Факелоносцы - Сатклифф Розмэри - Страница 15

Пламя уже начало опадать, потянуло холодом. Аквила нагнулся вперед и подбросил в огонь торфу, искры сразу взметнулись вверх. Вдруг какое-то движение около ящика, где спал старик, заставило Аквилу быстро обернуться: Бруни откинул волчью шкуру и с усилием сел прямо. Спутанная седая грива окружала белым сиянием его голову и плечи, глаза светились ледяным голубым огнем, его гигантская тень занимала всю стену за его спиной.

— Отлив близок, — сказал он. — Подай мне щит, и шлем, и медвежий плащ.

Ауде выронила ткацкий челнок, он со стуком упал, а она бросилась к старику:

— Ложись обратно, побереги силы.

Но старик отпихнул ее исхудалой рукой. В нем и впрямь проснулись силы, нечеловеческий приток сил, точно последняя вспышка чадящего пламени затухающего факела.

— Поберечь силы?! А зачем их беречь? Говорю тебе — я умру на ногах, а не лежа на соломе! Только такая смерть подобает Бруни Морскому Всаднику.

Она стала увещевать его, уговаривать, но никто ее не слушал. Старик, задыхаясь, прокричал страшным голосом, обращаясь по очереди то к рабу, то к внуку:

— Тормод! Дельфин! Военное снаряжение мне!

На миг глаза юношей — голубые и черные — встретились, и в первый и единственный раз между ними исчезла преграда. Затем Тормод кинулся к висевшему на балке черному с золотом щиту, украшенному крылатым чудн ы м зверем, а Аквила взялся за крышку сундука под окном и достал оттуда медвежий плащ на ярко-желтой подкладке и роговой шлем, скрепленный надо лбом железной скобой. Ну а большой боевой меч с рукоятью, усаженный янтарем, старик так и не выпускал из рук.

— Не мешай, мать! — приказал Тормод.

Ауде отступила к стене и встала, положив руку на плечо младшего, Торкела, проснувшегося от шума и суматохи. Юноши снарядили старого Бруни, как будто отправляли в последнюю битву, и помогли подняться на ноги.

— Выведите меня! — велел Бруни. — Я хочу почувствовать ветер на лице!

Подпирая его с двух сторон, Аквила и Тормод помогли ему кое-как добраться до двери и вывели из освещенного помещения в темноту, где шумела ослабевающая буря. Над головой проносились серые тучи, высокая луна, окаймленная дымчатыми кольцами, точно грязное размытое пятно, выглядывала из-за мчащейся стаи облаков. Отлив достиг низшей точки, лунный свет ложился тусклыми серебристыми полосами на влажные отмели, блестевшие позади дюн, далеко за хлебными полями, а еще дальше — на маслянистую волнующуюся морскую зыбь. Ветер с ревом дул с юго-запада, с моря, неся с собой привкус соли и столь желанный запах, предвещавший близкую весну. А сама ночь была наполнена звуками тающего снега.

Старый Бруни сделал глубокий прерывистый вдох.

— Ох, хорошо! Куда лучше, чем дым от очага и гнилая солома!

Он сбросил с себя чужие руки и шагнул вперед, потом постоял так, без посторонней помощи, высоко подняв голову, будто ждал чего-то. Гордый силуэт старого гиганта четко вырисовывался на фоне серого зыбкого света — его, видимо, поддерживал этот неожиданный прилив сил и непреодолимое желание умереть на ногах, как подобает воину, а не как женщина — на соломе.

И вдруг, будто именно этого и ждал старый Бруни, они услыхали крик диких гусей — сперва слабый, отдаленный, где-то высоко-высоко, потом все ближе, ближе, на крыльях ветра, — гоготание диких гусей, точно лай охотничьей своры, несущейся в бешеной погоне.

Бруни задрал лицо кверху и потряс мечом, словно приветствовал своих братьев по крови.

— И мы за вами! — прокричал он. — Мы тоже двинемся весной, братья мои!

Крики гусей постепенно доносились все глуше, и, когда совсем замерли вдали, последние силы старого воина иссякли. Обитый железом щит с грохотом покатился по твердому насту, но, уже падая на руки юношей, Бруни все еще продолжал сжимать любимый меч.

6

Сакский ветер

Вместе с Бруни, казалось, умерла и мимолетная надежда Аквилы на возвращение в родные края. Надежда лежала похороненная в могиле вместе с мечом и щитом старика. Аквила не стал проситься к Тормоду в личные рабы. Отчасти помешала гордость, хотя до гордости ли ему было. Но он просто не мог склонить голову и униженно просить о чем бы то ни было голубоглазого варвара. Отчасти же помешало кое-что другое, чему он затруднился бы дать название, — что-то вроде веры в судьбу. Если Флавия жива, то она, конечно, могла остаться и в Британии, но вполне возможно — она здесь, в Ютландии, или в любом другом месте сакского побережья. Однако что бы он ни придумал, ни предпринял сейчас, это не поможет найти ее. Нет, единственный путь — затаиться и терпеливо ждать знака, любого неприметного знака, который подаст ему Бог и который подскажет, где искать.

