Горькая сладость - Спенсер Лавирль - Страница 76

— Побойся Бога, Маргарет! И этим ты хочешь оправдаться?

— Мне не в чем оправдываться.

— У тебя с ним роман?

— Да, — закричала Мэгги, вскакивая на ноги, — да, у меня с ним роман! Да, я люблю его! Да, мы решили пожениться, как только он с ней разведется!

Перед внутренним взором Веры возникли все женщины из алтарного общества, из общества садоводов, активные прихожанки и любительницы библиотек — всех их она знала всю свою долгую жизнь. Ее снова окатила волна стыда и смущения, подобная той, которую она испытала в кабинке уборной.

— Как я теперь посмотрю в глаза членам нашего приходского актива?

— Разве тебе так важно, что они думают?

— Я состою там более пятидесяти лет, Маргарет, и за все это время они не могли меня упрекнуть даже в мелочах. И вдруг такое! Ты совсем недавно появилась в этом городе и уже сумела вляпаться в скандал. Это позор!

— Даже если ты права, то это мой, а не твой позор.

— Какая ты умная! Послушай, что ты говоришь! Ты веришь ему, как самая последняя дура. Ты и вправду думаешь, что он хочет развестись и жениться на тебе? Сколько раз и скольким женщинам плели эту ложь мужики всех времен. Неужели ты не видишь, не ты ему нужна — а твои деньги.

— О-о, мама... — Мэгги опустилась на стул с безнадежным видом. — Почему бы хоть раз в жизни тебе не поддержать меня, а не рвать на куски и травить как дикого зверя.

— Если ты думаешь, что я одобряю такое...

— Нет, не думаю. И более того, никогда не думала, потому что, насколько себя помню, ты никогда и ни в чем мне не доверяла.

— И менее всего твоему здравому смыслу. — Вера наклонилась вперед и уперлась руками в стол. — Ты теперь богатая женщина, и как ты не понимаешь, что мужики охотятся не за тобой, а за твоими деньгами.

— Нет, — медленно покачала головой Мэгги, — Эрик не охотится за моим состоянием. Но я не собираюсь, сидя здесь, защищать ни его, ни себя. В этом нет никакой необходимости. Я уже выросла, мама, и живу своей жизнью так, как хочу я, а не кто-то другой.

— И без зазрения совести позоришь своего отца и меня?

— Мама, мне жаль, что так получилось, это правда. Но я могу только повторить — это мое личное дело. Мое, понимаешь. Ни отца, ни твое — а мое. За свои чувства и действия отвечаю я, а ты отвечай за свои.

— Не смей разговаривать со мной учительским тоном. Ты знаешь, как я это ненавижу.

— Ладно, но можно мне задать тебе один вопрос, который всегда меня беспокоил? — Мэгги посмотрела в глаза матери. — Ты меня любишь, мама?

Вера отреагировала так, будто ее обвинили в приверженности к коммунизму.

— Ты что? Конечно, люблю. Что за вопрос?

— А если честно? Ты мне никогда не говорила этого.

— Я следила за тем, чтобы ты всегда была сыта, чисто одета, жила в хороших условиях. Я заботилась о тебе!

— Это мог сделать и дворецкий. А мне нужно было понимание, участие, чтобы меня обняли, когда я возвращалась домой, приняли мою сторону в споре...

— Я обнимала тебя.

— Нет, ты позволяла обнять себя — это совсем другое...

— Маргарет, я не понимаю, что ты от меня хочешь. Я не могу дать того, чего у меня нет.

— Для начала я хочу, чтобы ты прекратила мною командовать, И не только мною — отцом тоже.

— Сейчас ты обвиняешь меня уже в другом. Каждая женщина обязана следить за правильным ведением дома.

— Раздавая приказы и ругаясь? Мама, есть приемы и получше.

— Я опять виновата? Отец не имеет ко мне претензий, а мы с ним прожили уже сорок пять лет...

— А я, сколько себя помню, ни разу не видела, чтобы ты подошла и обняла его или спросила, как прошел его день, погладила по голове, утешила. Зато я часто слышала, как ты, едва он возникал на пороге, кричала ему: «Сними ботинки! Не видишь, что ли, я только что отскребла полы». И, помнишь, тоже из-за ботинок ты ругалась на Кейти, когда та приехала на каникулы. Тебе не приходило в голову, что мы хотим приветствий другого рода? Что, например, теперь, когда я на грани эмоционального срыва, в один из самых ответственных периодов моей жизни, мне нужен человек, которому я могла бы полностью довериться, и я по-другому оценила бы твой приход, если бы ты искренне поинтересовалась моим состоянием, а не обрушилась на меня с упреками и обвинениями в том, что я позорю своих мать и отца.

