Факелоносцы - Сатклифф Розмэри - Страница 23

— Ну да, ошейник сакского раба.

— У меня есть напильник. Но самому тут не справиться.

— Конечно, еще бы. — Человек потянул Аквилу внутрь дома, поддерживая его под локоть, словно знал лучше самого Аквилы, до какой степени тот ослаб. — Но сперва поешь, а уж потом займемся этой штукой.

И вот уже Аквила сидел на скамеечке у огня, на полу лежал его мокрый плащ, а человек в бурой тунике накладывал ему из котла, висящего над огнем, вареных бобов в красивую, выточенную из березы миску. И он, обжигаясь, хлебал похлебку, а рядом на полу его ждал ломоть темного ячменного хлеба с куском сотов, хозяин же сидел на большой скамье и молча, с тихим удовольствием, не задавая вопросов, наблюдал за ним. И только прикончив больше половины миски, Аквила заметил, что котел пуст, и застыл, не донеся роговую ложку до рта.

— Я ем твой ужин!

Хозяин улыбнулся:

— Уверяю тебя, тем, что ты съедаешь мой ужин, ты делаешь для меня доброе дело. Я стремлюсь к суровой жизни, которая не считается с зовами плоти. Но увы! Зов плоти могуч. Душе моей одна польза, когда тело мое испытывает голод. К сожалению, именно этот вид умерщвления плоти дается мне с наибольшим трудом. Разве что удается уговорить ближнего своего помочь мне, как сейчас помогаешь ты. — Его кроткий взор упал на миску, которую Аквила решительно отставил на край очага, а потом снова вернулся к нему. — Закончи доброе дело, друг, чтобы я заснул сегодня с радостью в сердце.

Слегка поколебавшись, Аквила взялся за миску.

Когда бобы и хлеб с медом исчезли, хозяин поднялся со словами:

— Думается, ты проделал долгий путь и порядком измучен. Ляг поспи. Успеется завтра снять кольцо.

Аквила упрямо затряс головой:

— Нет, я больше ни одной ночи не лягу с железом Морских Волков на шее!

Святой человек испытующе вгляделся в него. Затем сказал:

— Так и быть. Дай сюда напильник, встань на колени ближе ко мне и наклони голову пониже.

Наверное, лишь к полуночи напильник перепилил последнюю полоску металла, прорвав ее с такой силой, что голова у Аквилы дернулась и, казалось, чуть не слетела с плеч. Монах с усилием раздвинул концы ошейника и, удовлетворенно вздохнув, положил его на пол, а Аквила, пошатываясь, встал: от долгого стояния на коленях мышцы ног одеревенели, от усталости его качало; он схватился за стойку, чтобы удержаться на ногах, и посмотрел вниз на человека, который столько часов трудился ради него. Видно было, что тот устал не меньше Аквилы, а на большом пальце у него алела кровь — туда ткнулся напильник, когда прорвал металл. Поистине хозяин мог заснуть с двойной радостью в сердце.

Святой человек тоже встал и принялся разглядывать шею Аквилы, осторожно трогая кожу то тут то там пальцами со сплющенными кончиками.

— Ай-ай-ай, здорово тебе натерло железом, вот тут и тут. Я так и думал. Потерпи еще, я помажу тебе кожу, друг, а потом уж и ляжешь.

Вскоре Аквила заснул на охапке чистого папоротника в крошечной хибарке позади главной хижины, напомнившей ему улей.

Когда он проснулся, лачуга была залита солнцем — косые лучи проникали в дверной проем и плескались на беленой стене, как золотая вода. Аквила догадался, что проспал ночь и большую часть следующего дня, и сон его был просто черным провалом, где не было ничего, даже того кошмара, когда он просыпался от криков Флавии. Да, больше этого сна ему не видеть.

Некоторое время Аквила лежал не двигаясь и, прищурившись, глядел на дрожащую золотую воду на стене, и мало-помалу к нему из-за черного провала стали возвращаться недавние мысли и события.

Он медленно сел и чуть-чуть посидел, скрестив ноги, на куче папоротника, трогая пальцами ссадины на шее и ощущая какое-то вялое удовлетворение от того, что ошейник больше не сдавливает горло. Однако пора было трогаться в путь к побережью, назад к саксам, пока еще светло и пока человек в бурой тунике не начал задавать вопросы. Накануне вечером он сжалился над Аквилой и ничего не спрашивал, но теперь гость поел, поспал и самое время расспросить его. Между тем в Аквиле все восставало против этого, шарахалось, как от пальца, подбирающегося к открытой ране.