И поэтому он стал ждать, положившись на судьбу, не сознавая, что заразился этим от тех же варваров. И как выяснилось, ждать пришлось недолго, всего лишь до дня Арваля — поминок по умершему главе дома и одновременно пиру в честь его наследника. Не очень-то много оставалось у них яств для пиршества, и все же они раскинули перед домом столы на козлах, достали из ларей кое-какие скудные запасы и выставили вересковое пиво и темный хмельной морат с тутовым соком. Тормод осушил Чашу Наследника, стоя перед соплеменниками, и, как того требовал обычай, поклялся совершить великие дела в память своего деда.

Позднее, когда гости разошлись по домам, Тормод, стоя у очага, медленно обвел глазами все вокруг: дом уже стих, только в стойлах иногда ворочался скот да храпел Торкел, уснувший в своей любимой позе, головой на собачьем боку, — его свалило вересковое пиво, которого он, видно, хватил лишку.

— Все теперь мое! — торжествующе выкрикнул Тормод. — Дом, пристройки, скот и яблоневый сад, все, все… и ткани в сундуках, и мед — сколько осталось в горшках, — и рабы на сеновале тоже мои. — Он засмеялся, глаза его ярко блестели. — И все это я брошу, уйду и больше сюда не вернусь. Хотя нет, погоди, не все. — Он принялся загибать пальцы, и Аквиле, который задержался у подножия приставной лестницы, показалось, что Тормод пьян, но не так сильно, как младший брат, — и не только от верескового пива. — Возьму с собой медвежий плащ деда… янтарную застежку… и резную шкатулку… еще рыжую телку в придачу к племенному стаду… Ага, прихвачу еще Дельфина.

Аквила, уже поставивший ногу на нижнюю ступеньку, замер. Ауде, которая расчесывала у очага волосы на ночь, подняла голову.

— А Дельфина-то зачем?

— Затем, зачем взял бы дед. Будет носить за мной щит как мой раб.

Ауде тихонько, но презрительно засмеялась:

— Уж слишком много ты о себе понимаешь. Только за великими воинами рабы носят щит.

Сын тоже засмеялся, хотя лицо его по обыкновению залилось от досады краской.

— А кто сказал, что я не стану великим воином? Я — Тормод Трансон, мой дед был Бруни Морской Всадник, моя мать приходится сестрой вождю Хунфирсу. Кому, как не мне, подобает раб со щитом. И потом, даже у самого Хунфирса нет такого раба, который умеет понимать магические значки! Дельфин за моей спиной придаст мне важности, у меня будет то, чего нет у других!

Ауде бросила взгляд на Аквилу, все еще стоящего около лестницы. Она была догадливее мужчин.

— Что ж ты думаешь — он не попытается удрать, когда окажется на родном берегу?

Тормод пожал плечами и дохнул на клинок нового кинжала, принадлежавшего раньше деду. Затем потер его об рукав.

— Из самой гущи ютского лагеря не так-то просто удрать. У многих наших, кто живет на острове Римлян, есть рабы. Ну а для верности мы наденем на него ошейник с цепью, как на собаку. Не понимаю, почему дед давным-давно не надел.

Взгляды юношей встретились, ни один не отводил глаз; тот миг, когда ради старого Бруни они забыли про разделяющую их пропасть, миновал. Наконец Аквила отвернулся и полез по лестнице вверх на чердак. Однако ему долго еще не спалось, а когда он все-таки заснул, его опять мучили прежние кошмары.

И вот пришла весна, настоящая весна, с туманами, расцвеченная голубыми и зелеными красками. В березовых и ольховых рощах замелькали трясогузки, привлеченные набухающими почками. По мере того как дни шли, связанная с приготовлениями суматоха все разрасталась, становилась все шумней. Так бывало каждую весну перед спуском кораблей на воду. Однако в этом году все происходило иначе, с гораздо большим размахом, ибо на этот раз Уллас-фьорд готовился не просто к летнему набегу, а к походу, из которого возвращения домой не ожидалось. Помимо воинов и оружия ладьи должны были принять на борт женщин с ребятишками и даже некоторое количество собак, не говоря уже о коровах для разведения новых стад. Еще ладьи возьмут припасов и топлива больше обычного, возьмут насыпанного в корзины отборного зерна, а также укутанные в шкуры или дерюгу молодые елочки с корнями, орудия для обработки земли и разные домашние сокровища: ковер из красивой оленьей шкуры, любимый горшок для стряпни, деревянную куклу…