Слезы дракона - Кунц Дин Рей - Страница 29

Поговаривали также, что за ним утвердилась репутация изверга-истязателя, человека, который ни перед чем не останавливался, чтобы выбить признание из преступника или коммуниста, но Конни этим россказням не верила. Микки она уважала. Несомненно, он был жестким человеком, но одновременно чувствовалось, что ему довелось очень много страдать и что он был способен на глубокое сострадание к ближнему.

Когда она приблизилась к столу, он, все так же неотрывно глядя в тарелку, коротко бросил:

— Добрый вечер, Конни.

Она скользнула за стол с противоположной стороны.

— Ты так упорно смотришь в тарелку, будто обнаружил в ней смысл жизни.

— Так оно и есть, — невозмутимо ответил он, зачерпывая ложкой новую порцию супа.

— Да? А мне этот смысл кажется обыкновенным супом.

— И в тарелке с супом можно обнаружить смысл жизни. Суп всегда начинается с бульона, не важно какого, но всегда жидкого, как жидкое течение дней, из которых складывается наша жизнь.

— Бульона?

— Иногда в бульон кладут лапшу, иногда овощи, мелко нарезанные белки яиц, куриное мясо или мясо креветок, грибы, иногда рис.

Так как Микки не поднимал на нее глаз, Конни, к своему удивлению, обнаружила, что смотрит через стол в его тарелку так же сосредоточенно, как и он.

— Иногда он горячий, — продолжал он. — Иногда холодный. Иногда нужно, чтобы он был холодным, и тогда он хорош на вкус именно в холодном виде. Но если он не должен быть холодным, то тогда будет нехорош на вкус, или свернется в желудке, или еще того хуже — будет и нехорошим на вкус, и свернется в желудке.

Его мягкий, певучий голос действовал завораживающе. Словно околдованная, Конни, уставилась на спокойную гладь супа, забыв обо всем на свете.

— Вот смотри. Перед тем как суп съеден, он обладает ценностью и в него заложена цель. После того как он съеден, он теряет ценность для всех, кроме того, кто его съел. Выполнив свое предназначение, он прекращает свое существование. После него останется только пустая тарелка. Которая может символизировать либо нужду, либо потребность, либо приятное ожидание еще одной полноценной порции такого же супа.

Она ждала продолжения, но, едва оторвала взгляд от тарелки, увидела, что он наблюдает за ней. Она посмотрела ему прямо в глаза.

— И это и есть он?

— Да.

— Смысл жизни?

— Весь, от начала и до конца.

Она нахмурилась:

— Что-то я никак не могу врубиться и понять, в чем же смысл жизни?

Он пожал плечами:

— И я не могу. Так как всю эту херню сам только что выдумал.

Она захлопала rлазами.

— Что ты сделал?

Ухмылаясь во весь рот, Микки сказал:

— Видишь ли, от частного сыщика-китаезы всегда ждут нечто подо6ное: многозначительных сентенций, непроницаемо глубоких философских изречений, загадочных пословиц.

Он не был китайцем, и настоящее имя его было не Микки Чан. Приехав в США и решив использовать свое полицейское прошлое, став частным сыщиком, он сообразил, что вьетнамское имя будет слишком экзотическим, чтобы внушать доверие клиентам-американцам, неспособным его произнести. А выжить только за счет вьетнамской клиентуры ему вряд ли удастся. Из американского образа жизни больше всего ему нравились мультфильмы с участием Микки Мауса и кинокартины, в которых снимался Чарли Чан, и это послужило толчком к легальной смене имени. Благодаря Диснею, Рунни, Мэнти и Спиллайн американцы любят людей по имени Микки, а благодаря огромному числу кинокартин с Чарли Чаном в главных ролях, фамилия Чан подсознательно ассоциируется у американцев с деяниями гения сыскного дела. По всему было видно: Микки знал, что делает, так как довольно быстро организовал прибыльное сыскное агентство с незапятнанной репутацией, штат которого к настоящему времени уже насчитывал десять сотрудников.

— Значит, ты мне просто лапшу на уши вешал? — удивилась Конни, показывая на тарелку.

— Не ты первая.

