Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Короткевич Владимир Семенович - Страница 47

И ходили они по земле белорусской, и, не слишком выказывая себя, смотрели, что творится на ней. И Христос искал, и не мог найти, и всё больше верил, что единственная в мире женщина предательски бросила его. И дошло до того, что стал он говорить, что не любит её, а хочет отыскать и отомстить. А Иуда не верил этому, ибо каждый час видел глаза Христовы.

Магдалина то шла, а то и ехала на муле. Не забывала из каждого местечка голубей выпускать. А апостолы от нудьги понемногу ссорились. Каток, например, доказывал Шалфейчику, что Фаддей — апостол выше Иакова, а тот на это резонно заметил, что стоит только взглянуть, — и сразу ясно, кто выше. Он, Иаков, дьяконом был, а те почти сплошь рослые. А Фаддей — скоморох бескостный, сморчок. После чего весьма пожалел Фаддей, что у него ходулей нет, ведь иначе этому верзиле и в морду не плюнешь.

И затосковали они.

Но близко уже было то время, когда вновь пришлось им доказать способность свою творить чудеса.

Пришли они в горячий вечер в деревню Збланы, что возле Немана, и увидели, как лежит посреди улицы и перекатывается в пыли с боку на бок богато одетый человек. А над ним квохчут две бабы, одна постарше, другая помоложе. И зовут они его: «Лазарь! Лазарь!» — а тот только: «Жел-лаю пом-мирать. Отвяжитесь!».

— Лазарь! Это же я, Марта! А Божечки мой! А то ли он набрался, как жаба грязи, то ли помирает? Марылька, поддержи ты его, горюшко наше горькое, последнее.

— И помру, — сказал Лазарь и хлопнулся в пыль.

И бросилась тогда Марта к пришлым людям, и заголосила:

— СпасителюдидобрыепотомучтопомербратнашЛазарьизгородавернувшись — и осталисьмывдвоёмссестроюсиротьшесчастныеинезащититнасникто!

А Христос зажал ладонями уши. И увидел младшую, чудной прелести деревенскую женщину. И улыбнулся.

— Лазарь, брат наш, умирает, — сказала она. — А ты кто?

— Я? Я Христос. — И он склонился, и приподнял голову лежащего. — Лазарь... Восстань, Лазарь.

Лазарь, услышав это, открыл глаза. Плыло над ним чёрное солнце, а сбоку, над горизонтом, весело скакал тёмно-багряный серпик луны.

— Солнце обратится во тьму и луна в кровь, — шепнул он.

— Лазарь, это я, Христос.

— Христос? Пане Боже, в руки Твои отдаю дух мой.

А потом возникли перед ним два Христа... Потом ещё два... Сорок... А за ними — неисчислимое количество апостолов.

— Легионы Господни, — сказал он, и упала его голова.

Тогда Мария, сестра Лазаря, начала горестно плакать и стонать, а Марта, ломая руки, заголосила:

— АсказаливцерквинексмертиболезньэтанокславеБожьейпустьпрославитсячерезнеё-СынБожии-ий... ВотвидишьПанеБожебылбытытутнепомербыбратмо-ой...

— Не умер, но спит. Где здесь ближайший колодец?

— Там, Пан мой! — И Марыля показала им в овраг, заросший кустами.

— Хорошо, — сказал Братчик. — А ну, Иаков, Филипп, Богдан, берите его за белы руки, несите за мной.

А колодец тот был удивительным. Песчаный, взятый в сруб, весь под крутым склоном. Падала в него вода тоненьким, прозрачным, как стекло, ручеёчком из трубочки болиголова, вставленной просто в жерло.

И посадили они Лазаря в колодец по шею, так, чтобы ручеёк падал ему на голову, а сами отошли и стали ожидать Божьего чуда.

— Ты откуда узнал, что пьяный? — спросил Филипп из Вифсаиды. — Я... эва... ни за что б не догадался.

Юрась потянул носом:

— Да это и отсюда слышно. Сливянка... Мёд... Ржаная водка.

— Пригорелая. — Иаков собирал стебли лопуха и ел их. — Уж я-то знаю.

Тумаш чистил саблю.

— Ну и дурило. Это не от неё дымком тянет. — Он облизнулся. — Это зельвянская ржанка. Они нарочно делают, чтоб с дымком.

— А я говорю: пригорелая, — уперся Иаков.

— С дворянином он ещё о водке будет препираться. Хам!

Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но в это время мертвец в колодце залязгал зубами.