— Удивительно! Я прихожу сюда, чтобы ткнуть тебя носом в твое паскудство, а ты все выворачиваешь наизнанку и обвиняешь меня же непонятно за что. Я могу только повторить тебе: за сорок пять лет нашего супружества твой отец на меня не жаловался.

— Конечно нет, — грустно согласилась Мэгги, — он просто уходил в гараж.

Лицо Веры залилось краской. Это Рой виноват, что перебрался в гараж, не она! Она вообще не командует и не ругается — только следит за порядком. Позволь она Рою делать так, как он хочет, и весь пол был бы загажен, ели бы они в самое неподходящее время и всегда опаздывали к воскресной обедне. А это неблагодарное дитя, которому она дала все, что было в ее силах — одежду, воскресную школу, образование в колледже, — смеет говорить, что она все делает плохо и ей надо исправиться!

— Я учила тебя уважать своих родителей, но, к несчастью, мне это не удалось. — И с видом ущемленной гордости Вера поднялась со стула с каменным лицом. — Маргарет, не буду больше надоедать тебе, но до тех пор, пока ты не соизволишь передо мной извиниться, можешь меня не беспокоить. Я сама оденусь...

— Мама, пожалуйста... давай обсудим...

Вера вынесла пальто из комнаты прислуги и облачилась в него. Вернувшись на кухню, она медленно и демонстративно натянула перчатки, не поднимая глаз на Мэгги.

— Можешь не отвозить меня, я пойду пешком.

— Мама, постой...

Вера не ответила и вышла.

Хлопнув дверью перед лицом дочери, она остановилась на пороге с колотящимся сердцем. И это все, что она заслужила за свои материнские заботы? Неблагодарная тварь. И Вера решительно направилась к себе домой.

Когда вечером Эрик навестил Мэгги, та сообщила:

— Утром ко мне приходила мать.

— И как?

— Потребовала, чтобы я отчиталась перед ней о романе с «этим парнем» Сиверсоном.

Он захлопнул брошюру по плотницкому делу, поднялся со стула, подошел к Мэгги и прижал ее к себе. Они стояли в одной из спален для гостей, где он помогал ей просверлить отверстия для крепления на стене огромного зеркала в раме.

— Прости меня, Мэгги, я не хотел навлекать на тебя неприятности.

— Я ей сказала о нас.

Он отшатнулся и удивленно спросил:

— Ты сказала ей?!

— Сказала, и что? Мне так захотелось. — Кончиками пальцев она провела по его щеке под следами царапин, оставленных ногтями Нэнси. — Я готова на все, если ты не против.

— Отчиталась о романе... О, Мэгги, любимая, во что я тебя впутал! И что еще тебе предстоит перенести. Разве я этого хотел для нас с тобой? Я хотел, чтобы все было законно, как у людей.

— И пока этого еще можно добиться, я не отступлю.

— Сегодня я заполнил документы по разводу, — сообщил Эрик, — и, если не возникнет осложнений, мы сможем расписаться уже через полгода. И еще, я принял решение, Мэгги...

— Что?

— Я решил не оставаться больше у тебя на ночь. Это становится неприличным, люди сплетничают о нас.

На следующей неделе он заходил к ней почти ежедневно. По утрам иногда приносил свежеиспеченные пироги, к ленчу — рыбу. Порой он был таким усталым, что заваливался на диван и спал, в другие, более счастливые дни хотел есть, смеялся, гонял на машине с открытыми окнами. Он приходил, когда тронулся лед и вскрылось озеро, ознаменовав конец зимы. Приходил и в тот день, когда она принимала своих первых и потому неожиданных гостей, прочитавших ее рекламу в «Дор-Чамбер оф коммерс». Они пришли и спросили, если ли у нее свободная комната. В тот вечер она очень волновалась, растопила камин в гостиной, позаботилась, чтобы ваза со сладостями была полна и в нужных местах под руками оказались книги, газеты и журналы. Ее гости пообедали в городе, а вернувшись, заглянули на кухню о чем-то спросить. Мэгги представила им Эрика только по имени, и, когда гость обменивался с ним рукопожатием, она услышала: