Право на жизнь - Коростелев Дмитрий - Страница 27

Когда последнее дерево рухнуло под сокрушающими ударами, и Северьян в изнеможении упал на траву, небо уже затягивала хмурая пелена вечера. Меч, выпавший из безвольной руки, подвергшийся закалке сотен печей и выдержке нескольких сотен лет в земле, меч, который невозможно сломать или затупить теперь покрывала сетка мелких трещин и зазубрин. Сталь выдержала, но выдержала, отдав все свои силы человеку. Или просто человек оказался сильнее металла? Северьян этого не знал, и знать не хотел. Ему даже не было жалко своего верного клинка, от которого впрочем, осталось лишь лезвие. Он просто устал.

Как только первая волна бессилия спала, Северьян пошел помогать Луке. С трудом заставил опустошенное, выжатое тело подняться, он, опираясь на меч, неторопливо зашагал к спеленанному по рукам и ногам витязю.

Лука лежал, чуть постанывая, но, уже не пытаясь выбраться. Он, должно быть, давно успел похоронить и себя и Северьяна, теперь лишь ожидая, когда неведомая сила затащит его под землю. Услышав над головой удары, он понял, что это конец, и зажмурился. А когда открыл глаза, на него с прищуром смотрел взмокший, перемазанный с ног до головы в черной жиже калика.

— С возвращением на этот свет, — тяжело улыбнулся Северьян.

Лука оторопело таращился на спасителя, и не понимал, толи ему это мерещится, толи его бренное тело давно уже в вирии. Но почему тогда здесь же и калика?

— Слава Роду, я что, жив? — Удивленно пробормотал он.

— Жив, — согласился Северьян, — причем гораздо живее меня.

В этот момент изломанный искореженный клинок не выдержал напора человеческого веса и сломался прямо посередине. Северьян, не устояв, упал рядом с Лукой, прямо на покрытую черной смоляной жижей землю.

— Меч сломался, — тихо сказал Лука. — Жаль.

— Жаль, — отрешенно молвил Северьян.

Глава 16.

Ночь упала незаметно, будто закрыли небо крылья гигантской птицы, да так и остались висеть на веки вечные. Ни единой звездочки не вспыхнуло не бесконечно черном небосводе, лишь луна бледным расплывчатым пятном распласталась, не в силах сдвинуться с места и была похожа на зажившую рваную рану. Путники брели молча, лишь тихо сопели от натуги, да из котомки раздавался мерных храп домового. Северьян брел, спотыкаясь, неуверенно опираясь на новый, выточенный засветло из ветви хищного дерева посох. Этот хоть и выглядел необычно, но был самым обыкновенным куском деревяшки, не чета старому мечу-посоху, который пришлось выбросить. Как оружие он был совершенно бесполезен, а тащить лишнюю поклажу — себе дороже. Меч Луки также не нашли. Толи он был погребен среди многочисленных корней, толи просто крепко увяз в земле, клинок был безвозвратно утерян. Лука даже порывался разгрести несметное количество отмерших обрубков, но те, в свою очередь отчего-то перестали быть гибкими, одеревенели. Пришлось бросить бесполезное занятие и оставить все, как есть. Теперь на поясе у Луки болталась большая сучковатая дубина, а у Северьяна окромя нового посоха остался кинжал, который он чудом умудрился сохранить. Лишь благодаря ему удалось состряпать себе некое подобие оружия, учитывая то, что Лука неплохо махал палицей, а в руках Северьяна даже палка становилась смертельным оружием.

Путники двигались налегке. Кроме утерянного оружия, как бы то ни было, возникала еще одна проблема. Сумки, доверху набитые припасами, нынче полностью опустели. И теперь, люди шли, сглатывая слюни и борясь с наступающим голодом. Но и с ним можно было бы бороться, организм привыкает и к голоданию. Была бы вода. Таковой, к сожалению, не наблюдалось, а баклажка Луки уже давно опустела. Легче всего приходилось домовому. Он мог годами обходиться без воды и пищи. Людям куда тяжелее. Ведь шли-то они не по простому лесу… завороженному. Тут каждый пруд, каждый источник таит в себе подвох. Хлебнешь из родничка воды, а водица-то мертвая. Или того хуже, встретится лесной ручеек, а окажется, что это ведьмин исток. Глоток, другой, и не заметишь, как блеять начнешь. А там уж и рога отрастут, и копыта появятся, все, как говорится, козлиные причиндалы.