— Б-б-боже, в-в-воз-зри на меня. В по-по-порубе сижу... Те-темнотабеспросве-тная, скре-скре-скрежет зубовный.

И начали смотреть в ту сторону Марта и Марыля, которых позвал Варфоломей, и появилась надежда в глазах у них.

— Лазарь! Пошёл прочь! — возгласил Братчик.

— В-в-в, — ответил Лазарь и, густо-синий, появился из зарослей.

— Пане Боже... — Марта упала в ноги Юрасю.

— Н-н-ну, Б-боже, н-навеки я теперь р-раб Твой. На крест натянуть позови — приду.

И повёл их Лазарь в хату, и вышибли они донышки из бочек, и зажарили откормленных тельцов, и начали пир силён. И села Марыля у ног Христовых, и слушала его. А Марта не села, ибо такую прорву напоить и накормить — это вам не байки слушать.

И всё меньше верил Иисус в то, что девушка из лунного сада выкрадена кем-то, а всё больше верил, что обманула она его.

А было между тем не так. Было то, что новую монахиню никто никакими средствами не мог заставить жить так, как жили все в Машковском монастыре. К мессе не ходила, в хоре петь отказывалась, высоким гостям прислуживать не хотела. Тихая и скромная раньше, она вела себя так, словно в неё вселился бес. И наконец игуменья не выдержала, сама пришла к ней в келью и завела последний разговор. Не послушает — пусть пеняет на себя. Сказала, что если овладевают тобой дьявольские мысли, так надо поститься, а не то — бичеваться, а не слушать старшее поколение — это уже совсем никуда не годится.

Анея не глядела на неё.

— Так что, прислать кнут?

— Пошлите его гродненским отцам Церкви. Он из них немного жира выпустит. А я ни молиться, ни бичеваться не буду. И вы не делаете — и я не буду.

— У нас дьявольских мыслей нет.

— У кого же они тогда есть? Говорю: кнут оставьте себе.

— Что ж это, пани такая?

— Нельзя поднять руку на плоть Божью. У меня может быть сын.

— Отку-у-да?

— Не знаете, откуда бывают дети? Странно, мне казалось, что именно вы должны это знать лучше всех... Его сын.

Лицо игуменьи пошло пятнами.

— Не могу... Не могу. — Она вдруг расхохоталась. — Так ты думала, он Бог? Жулик он, пройдоха, школяр, из коллегиума вылетевший. Апостолы его — воры да конокрады. Его под плетьми заставили Богом быть. Христо-ос! Да он с воскового Христа в храме за грош портки снимет.

Анея посмотрела ей в глаза и поняла: правда.

И вдруг зазвучала музыка ночного сада, шорох деревьев, звуки поцелуев. И услышала она снова его слова о том, что он школяр, что «ради него самого», что «если бы я был иным». И вспомнила она лунный дым, и небо, и звуки далёких колоколов, и ангельское пение, говорящее о том, что страха нет, и другую песню, в которой гонец с любовью и тоской говорил: «Люблю».

Он не хотел её обманывать. Он говорил обо всём, и только она была глухой, была глупой и ждала призрака. А призрак был живым. И он шептал ей чудесные слова, никогда до того не слышанные на земле, взятые с неба... И значит, было всё равно, кто он.

— А призрак был живым, — тихо сказала она, и глаза её с ненавистью взглянули на игуменью.

Та не догадалась ещё, что проиграла:

— Понимаешь? Пройдоха!

— А мне всё равно, — улыбнулась Анея. — Возможно, я и хотела пасть! И именно с ним.

Лицо её было несломно-независимым. Игуменья ещё нашла силы съязвить:

— Пасть? Так шла бы сразу в наш монастырь.

— А мне ваши разбойники с большой дороги без надобности. У меня — мой. Мне всё равно, кто он. — Она упёрла руки в бока. — По сравнению с вашими книжниками он выше Бога. И его вы не отнимете у меня, доброго, сильного, нежного. И меня нельзя от него отнять. И я не подниму руки на Его плоть!.. А монастырь ваш не во имя Марфы и Марии, а во имя великой блудницы и самого Сатаны, у которого другое имя — Лотр!

...Марта и Марыля утром следующего дня проводили их до распутья. И Марыля спросила, придёт ли Христос ещё... к ней. А он ответил, что, видимо, нет, что слишком далеко лежит его путь. И та пошла домой, удивляясь его непонятной святости. Потому что она не отнеслась бы к нему жестоко. А Марта шла и в душе радовалась её неудаче.