Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Короткевич Владимир Семенович - Страница 38

Народ, увидев руки, протянутые к нему, взвыл. Крик стал неистовым. В нём нельзя было различить даже отдельных выкриков.

Польщённый взрывом воодушевления, Лотр, хоть и брезговал этим быдлом, стал с милой улыбкой благословлять толпу.

— Вот, — шепнул Юрась, словно его могли услышать. — Почему же не выбрать там любую женщину и не заставить подняться сюда? Плакали бы от воодушевления... Почему бы не заставить их прыгать в ров?

Тон его, признаться, был довольно гадким, но Лотра удовлетворял. И вдруг кардинал с удивлением увидел, как изменилось лицо Христа, как дрогнули брови: тот заметил кого-то в людской гуще.

В толпе выделялась фигура женщины на муле. Школяр невольно бросил взгляд туда и вдруг увидел почти у самой головы мула голубой с серебром кораблик на девичьей голове, косу, чёрные с синевою глаза, глядящие на него, Братчика, с неприкрытым, почти молитвенным вдохновением, ожиданием, радостью и надеждой.

«Боже мой, какая святость! — подумал Юрась. — А я...».

— Ты что? — спросил Лотр. — Вправду хочешь кого-то заставить подняться сюда? Так помани пальцем, и всё.

— Замолчи, — сквозь зубы сказал школяр. — Кто это там? Вон там?

Взгляд Лотра упал на «Магдалину» верхом на муле. И кардинал возрадовался. Не потому, что женщина успела надоесть ему, вовсе нет, а потому, что он нащупал наконец у этого человека слабое место, нить, за какую его можно вести куда хочешь.

«Что ж, придётся отдать, — думал он. — Жаль, а придётся. Ради такого человека, ради главного козыря в большой игре. За меньшие козыри в куда меньших делах отдавали не только женщин, но и друзей. А тут и сам Бог велит... Гляди, любенький, гляди. Лопай, лопай, равняй рыло с мягким местом».

Вслух он произнес нарочито обычным голосом:

— Та? Да что... Магдалина... Лилия долин. Не трудится и не прядёт. Но и Соломон во всей славе своей не одевался, как она. Хочешь? Возьми её.

И чуть испугался, увидев оскал Христовых зубов:

— Э-э, кардинал. Не бреши. По целой собаке у тебя изо рта прыгает. На такую чистоту брешешь.

Народ, увидев, что Бог говорит, неистово закричал.

— Слышишь? — проговорил Лотр, показывая на него. — Вот триумф Церкви. Жизнь мы тебе дали. Женщину ту дадим. Служи.

Крик начал затихать: люди хотели послушать, о чём это говорят на башне. А вдруг для них.

И внезапно в этой относительной тишине загремели выкрики, которых раньше нельзя было расслышать:

— Эй, Лотр! Ты что это рядом с Христом встал, хамуйло?

— Место знай, зачуха!

— Опустись ступенек на пять! Мышей вспомни! Хлеб!

— А то мы тебя подвесим, кот шкодливый!

— М-мяу!!! В-ваа-у! Ва-а-а!

Начинались кошачьи песни, дикие, многоголосые, пронзительные. Лотр побледнел и спустился ниже. Совсем немного.

— Красивая, — вздохнул Юрась.

Он так упорно смотрел на явление, тянущее к нему руки, что не заметил, как больно ударил по гордости Лотра народ.

Униженный и слегка напуганный, сразу отрезвевший, Лотр понял: всё было ошибкой, этот человек почувствовал силу. Он согласен сейчас даже на плохие поступки, ибо что-то сломалось в его душе. И он, даже если и будет работать, то ради собственного успеха, а не ради них.

Поняв, какое чудовище породил и выпустил на свет, Лотр похолодел. И тут его ждал ещё один удар. Машинально он глянул в ту сторону, куда смотрел Христос, и увидел, что под гульбищем стоит одна Анея.

«Магдалины» и слуги с конём не было.

