Горькая сладость - Спенсер Лавирль - Страница 11

Гиллз-Рок можно было вообще не называть городом. Он представлял собой лишь небольшую кучку поврежденных бурями строений, протянувшихся вдоль юго-восточной стороны гавани, делая ее похожей на щербатую улыбку. Ресторан, магазин сувениров, лодочная пристань и дом Ма являлись основной преградой для деревьев, не дающей им расти у самой кромки воды. Среди деревьев были разбросаны более мелкие постройки и обычное имущество рыболовной общины — лодочные трейлеры, лебедки, бензиновые насосы и спусковые салазки, в которых большие лодки ставят в сухой док на зиму.

Свернув на подъездную аллею, машина поехала вниз по крутому склону и затряслась на каменистой земле. Между участками гравия, среди скопления хижин около дока беспорядочно росли клены и кедры. За крышей домика, где чистили рыбу, уже виднелись чайки, которые, падая, расчерчивали зеленые берега белыми полосками. В воздухе висел дым, тянувшийся из домика, где коптили рыбу. Все вокруг пропитывали вездесущие запахи гнилого дерева и рыбы. Остановившись под своим любимым сахарным кленом, Эрик заметил, что сыновья Майка, Джерри Джо и Николас, были уже на борту «Мэри Диар» и «Голубки»: чистили палубы, замораживали холодильники для рыбы и размещали продовольствие. Так же, как он и Майк, мальчики выросли у воды и начали выходить в плаванье, как только их руки достаточно окрепли, чтобы держаться за перила. В свои восемнадцать и шестнадцать лет Джерри Джо и Николас были ответственными знающими помощниками.

Захлопнув дверцу грузовика, Эрик помахал мальчикам и направился к дому.

Он вырос в этом доме и не задумывался над тем, что тот стал еще и офисом. Входная дверь могла быть в это время закрыта, хотя ее никогда не запирали; уже без пяти семь Эрик увидел, что она раскрыта настежь и подперта упаковкой из шести банок кока-колы. На стенах офиса, обитых панелями из сучковатой сосны, висели искусственные приманки, блесны, репелленты для отпугивания насекомых, приемно-передающая радиоустановка, бланки разрешения на рыбную ловлю, карты Дор-Каунти, рыболовные сачки, два чучела лосося и дюжина фотографий туристов с призовыми уловами. На одной вешалке болтались желтые непромокаемые плащи для продажи, на другой — радуга спортивных хлопчатобумажных маек с надписью «ЧАРТЕРНОЕ РЫБОЛОВСТВО СИВЕРСОНОВ, ГИЛЛЗ-РОК». На полу стояли упаковки с прохладительными напитками, а на карточном столике в углу — кофейник на двадцать пять чашек для клиентов.

Пройдя за стойку с устаревшим латунным кассовым аппаратом, Эрик направился через узкую дверь в комнату, бывшую когда-то боковой террасой. Теперь там размещался запас пенополистироловых охладителей и морозильник.

Другая дверь в дальней части террасы вела в кухню.

— Доброе утро, Ма, — сказал он, входя.

— И тебе доброе утро.

Он потянулся к буфету за большой белой чашкой и налил себе кофе из облупленной эмалированной кружки, стоявшей на обшарпанной газовой плите — той же самой, что появилась здесь, когда он был еще мальчиком. Ее решетки стали толстыми от жира, а стена за плитой покрылась желтыми пятнами. Но Ма была плохой хозяйкой, за одним исключением: дважды в неделю она пекла хлеб, отказываясь от покупного, и заявляла:

— Эта штука убьет тебя!

В это утро она замешивала тесто для хлеба на старом раздвижном столе, покрытом голубой клеенкой, с которой у Эрика были связаны замечательные воспоминания. Это была единственная новая вещь после 1959 года, когда убрали древний деревянный ледник и Ма купила холодильник «Гибсон», который превратился теперь в пожелтевший реликт, но все еще продолжал работать.

Ма никогда ничего не выбрасывала, используя для домашних нужд. На ней был ее обычный костюм — голубые джинсы и облегающая футболка цвета морской волны, что делало ее похожей на дымовую трубу. Анна Сиверсон любила футболки с надписями. Сегодня она носила на себе слова: «Я СДЕЛАЮ ЭТО С БОЛЕЕ МОЛОДЫМ МУЖЧИНОЙ», рисунок пожилой женщины и молодого мужчины, который ловит рыбу. Ее тугие локоны цвета никеля сохраняли форму палочек для домашнего перманента, на носу сидели очки, почти такие же старые, как и «Гибсон», с такими же пожелтевшими стеклами.