Северьян не единожды порывался напиться из возникающих кое-где источников, но Лука оттягивал его в сторону, рассказывая, чем может обернуться такая выходка.

— Ничего, — приговаривал он, облизывая пересохшие губы, — скоро зачарованный лес кончится, и по краям будут болота. Там вода, конечно, не такая чистая, как в ручьях, с гнильцой и запашком, и пронести может, зато точно в козла не превратишься.

А Северьян шел, скрипя зубами. Он уже был готов и в козла превратиться, и в змея, только бы напиться. Не привык он к таким условиям, не привык, хотя думал, что может все. Что для одного — раздолье, то для другого — смерть, — приговаривал он, злобно ругаясь и пиная все, что попадается под ноги.

Доробей сидел в котомке и смиренно молчал. Очень не хотелось попасть под горячую руку калики. Он хоть и человек ученый, но в сердцах так звездануть может, мало не покажется!

А жажда мучила все сильнее, подступая комком к горлу, мешая думать, мешая воспринимать. И когда, к полудню, путники, наконец, наткнулись на поросшее мхом и Ящер знает чем еще болотце, ликованию людей не было предела.

— Все, — облегченно вздохнул Лука. — Дошли.

Зачарованный лес остался позади. Жадно хлебая тухлую, дурно пахнущую воду, Северьян все равно ощущал себя на седьмом небе. Вот что значит обрусел. Свыкся с отвратительными условиями жизни, стал радоваться каждому новому мгновению, каждый восход солнца встречал лучезарной улыбкой. Все-таки что-то было в этой, наделенной странными свойствами гиперборейской земле. Что-то тянущее и зовущее, манящее и дразнящее, будто стоишь перед входом в неизведанную пещеру. Просыпались дремавшие до поры корни, корни уходящие в далекое детство… Русич всегда остается русичем, где бы он ни был, что бы не делал, как бы не жил… Но что совершенно точно радовало сейчас Северьяна, так это хмурая давящая тяжелым взглядом в спину масса лесной стены. Хватит колдовства, — решил Северьян, сплевывая тину и ряску, — наколдовались уже по самое некуда.

Идти по тонюсенькой тропинке, когда с одной стороны прижимает лес, а с другой непроходимая болотная топь, было боязно. Даже Северьян ощущал тяжелую, нависшую над людьми атмосферу ненависти и недоброжелательства, исходящую от каждой травинки, каждого кустика. Возникла и еще одна проблема, когда зачарованный лес остался позади. Это налетевшие невесть откуда комары, да слепни, облепляющие людей с ног до головы. Путники поначалу остервенело, лупили себя ветками, чуть позже лениво отмахивались, а к вечеру и вовсе смирились. Только тогда лавина вредных кровососов, наконец, поутихла, насытившись.

Темнело. Медленно, солнце уползало за виднокрай, оставляя на небе пунцово-багряные разводы, будто там только что дрались насмерть боги. И теперь кровь одного из них так и осталась тлеть на сереющем небе.

Со стороны болота раздавались странные, порой даже страшные звуки. Под ногами привычно хлюпало и чавкало, натужно квакали болотные жабы, из-под ног расползались мерзкие скользкие гады. Северьяну хоть бы хны, идет, лишь подозрительно по сторонам оглядывается, а Луку страх пробрал. Вспомнил, что рассказывала прабабка про лягушек. Говорила, что это, мол, утопленники, сгинувшие ли в озерах, в морях, без разницы. И рано или поздно они снова превратятся в людей. Или не в людей. А в упырей. Кто их разберет, этих тварей склизких? Да только все равно боязно.

Протяжно выла выпь. Даже Северьян не выдержал ее заунывного вопля, дернулся, встрепенулся, точно нахохлившийся орел. Со стороны леса медленно поднималось пугающее, зеленоватое сияние.

— Что это? — Завидев свечение, пробормотал Лука.

— А я почем знаю? — Буркнул Северьян. — Туман, наверное.

— В лесу?

— Почему бы и нет!

Но, к сожалению, доводы калики отнюдь не казались Луке убедительными. Да и самому убийце они таковыми не казались. А свечение медленно поднималось все выше и выше. Вскоре оно достигло крон самых высоких деревьев.