Усмехнувшись, она заявила:

— Если бы я знала все ходы и выходы, через суд заставила бы тебя сменить имя на Чарли Маус. И посмотреть, что из этого получится.

— Приятно видеть, как ты улыбаешься.

К столу подошла красивая молодая официантка с черными как смоль волосами и миндалевидным разрезом глаз и спросила, не желает ли Конни заказать обед.

— Бутылочку "Цингтяо", если можно. — Затем, обращаясь к Микки, Конни сказала: — По правде говоря, мне совсем не до смеха. Из-за твоего звонка у меня весь день пошел сикось-накось.

— Сикось-накось? Из-за меня?

— А из-за кого же еще?

— Может быть, из-за того джентльмена с браунингом и гранатами в карманах?

— Значит, и ты уже слышал это.

— Все уже наслышаны. Даже в южной Калифорнии новость подобного рода идет в эфир перед обзором спортивных новостей.

— Когда просто нет ничего другого, — буркнула Конни.

Он доел свой суп.

Официантка принесла пиво.

Чтобы не было пены, Конни медленно налила "Цингтяо" по стенке невысокой кружки, отпила глоток и вздохнула.

— Ради Бога, прости меня, — с чувством сказал Микки. — Знаю как тебе хочется, чтобы у тебя были родственники.

— Но у меня были родственники, — возмутилась она. — Просто все они поумирали.

В возрасте от трех до восемнадцати лет Конни воспитывалась в разного рода государственных благотворительных учреждениях и приютах, один хуже другого, в которых, чтобы выжить, требовались сноровка, жесткость и умение постоять за себя. Грубоватая девочка не нравилась людям, хотевшим удочерить ее, таким образом, этот исход из приюта был для нее зкрыт. Некоторые черты характера, которые она считала сильными сторонами своей личности, другим казались никчемной позой. С самых юных лет она была независимой в суждениях, но не по годам серьезной, то есть фактически неспособной быть ребенком. Чтобы выглядеть ребенком, ей бы пришлось играть роль ребенка, так как в ее хрупком тельце уже давно поселился взрослый человек.

Семь месяцев тому назад она даже не задумывалась, кем были ее родители. И, честно говоря, не видела в этом никакой необходимости. Не помня их совершенно, она знала только, что по каким-то причинам те бросили ее совсем маленьким ребенком.

Но однажды, в одно прекрасное солнечное воскресенье, взлетев с аэродрома в Перри, она прыгнула с парашютом, и у нее заклинило вытяжной трос. Стремительно падая с высоты четырех тысяч футов на поросшую выжженным солнцем кустарником горячую, как преисподняя, землю, она, хоть и была жива, чувствовала, что наступил конец. Но в самый последний момент парашют раскрылся, и она не погибла. И, хотя приземление было довольно жестким, ей повезло: она отделалась сильным растяжением связок, глубоким порезом на левой руке, шишками, парой синяков и небольшими царапинами — но с этого момента почувствовала острую нужду понять, кто она и как очутилась на этом свете.

Всякий человек, покидая эту жизнь, не ведает, что ждет его впереди, и потому для него важно знать хотя бы что-нибудь о том, как он здесь оказался.

Она могла бы и сама навести необходимые справки по официальным каналам, а в нерабочее время, используя свои полицейские контакты и данные, заложенные в компьютерах, выяснить свое прошлое, но она предпочла, чтобы этим занялся Микки Чан. Не желая просить об этом своих коллег по работе, чтобы не вызвать с их стороны нездоровое любопытство, если… если вдруг обнаружится нечто такое о чем бы ей не хотелось, чтобы все знали.

И предчувствие ее не обмануло: то, что Микки после шестимесячных поисков удалось выудить из официальных источников, оказалось весьма неприглядным.

Вручая ей отчет в своем роскошно обставленном, с развешанными по стенам картинами французских художников девятнадцатого века рабочем кабинете на Фэшн Айленд Микки мягко сказал:

— Я побуду в соседней комнате: надо надиктовать пару писем. Когда прочтешь, дай мне знать.

Его сугубо азиатская сдержанность, прозрачный намек на то, что ей необходимо уединение, подготовили ее к самому худшему.