Повернувшись с чашкой в руке, Эрик наблюдал, как она идет к буфету, чтобы вытащить противни для хлеба.

— Как ты сегодня? — спросил он.

— А?

— Мерзко, да?

— Ты пришел сюда, чтобы попить кофе и меня расстроить?

— Ну что ты такое говоришь? — Он посмотрел в чашку. — Такой кофе отпугнет даже водителей грузовиков.

— Иди попей в офисе подкрашенную водичку.

— Ты же знаешь, я терпеть не могу картонные чашки, они ненастоящие.

— Тогда пей кофе дома. Или твоя жена не знает, как его варить? Она добралась до дома прошлой ночью?

— Да. Около десяти.

— Ха.

— Ма, не заводи меня.

— Прекрасный образ жизни — ты живешь здесь, а она — по всем штатам. — Она намазала жиром противень для хлеба и задела им стол. — Если бы я попыталась сделать что-нибудь подобное, твой отец притащил бы меня домой за волосы.

— У тебя для этого не хватило бы волос. Между прочим, что ты с ними сотворила? — Он сделал вид, будто внимательно изучает ее жуткие плотные завитки.

— Ходила прошлым вечером к Барбаре, и она меня накрутила.

Барбара была женой Майка. Они жили в лесу, в пятидесяти футах от береговой линии.

— Такое впечатление, будто их серьезно повредили.

Она шлепнула Эрика противнем, затем уложила каравай.

— У меня нет времени возиться с прической, и ты это знаешь. Ты завтракал?

— Да.

— Чем? Глазированными пирожками?

— Ма, ты опять вмешиваешься не в свое дело.

Она засунула каравай в духовку.

— Для чего же еще нужны матери? У Господа нет такой заповеди «не вмешивайся» — вот я и вмешиваюсь. Для того и существуют матери.

— А я думал, что они существуют для продажи лицензий на рыбную ловлю и оформления чартерных заказов.

— Если хочешь, съешь остатки колбасы.

Она кивнула на сковородку, стоявшую на плите, и принялась счищать муку с клеенки и с рук.

Он поднял крышку и нашел две почти остывшие польские колбаски для него и для Майка, взял одну и начал есть, нагнувшись над плитой.

— Ма, ты помнишь Мэгги Пиерсон?

— Конечно, я помню Мэгги Пиерсон. Почему ты заговорил о ней?

— Она звонила мне сегодня ночью.

Впервые с того момента, как он вошел в комнату, мать прервала свои занятия. Она повернулась от раковины и посмотрела на сына через плечо.

— Она звонила тебе? Для чего?

— Только для того, чтобы сказать «привет».

— Она ведь живет где-то на западе, да?

— В Сиэтле.

— Она позвонила тебе из Сиэтла только для того, чтобы сказать «привет»?

Эрик пожал плечами.

— Она вдова, не так ли?

— Да.

— Ах, вон оно что.

— Что ты имеешь в виду?

— Она была в тебя влюблена. Она возвращается в прошлое, вот что она делает. Вдовы всегда так поступают, когда им нужен мужчина.

— О, Ма, какого черта! Нэнси была как раз рядом, когда она позвонила.

— Когда кто позвонил? — прервал их Майк, вклиниваясь в разговор. Он был на два года старше брата, на тридцать фунтов тяжелее и носил густую темную бороду.

— Его давняя страсть, — ответила Анна Сиверсон.

— Она не моя давняя страсть!

— Кто? — повторил Майк, направляясь прямо к буфету за кофейной чашкой и наполняя ее у плиты.

— Дочь Пиерсона, та самая, с которой он занимался кое-чем на задней терраске, когда думал, что мы уже спим.

— О, черт, — простонал Эрик.

— Мэгги Пиерсон? — приподнял Майк брови.

— Дочь Веры и Лироя Пиерсонов — ты должен ее помнить, — пояснила Анна.

Пробуя губами дымящийся кофе, Майк ухмыльнулся брату:

— Что за вздор! Вы с голубкой Мэгги в школьные времена использовали эту старую кушетку для того, чтобы познакомиться поближе?

— Поскольку вам обо мне все известно, то я собираюсь прекратить этот базар и не желаю больше с вами говорить.

— Так что ей было нужно? — Майк нашел оставшуюся колбаску и подкрепился.