Слезы дракона - Кунц Дин Рей - Страница 55

Гарри взял резко влево, и они снова вынырнули на шоссе, едва не зацепив задним бампером "кадиллак". Выровняв машину, Гарри понесся дальше. Слева от него, стремительно разворачиваясь, убегала назад панорама Тихого океана, такая же мрачная, как и его мысли.

— Даже бровью не повел! — заметила Конни.

Он так и не понял, что прозвучало в этом замечании — ирония или восхищение с ее любовью к скорости и риску это могло быть и то и другое.

— Я хочу сказать, — продолжал Гарри, стремясь подбросить дров в огонь своей ярости, — что не желаю быть похожим на тех, кто все время тычет пальчиком на других. Если я за что-то в ответе, то удавлюсь, но исполню свой долг.

— Верю.

— Рикки погиб из-за меня.

— Как тебе угодно.

— Если бы я был чуть умнее, он бы сейчас был жив.

— Как знать…

— Он полностью на моей совести.

— Какая разница, его уже все равно не вернуть.

— Я в ответе за все.

— И будешь за это терпеть вечные муки в аду.

Он не выдержал и рассмеялся. Смех был мрачным, и ему какое-то мгновение ему показалось, что кончится слезами по безвинно погибшему Рикки, но Конни постаралась помешать этому.

— Бvдешь сидеть там по уши в собачьем дерьме, если тебя это устраивает.

И, хотя Гарри хотелось, чтобы гнев его полыхал не угасая, тот чах на глазах — как и должно было быть. Он мельком взглянул в ее сторону и неожиданно для себя снова рассмеялся.

— Ты такая дрянь, что будешь питаться личинками и пить желчь сатаны в течение, может быть, тысячи лет…

— Желчь сатаны пить не желаю…

Она тоже рассмеялась:

— И, конечно же, сатана устроит тебе небольшое прободение толстой кишки… и заставит тебя смотреть "Соколов Гудзона" десять тысяч раз подряд.

— Ну уж нет, и в аду должны быть свои границы терпения.

Теперь оба они ржали во весь голос, выпуская пары, давая выход накопившемуся напряжению, и смех этот еще долго не замирал.

Наконец, когда вновь наступила тишина, Конни первая нарушила ее:

— Как себя чувствуешь?

— Хреново.

— Но лучше, чем раньше?

— Немного.

— Ничего, все пройдет.

— Надеюсь.

— Конечно же, пройдет. И, как ни странно, в этом-то и состоит наша настоящая трагедия. Нам удается каким-то образом заживлять все свои раны, даже самые глубокие и страшные. И живем себе дальше, и раны эти уже больше нас не беспокоят, хотя временами кажется, что надо бы, чтобы они напоминали о себе почаще.

Машина неслась в северном направлении. Слева простирался океан. Справа, испещренные тысячами огоньков домов, бежали темные холмы.

Они снова въехали в Лагуна-Бич, но Гарри и сам не куда они мчатся. Ему бы хотелось ехать вот так, никуда сворачивая, прямо на север, вдоль побережья, мимо Сантна-Барбары, мимо Биг-Сура, через Золотые Ворота в штат Орегон, далее через Вашинтон в Канаду, потом, может через Аляску еще далее на север, посмотреть на снег, ощутить на себе дыхание Арктики, увидеть лунный блеск, отраженный вечными льдами, затем помчаться еще дальше, через Берингов пролив, чудом превратив машину в сказочный корабль, затем махнуть вниз по побережью, вдоль скованного льдами океана по территории бывшего Советского союза, потом в Китай, а там прямо в провинцию Сычуань, где, говорят, отличная кухня. Он повернулся к Конни.

— Галливер?

— Да.

— Ты мне нравишься.

— Я всем нравлюсь.

— Правда, правда.

— Ну что ж, и ты мне нравишься.

— Просто хочу, чтобы ты знала.

— И на том спасибо.

— Это вовсе не означает, что мы с ходу помчимся под венец или куда там еще.

— Кстати о "мчаться", — улыбнулась она. — Ты-то хоть сам знаешь, куда мы сейчас мчимся?

Его так и подмывало предложить ей отведать приправленную специями утку в Пекине, но, поборов это желание, он коротко бросил:

— К Ордегарду домой. Адреса ты, конечно, не помнишь, как я понимаю.

— Не только помню, но даже уже один раз побывала у него в гостях.

Он удивился.

— Когда же это ты успела?

— Пока ты печатал отчет. Из ресторана я сначала поехала к нему, а потом уже в Центр. Дом как дом, ничего особенного, гаденький немножко, но, думаю, ничего странного мы там не обнаружим.

