Факелоносцы - Сатклифф Розмэри - Страница 28

— Вполне сносно, хотя изгиб Тамезы [22]надо бы сделать поострее, — проговорил второй, с выправкой военного. — Ну что ж, начертишь карту еще несколько раз, тогда, думаю, сможешь делать это с завязанными глазами.

— Нет, Валарий, все время возникает что-то новое, — возразил темноволосый молодой человек. Он говорил на латыни чересчур правильно, словно латынь не была его родным языком. — А я должен ее знать так, чтобы закрыл глаза — и она предстала передо мной тут, на плитах очага, как предстала бы внизу вся Британия перед королевским орлом, парящим высоко в небе. — Он поднял голову и, увидев в дверях Аквилу, встал с обугленной палочкой в руке. — Приветствую тебя, незнакомец. Ты принес мне какие-то известия?

Аквила покачал головой:

— Я ищу Амбросия, правителя Британии. Мне сказали, что, возможно, я найду его в Доме Очага. Но я заблудился в этой мутной каше и вот… заметил огонь твоего очага… услышал звук арфы…

Молодой человек швырнул палочку в пламя.

— Амбросию еще рано идти в Дом Очага. А зачем он тебе нужен?

— Будь у меня меч, я бы сказал: «Чтобы положить меч к его ногам».

Они постояли, разглядывая друг друга при свете очага. Старый арфист продолжал перебирать струны, а третий из присутствующих с легкой усмешкой наблюдал происходящее. Но Аквила не обращал на него внимания. Он глядел только на темноволосого юношу. Тот был еще смуглее, чем ему показалось вначале, и это как нельзя лучше согласовалось с хрупким телосложением и, возможно, шло от того, что в жилах его текла древняя кровь — кровь людей с Холмов. Однако глаза юноши под прямыми, как концы крыльев ворона, бровями не походили на глаза Маленького Народца — черные, изменчивые, мечтательные: они были прозрачные, бледно-серые, с золотым оттенком, точно освещаемые изнутри пламенем.

— Но у тебя нет меча, — сказал он.

— Прежде был.

— Расскажи, как ты его утратил.

Впоследствии Аквила не мог объяснить, почему он нисколько не усомнился в праве смуглого юноши задавать вопросы и почему сразу не догадался, кто он. Может быть, туман сбил его с толку — ведь недаром у тумана дурная слава. Как бы там ни было, Аквила, не отдавая себе в том отчета, шагнул внутрь хижины, встал у очага, где душистый аромат горящих яблоневых дров щекотал ему лицо, и в немногих, скупых и жестких фразах, как перед тем Эугену, поведал юноше свою историю.

— И поэтому я отправился на запад, чтобы продолжать отцовское дело, если получится, — закончил он. — Сам понимаешь, ни саксов, ни Рыжего Лиса любить мне не за что.

— «Ни саксов, ни Рыжего Лиса любить не за что», — задумчиво повторил смуглолицый молодой человек. — Да, убийство отца простить нелегко. — Он молча посмотрел на Аквилу долгим испытующим взглядом, потом отвернулся, снял с опорного столба длинный кавалерийский меч в грубых ножнах из волчьей шкуры, вытащил меч быстрым и точным движением (быстрота и точность были во всем, что он делал), оглядел блестящий клинок и, вложив снова в ножны, протянул Аквиле рукоятью вперед: — Вот тебе меч.

Рука Аквилы сама собой протянулась вперед, чтобы сомкнуться на рукояти, но вдруг он опустил руку, вздернул голову, и складка между бровями залегла еще глубже. У него внезапно забрезжила смутная догадка.

— И часто ты решаешь за Амбросия, кого ему брать к себе на службу?

Губы незнакомца дрогнули, и мимолетная улыбка осветила его узкое смуглое лицо.

— Да всегда, ведь я и есть Амбросий, правитель Британии.

Аквила долго молчал. Потом сказал:

— Я должен был сразу догадаться… Обещаю служить тебе так же верно, господин мой Амбросий, как служил мой отец. — Он снова протянул руку, и пальцы его обхватили простую, но искусно сделанную бронзовую рукоять.

Вот таким-то образом Аквила взялся нести службу отца. Это, конечно, не могло заменить любовь или ненависть, но все-таки могло заполнить пустоту в душе — это было лучше, чем ничего.