Он вскочил и подошел к двери. Дождь кончился, и мокрый лес сверкал зеленым хрустальным блеском. На расчищенной площадке перед хижинами мирно рыхлил землю на бобовых грядках хозяин. Аквила оттолкнулся от косяка и зашагал к нему. Бобы как раз зацветали, белые с черным цветки мелькали среди серо-зеленых листьев, и от них шел то ли медовый, то ли миндальный аромат, сильный и сладкий после дождя. Монах распрямился и поджидал Аквилу, опираясь на мотыгу.

— Ты спал долго, — сказал он, — это хорошо.

— Слишком долго, — возразил Аквила. — Я благодарю тебя за пищу и ночлег и за избавление от этого. — Он дотронулся до ссадины на шее. — А сейчас я должен идти.

— Куда?

Аквила заколебался. Что, если он скажет: «Назад, к саксам, я ищу того, кто предал моего отца»? Наверняка монах с кротким лицом примется уговаривать его оставить поиски, ибо отмщение в руках Бога, а не человека.

— Еще не знаю, — ответил Аквила, что в какой-то мере было правдой.

Монах ласково посмотрел на него.

— Совершать пеший путь, не зная, куда идешь, не очень-то надежный способ странствовать. Останься здесь, пока не выберешь верное направление. Ну хотя бы на сегодняшнюю ночь. Я смажу тебе шею еще разок. Не так уж часто Бог посылает мне гостей.

Но, увидев, что Аквила отрицательно замотал головой, он оперся на мотыгу поудобнее и, не спуская с него внимательного взгляда, сказал:

— Я не стану задавать тебе вопросов, спрошу одно: как тебя называть?

Аквила помолчал и наконец ответил:

— Аквила. — Он словно опустил оружие.

— Вот как. А меня — Нинний, брат Нинний из маленькой общины… Она раньше была в лесу, немного подальше. Ну вот, значит, ты остаешься тут еще на одну ночь, а это радость для моего сердца.

Аквила вовсе не говорил, что остается, но в душе он знал, что так и будет. Он понял это сразу, едва сообщил брату Ниннию свое имя. Что-то было в самом этом месте такое… какая-то святость, которая усмиряла его, утишала обуревавшее его беспокойство. Хорошо, он пожертвует еще одной ночью на дороге мщения, но потом уж больше не потеряет ни единой, пока не отыщет птицелова и не потребует расплаты за смерть отца. Но эту ночь, так и быть, пожертвует. Он молча продолжал глядеть на ряды бобов.

Среди бобовых цветков гудели маленькие, янтарного цвета пчелы; как раз в этот момент одна из них вывалилась из цветка. Желтые корзиночки у нее на ногах раздулись от пыльцы. Пчелка с жужжанием свалилась на спину на плоский лист, потом с усилием перевернулась на брюшко и тут же устремилась к другому цветку. Брат Нинний нагнулся и погрозил ей пальцем:

— Хватит тебе на один раз, сестрица. Отправляйся-ка назад в улей.

И пчелка, словно передумав, послушалась и с гудением полетела в сторону главной хижины. Проследив за ее полетом, Аквила увидел, что там вдоль стены стоят три улья, крытые вересковыми крышами.

— Она как будто поняла, что ты ей сказал, — проговорил он.

Брат Нинний улыбнулся:

— Занятный они народ, пчелы. Я был пасечником в нашей общине, пока не пришли Морские Волки. Поэтому-то я и остался в живых.

Аквила вопросительно взглянул на него, но ничего не спросил, решив, что условие не расспрашивать относится к ним обоим. Однако брат Нинний ответил на невысказанный вопрос с большой охотой:

— Я как раз ушел глубоко в лес, когда пришли Морские Волки. Искал улетевший рой. Я злился на себя за то, что упустил пчел, хотя потом… потом стал думать, что, быть может, Бог захотел спасти одного из нас. Пчелы почуяли мою злость, они всегда ее чуют, и долго от меня прятались. А когда они наконец дали себя найти — вот тут, на ветке этого дуба, — и я вернулся домой, неся их в корзине, саксы уже ушли. Кругом было пусто, черно, сгорело все, даже ульи. Но колокол аббатства лежал среди руин целехонький. — Он умолк и осторожно снял с шершавого рукава пчелу. — Тогда такое случалось сплошь да рядом. Сейчас хоть сожженных домов стало меньше, во всяком случае последние три года, с тех пор как Хенгест со своими боевыми дружинами засел на Танате и кормится из рук Рыжего Лиса.