И тогда, понимая, что куда уж ему строить высокие планы, что всё сорвалось, что теперь лишь бы сохранить то место, какое у него есть, остаться на нём и ещё помешать этому плуту угнездиться в сердце девушки, которую он, Лотр, последние дни так безумно и безмерно желал, нунций начал неистово думать.

Он, Лотр, хотел эту девку. До сей минуты он сам не понимал, как сильно её хочет. И значит, она должна принадлежать ему. Ему, и никому другому, покуда он этого хочет. Завтра же он попробует добиться своего. Завтра же окружит жулика сотней глаз. Завтра же потолкует с доминиканцем, попробует удалить опасного человека из города. Пусть ходит, пусть плутует, как и раньше, лишь бы в городе был покой, лишь бы этот школяр шлялся подальше от Мечниковой дочки, упорство которой так разжигает его, Лотра, лишь бы, как и ранее, он, кардинал, стоял на кафизме[98] выше всех. Сдержав потаённый гнев, он промолвил с зевотой:

— Пора тебе. Боже, возноситься. Денег дадим. Девку красивую дадим. Ту — лилию.

И осёкся — так внезапно рыкнул на него Христос:

— Сам возьму. Ишь, осчастливили. Сам найду свою Деву Марию... И — пошёл ты со своим вознесением!..

Бекеш в покое закрыл окно. Шум словно отрезало.

— Жулики. Сыны симонии[99]. Исчадия ада. Смотрел — и вспоминалось: «Видишь эти большие дома? Всё это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне...». Торговцы правдой... Только бы скорей разнесли тут всё вдрызг... Торговцы Богом... Сука! Великая блудница.

И он сжал кулаки.

Глава 14

«ФИЛОСОФ ВЕЛИКИЙ, КНИГОЛЮБ...».

И сел он в ту ночь изучать святые книги.

Светлица его была в верхнем этаже постоялого двора на Старом рынке, небольшая, с белеными голыми стенами, с ложем, с ковром на полу, с низенькой подставкой для книг. И слабый светильник рассеивал мрак. И он радовался тому, что в его покой имеется отдельный вход, к которому ведет наружная лестница.

Со смятением в душе приступил он к делу. Он, может, и сбежал бы, но апостолы вчистую рассобачились. Даже Фому только что мучила честь, а так он был доволен. Даже Раввуни, всю жизнь надрывавший живот, радовался покою и сытости.

А бросить их он не мог, ибо привёл их, и впутал в это дело, и теперь чувствовал ответственность.

И не было ясности в душе его, и потому он, в поисках её, взял пудовый, переплетённый в кожу том, положил его на наклонную крышку подставки и, сбросив хитон, сел перед книгой по-турецки.

Всё равно. Теперь ему нужно было знать это. Он был — Христос. И отсюда он должен был черпать нормы своего поведения. И он должен был найти истину, ибо неизвестность мучила его. Истину, общую для людей и народов этой тверди. Он приблизительно знал основную, главную заповедь, которую дал им — так они верили — Бог. Его интересовало, что сами они добавили за века к этой заповеди, что теперь должен знать он, один из них, бывший мирский школяр и плут. Он решил не вставать, пока не поймёт этого.

Он читал уже несколько часов. Лунный свет падал в оконце. Приближалась полночь, давно уже стража приказала гасить огни, а он был не ближе к истине, чем тогда, когда сел.

Он прочитал Бытие и оскорбился на Бога, на злость и кровожадность — и не понял ничего. И он прочитал Исход — и оскорбился ещё и на людей (потому что к характеристике Бога нечего было добавить). Оскорбился как на фараона, так и на Моисея, и на людей их также, и на блуждания в пустыне, но главное — на то, что из этих бредней сделали вечный, неизменный закон.

И прочитал он Книгу Левит — и вообще не понял, зачем это и какое кому бы то ни было дело до того, куда бросать зоб жертвенного голубя?

И чем дальше он читал, тем меньше понимал, покуда не впал в отчаяние. А понял он только одно: Книга проповедует любовь к ближнему, если он, понятно, не еретик, не иноверец и не иноплеменник. И он знал, что и все люди поняли в Книге только это одно.