— Когда ты была там, ты же еще не знала о Тик-таке. Теперь на все будешь смотреть другими глазами.

— Может быть. Сейчас прямо, а через два квартала направо.

Вскоре они свернули к холмам и помчались по темным, извилистым улочкам с нависшими над ними кронами гигантских пальм и эвкалиптов. Белая сова, взмахнув большими, почти в метр длиной, крыльями, перелетела с одной остроконечной крыши на другую, плывя в ночном небе, словно загубленная душа в поисках утерянного рая, а беззвездное темное небо так низко нависло над головой, что Гарри почти слышал, как оно мягко трется о вершины чернеющих вдали гор.

10

Брайан толкнул застекленную дверь и вышел из спальни на балкон. Он никогда не запирал в доме дверей. Понимая что пока не завершится процесс его СТАНОВЛЕНИЯ, он должен быть тише воды и ниже травы, Брайан тем не менее еще с младенчества никого и ничего не боялся. Трусами были все другие мальчики, но только не он. Тайная его сила превратила его, пожалуй, в самого самонадеянного в мире человека, какого не знала история. Он был уверен, что никто не в состоянии помешать ему исполнить свое предназначение, его путь к вершине Олимпа был заранее предначертан, и требовалось только терпение, чтобы исполнить это ПРЕДНАЧЕРТАНИЕ.

Ночь была свежей и влажной. Капельки росы сплошным ковром устилали балкон. С моря дул прохладный ветерок. Красный халат на нем был туго стянут у пояса, но его полы, раздуваясь от ветра, напоминали собой пузырящуюся кровь.

Огни Санта-Каталины, расположенной в двадцати шести милях к западу от его дома, были скрыты густой пеленой висевшего над водой тумана, однако самого тумана видно не было. После дождя небо все еще хмурилось, напрочь скрыв от глаз звезды и луну, Брайан даже не мог видеть ярко освещенные окна своего соседа, так как его дом располагался на самом кончике далеко выступавшего в море утеса и с трех сторон был окружен отвесными берегами и водой.

Ночь, казалось, укутала его в свою темноту, такую же уютную и сладостную, как его чудесный шелковый халат. Рокот, плеск и нескончаемый шорох прибоя успокаивали нервы.

Словно колдун, застывший на скалистой вершине у одиноко стоявшего там алтаря, Брайан закрыл глаза и слился со своей таинственной силой. И перестал ощущать прохладу ночного ветра и леденящую ступни росу на балконе. Не видел он вздымающиеся вокруг ног полы халата и не слышал рокота разбивающихся о скалы волн.

Прежде всего на локаторе мозга он отыскал пять заблудх овец, которых избрал в качестве своих жертв. Каждую из них он пометил псионическим энергетическим пеленгом, чтобы облегчить себе их поиск. С закрытыми глазами он ошушал себя летящим высоко над землеи и, когда мысленно смотрел вниз, видел пять светящихся точек, отличавшихся от других источников энергии на всем пространстве южного побережья характерной аурой. Эти пять точек и были объектами его кровавой охоты.

Используя ясновидение — или сверхъестественную проницательность — Брайан мог наблюдать не только за каждой жертвой в от дельности, но и за тем, что творится вокруг нее он, правда, не мог их слышать, что несколько обескураживало. Однако СТАВ наконец новым богом, он надеялся, что сумеет развить в себе способность "проницать" всеми пятью чувствами.

Он видел Сэмми Шамроя, казнь которого отложил в связи с непредвиденными обстоятельствами, а именно: необходимостью заняться этим сраным полицейским-выскочкой. Насквозь пропитанный спиртным, бедолага не сидел, забившись, как ожидал Брайан, в своем ящике, скрытом под ветвями пышного куста олеандра, присосавшись к очередной литровой бутылке дешевого вина, а нетвердыми шагами брел по центральной улице Лагуна-Бич мимо закрытых магазинов, держа в руках предмет, очень напоминающий термос, то и дело останавливаясь, чтобы прислониться к дереву, прийти в себя и сориентироваться. Вот, пройдя еще шагов десять или двадцать, он снова остановился и прижался головой н стенке, покачиваясь и, очевидно, размышляя, не срыгнуть ли. Придя к отрицательному решению, Сэмми весь набычился, часто заморгал глазами, прищурился и снова отправился в путь с такой нехарактерной для него решительностью, словно поставил перед собой особо важную и неотложную цель, хотя, скорее всего, шел наугад, не имея перед собой никакой цели, подгоняемый тупым, воловьим инстинктом, понятным разве что другому, такому же насквозь пропитанному алкоголем рассудку.