11

Молодые лисы

Как-то ранней весной Аквила по обыкновению поднимался в горы, к югу от крепости Динас Ффараон, туда, где объезжали, отделив от табуна, голенастых двухлеток. Кельты издавна разводили и объезжали лошадей, и в каждой защищенной от ветра долине Арфона имелся уже свой табун племенных кобыл и длинноногих жеребят со спутанными гривами, которым в один прекрасный день предстояло стать британской кавалерией. И Аквила, опытный кавалерист, всю зиму занимался объездкой лошадей. Когда он трудился не щадя сил, тратил весь свой ум и умение в схватке с бешено крутящимися, встающими на дыбы жеребцами, когда возвращался в Дом Очага к Амбросию таким вымотанным, что сон настигал его чуть ли не прямо за вечерней трапезой, тогда ему легче было не думать и не вспоминать.

На высоких южных склонах Ир Видфы уже таяли снега, повсюду слышалось журчание сбегающей вниз воды и пугливый нежный и булькающий посвист кроншнепов, прячущихся в густом вереске; орешники, опоясывающие крепостной холм, уже запестрели мучнисто-золотыми сережками. Аквила стоял и смотрел на холм, который в лучах солнца утратил свою таинственность, сейчас над ним висела не белая мгла, а лишь легкая синеватая дымка от кухонных очагов. Место это стало теперь для Аквилы просто еще одним местом, которое он знал, как любое другое, и знал живущих здесь людей: старого арфиста Финнена, Валария с красным одутловатым лицом и водянисто-голубыми глазами, служившего в лучшие свои годы телохранителем Константина, толстяка Эугена и тощего маленького, но пламенного священника Элифия, обладающего пророческим даром, Брихана с его двумя большими псами и тех, преимущественно молодых людей, которые составляли ближайшее окружение Амбросия, некое братство, или, как Амбросий говорил, — братию.

Аквила направлялся к извилистой расселине в склоне горы, где по неглубокому желобу сбегал ручеек, берущий начало под крепостной стеной. Карабкаться там было под стать одним горным козам, зато это избавляло от необходимости огибать весь холм, чтобы выйти на тропу с северной стороны. Затылок слегка припекало солнце, в голых пока еще кустах терна, нависавших над ниточкой воды, порхали синицы, мелкие лиловые цветки жирянки сплошь покрывали мокрые скалы, темно-серые, как оперение скворца. На полпути, там, где расселина расширялась и поток проточил небольшую промоину между камней и корней деревьев, Аквила наткнулся на маленького мальчика со щенком, прилипших к норе, прикрытой бурым настилом прошлогоднего папоротника. Аквила прошел бы молча мимо и предоставил бы их своему занятию, но мальчик поднял голову и улыбнулся ему, откинув назад копну волос теплого пепельного оттенка, точно скошенное поле в июне, а щенок застучал хвостом. От этой пары исходило такое неотразимое дружелюбие, что Аквила невольно остановился и показал на дыру:

— Там уж?

Мальчик кивнул:

— Мы с Кабалем давно за ним следим. Он вчера вылезал. Страшный! Пусть вылезет еще раз — я его поймаю и отнесу показать Амбросию.

Арторий, Арт, как его звали, что значило «медведь», приходился Амбросию племянником. Он был незаконным сыном его брата Уты, и, когда Ута умер, Амбросий взял мальчика к себе. С того дня Амбросий стал для Арта богом.

Внезапно глаза на квадратном смуглом лице мальчугана потемнели от возбуждения — он вспомнил то, о чем, занятый ужом, на время забыл.

— Ты слыхал — гонец вернулся?

— Нет. — Аквила, поставивший было ногу на приступку в скале, чтобы карабкаться выше, остановился. — Что за гонец, откуда?

— Из Кановия. Лошадь у него была вся в мыле. Он сказал: Вортигерн прогнал свою настоящую жену и женился на дочке Хенгеста и отдал Хенгесту в дар огро-омный кусок земли, который вовсе не его!

Аквила снял ногу с камня.

— С каких пор гонцы Амбросия докладывают новости медвежонку Арту?

Мальчик принял это всерьез и с горячностью затряс головой:

— Конечно, он не мне сказал. Но это так! По всему селению пошел слух. — Арт сел попрямее и вперился в лицо Аквилы. — Говорят, Хенгестова дочка очень красивая.