взяла перстенёк, несмело, дрожащими пальцами.

Он всё ещё держал её платочек.

— Возьмите его себе, — прошептала она.

Кони удалялись, а она всё видела над толпой его просветлённое от неимоверного счастья лицо.

...Юрась ничего не заметил. Он смотрел на монаха, который кричал, горланил, ругался, будто торговал солёной рыбой. Братчика раздражал этот наглый балаган. Он много слышал об Алесе. Один из самых удачливых торговцев прощением, он приносил Святому престолу столько денег, сколько не добывала сотня иных обманщиков, а себе в карман клал не меньше. Ему и дали это место в знак личной приязни папы Льва. Дружили в юности. И вместе бесчинства творили.

Этот мазурик, неграмотный, невежественный, как вяленая вобла, вместе с наместником святого Петра в юности передавал женщинам и юношам записки с предложением пасть в облатке святого причастия, наплевав на его святость. Оба они позже находили себе жертвы среди замужних женщин и красивых девушек даже в алтаре Божьего храма... И вот сейчас он обманывает, и кривляется, как обезьяна, и плюётся грязными словами.

Христос знал, что разумнее было бы промолчать, но злость душила его, и он чувствовал: ему не выдержать. А там будь что будет.

— Покупайте! Покупайте! — горланил монах. — Покупайте прощение! Вам простится любой грех, даже изнасилование одиннадцати тысяч святых дев — оптом или в розницу, если хватит на это силы вашей, которая от Бога... Вы, тёмные дурни, можете даже освободить из чистилища всех родных и знакомых. Вот пергамент. За двадцать четыре часа между первым и вторым днями июля вы можете сколько угодно раз заходить в храм, читать там «Pater noster» или «Отче наш» и выходить. Это будет считаться за молебен. Сколько молебнов — столько и душ, спасённых от огня. О сладость! О великая Божья милость!

Юрась сказал довольно громко:

— Один, говорят, на этом свихнулся. Бегал туда и обратно целый день. Освободил весь городок. И никто там больше не купил ни единой индульгенции. И такая была потеря для папского кармана! Так чтобы этого не было, войска сровняли всё местечко с землёй и всех жителей отправили прямо в рай.

Толпа рассмеялась. Алесь, однако, распинался дальше:

— Ты получишь священные папские полномочия. Разве наше дело не станет твоим?! Дело Христа — папы Льва — кардинала Лотра и меня, грешного. Не сомневайся, ты войдёшь в наше воинство. Ибо главное не то, вор ты, угнетатель, развратник, содомит или скотоложец, главное — преданность делу нашему и святому делу Церкви. Ты можешь украсть серебряную ограду вокруг гробницы Петра или наложить в дарохранительницу его серебряную, весом в тысячу шестьсот фунтов. Ты можешь, если придёт тебе в голову такая фантазия, изнасиловать саму Матерь Божью на золотой надгробной плите апостола Петра, поставленной Львом Четвёртым... И даже больше. Пресвятая Дева понесла только по личному приказу Пана Бога и, матерью став, осталась невинной... Так вот, если бы кто-то вздумал наградить Пана Иисуса земными братьями и сестрами, а Иосифа-телёнка — рогами и если бы он поспешно сделал это — будет отпущен ему и этот грех.

— Слушай, ты, — вдруг отозвался Юрась. — Полегче насчёт земных братьев. У Него были ещё братья и сестры. Четыре брата и сестры.

Гимениус не растерялся:

— Ну, это потом. Она сделала своё дело и дальше могла вести себя как угодно.

— Гадишь ты в то самое корыто, из которого ешь, — заметил Христос. — Впрочем, все вы так.

— Мало того, — попробовал замять разговор Алесь. — Раскошельтесь — и Матерь Божья сама явится к вам, когда соберетесь помирать, чтобы лично отнести душу вашу в рай.

— Женщина несёт душу того, кто ее снасильничал. Думай, что говоришь.

— Слушай, сатана, брось извергать грязь!

— Грязь — дело твоё...

Магдалина, сама не зная почему, попробовала удержать Братчика, но тот не поддался. И она поняла: всё. Час, назначенный Лотром, настал. День пройдёт, два, три. И тогда придётся ей заняться другими делами. Лотр навряд ли вернёт её к себе. Остаётся, видимо, одно: искусить того мальчика из Новогрудка.

— Чёрт его знает, что там написано, — сказал Христос. — Может, брань?

— Прочти! — Из грязной пасти монаха летела слюна.

— Как им читать?

— А кто запрещает?

— Папа Сабиниан, как известно, под угрозой анафемы запретил простым людям учиться грамоте.

— Так не повторить ли это и нам?

— К тому идёт.

Толпа оживилась и зашумела.

— Запрещайте, — краснел Братчик. — Всех запишите в монахи. А кто вас тогда будет кормить? Они ж и без того как животные... Впрочем, дай и мне одну индульгенцию. На один грех. Сколько?

Монах усмехнулся:

— Десять грошей. Видишь, и тебя проняло. Наш Папа — это тебе не предшественник, не паршивец Юлий Второй. Большая разница.

— Известно. Оба больны неаполитанской болезнью. Один от неё умер. Другой благодаря ей получил тиару.

— Богохульствуешь? — Взгляд монаха стал колючим. — А святая служба?

Юрась показал ему кусочек пергамента:

— Для того и купил. Молчи.

Народ засмеялся.

— Буду богохульствовать теперь сколько хочу, пока не остановлюсь... Странно, как это у вас. Паскудник Бонифаций Шестой проклинает мерзавца Формоза Первого. Стефан Седьмой проклинает Бонифация, а труп Формоза предаёт публичному поношению[110], Роман Первый отменяет указы Стефана насчёт Формоза и бесчестит Стефана... Лев бесчестит Юлия. И каждый объявляет, что он непогрешим, а предшественник — отродье Сатаниила, и обличает его неистово и с животной ненавистью. Так кто же мазурики, мы или они?.. Дурни! Рубите сук, на котором сидите. Надо же мне научить хотя бы одну твою дурную голову. Раз обманули... два... десять. Одному открыли лицо... второму... сотому. И ещё думаете, что вам будут верить. Уже и сейчас знают люди, что это за птица — Лев.